- Председателю исполкома областного совета, от такого-то... Написали?.. Прошу выделить квартиру...
- Как - квартиру? - спрашиваю. - Мне и комнаты достаточно, квартиру я до конца срока буду ждать.
- Нет, - говорит, - квартиру. Что ж вы один будете жить - может, к вам кто приедет?
- И он даст мне квартиру? - у меня даже в голове зазвенело.
- Само собой, - говорит, - у нас, правда, квартиры не как в Москве, похуже, но жить можно... Итак, пишите. Прошу выделить мне квартиру на время отбытия наказания... Написали?.. Дальше. Обязуюсь, во время отбывания наказания в виде ссылки, не нарушать закона и не совершать противоправных действий...
Я положил ручку.
- Как... "обязуюсь"?
- Вы же не собираетесь совершать противоправные действия?
- Не собираюсь, - говорю, - я их никогда и не совершал, вы же знаете, мое дело у вас, я и на суде не признал себя виновным, я никогда...
- При чем тут суд, - говорит, - это совсем другое, формальность. Вам надо где-то жить, а жилья у нас нет, а чтоб его выделили, нужно наше ходатайство, а чтоб было ходатайство, я должен быть спокойным, не кто-то там, а я несу ответственность за все, что у нас происходит, и за вас в том числе. Ну, по своей линии, разумеется.
- Но это же юридический абсурд, - говорю я, - у меня приговор: пять лет ссылки, виновным я себя не признал - какие еще обязательства? Я никогда не нарушал закона, а формула, которую вы мне предлагаете, косвенно утверждает: не буду нарушать закон, значит, когда-то нарушал...
- Ну что мы с вами торгуемся, - говорит он, - пусть и юридический абсурд, а мне надо быть спокойным и уверенным. У нас бюрократия, а для вас пустая формальность, зачем вы на ней настаиваете и сами крючкотворствуете?
- У меня день идет за три, - говорю, - даже если бы и за два, могу подождать, пока...
- Что "пока", - говорит, - у нас медленно строят.
- Я год сидел в тюрьме и не участвовал в следствии, - говорю, - не отвечал на вопросы, не признал себя виновным, я никогда не нарушал закон, это вы его нарушили, когда меня посадили, а теперь я должен написать...
- Вот и хорошо, - говорит он, закуривает, - не нарушали и не будете нарушать, а зачем вам сейчас сидеть в тюрьме, хоть и день за два - я ж сказал, вас ждут...
А ведь верно, думаю, а не пошли бы вы все со своими софизмами, я-то знаю кто меня ждет, а у него отпуск кончается, дни считает... Не могу я больше в тюрьме!
- Что писать? - спрашиваю.
У него глаза блеснули.
- Пишите. Обязуюсь во время отбытия наказания в виде ссылки не нарушать закона... Написали? Подпись и число.
Он тянет у меня из рук бумагу, читает, складывает, что-то отрезает от нее и прячет в стол.
- Вот и хорошо, - и голос другой, веселый...
Вот когда я испугался по-настоящему - когда услышал его веселый голос: первый раз меня так употребили, за десять минут сделал из меня дурака, вся моя тюрьма, двенадцать месяцев следствия, восемь пересылок - все ухнуло в... Да что б он со мной сделал - у меня, и верно, по приговору день этапа идет за три, а в тюрьме держать меня не положено...
- Возьмите сигареты, - говорит, - я знаю, у вас и в камере нет...
Он встает: здоровенный мужик, такому на медведя ходить, доволен, профессионально употребил, ничего не скажешь.
Вызывает конвойного.
- Дня через два, - говорит, - мы вас отправим.
Конвойный спустил меня по лестнице, остановил.
- Стой здесь, сейчас за тобой придут.
Я стою у окна, бессмысленно гляжу во двор - напротив тюрьма.
И вот тут - я очень четко это помню: первый раз в жизни прошла сквозь меня та мысль, и я даже не испугался - она была жесткой и точной, не пустые слова. Я повторил ее вслух: "А ведь так кончают самоубийством...".
И любитель рогатого скота меня добил, когда я вернулся в камеру и все ему рассказал. Сплоховал ты, говорит, сделал он тебя, на что мне надо, чтоб ты скорей ушел, но они бы все равно никуда не делись - квартира им нужна, как же, так ли так, жить будешь в бараке, они б тебя еще через неделю отправили, ну, не самолетом, так воронком...
А может, поделом, подумал я тогда, чтоб не хвастался, очень уж просто кончились для меня эти полтора года тюрьмы?.. Да, чтоб не хвастался.
Я не знаю, что делать, сказал я, у меня нет выбора, выхода - понимаешь?.. Я думаю, думаю, у меня игровая голова, но... Нет, не получается. Так что прости меня. Ты о чем? - спросила она. Неловко говорить высокопарности, сказал я, но... Я могу только умереть или... Или отказаться от... Глупости, сказала она, помереть ты не можешь, это Бог решает: что ты говоришь - опомнись?! Но разве ты способен убить... любовь?
Я уже поминал ссылку - в самом начале, когда только-только задумался о музее, когда вспомнился тот - краеведческий, с бивнями мамонта и клыками моржа. Да, ссылка - особый разговор, и тяготы ее особые, прежде всего потому, что неожиданны, нежданны, особенно после бесконечных месяцев тюрьмы, когда уже понимаешь - навсегда, никогда ты отсюда не уйдешь, так и будут добавлять и добавлять к твоему сроку - срок новый, а потом еще и еще. После этапа чуть ли не через всю страну, в Сибирь с заездом на Север, после столыпинских клеток, собак и наручников... А тут - свобода, да такая, что ты и не видел, не знал: горы, горы - и верно, Швейцария! - реки, оглушающая тишина, воздух, как пузыри в стакане с нарзаном... Да, вспоминал я ссылку, когда только начал размышлять о музее - и оглушающую тишину, и воздух, как пузыри... Да хоть целый день, всю ночь просиди на берегу реки, на горе - да где ты такое мог увидеть?!
И вот проходит месяц, другой, третий... И тебя уже не найти на берегу реки, на горе, лежишь на своей койке, перед окном торчит гора - летом зеленая, зимой в снегу, ночью жарит луна, днем полыхает голубое небо, туча зацепилась за макушку горы... А тебе ничего того не надо - ни воздуха, как стакан нарзана, ни обжигающей воды в горной реке, да и... Даже книга, роман, подаренный тебе, а он гудит, сам говорит в тебе - да я уже писал его, как сумасшедший! Но нужно ли его записывать - а дальше что? Писать, прятать, а потом на чьи-то плечи - кто, каким образом, как его отсюда вывезут?..
Летит день за днем, мелькают недели, быстрей, чем в тюрьме... Лежишь на койке, накурился, дым в хате, как в той самой смрадной камере, и не глядел бы никогда в окно на опостылевшую волю, и все думаешь - так ли, эдак, зачем, а что дальше...
Райотдел КГБ располагался напротив моего барака, они в любой день могли пожаловать. А куда деть роман - рукопись?.. Помнил я, помнил рассказ Солженицына о том, как в ссылке он писал на бумажках, заталкивал их в бутылки из-под шампанского, а бутылки закапывал в огороде. Не было у меня шампанского. Как-то на горе, в лесочке я наткнулся на свалку металлолома - она уже проросла травой, а там проржавевшая труба. Вот в нее я и стал запихивать свои бумажки. Переписывал так, что и самому не разобрать, в целлофановые пакеты и через день - в трубу. Выковырять их оттуда можно было только палкой.
А что еще?.. Устраивайтесь на работу, сказали мне, как только я вышел на ссылку. А куда? Куда хотите, но по режиму положено. Я пошел в школу - у меня диплом учителя, преподавателя вуза. Нельзя с такой уголовной статьей. Пошел в библиотеку - нормальная библиотека: Толстой, разрозненный Достоевский, Горький, Кочетов, кто-то еще. Не положено: книги да еще читатели! Пошел в книжный магазин, им нужен был сторож - и там нельзя, слишком близко к книгам...
Где еще искать? А где хотите, но чтоб в ближайшие дни была работа. А как ее найти в селе?.. Через месяц меня взяли в местную гостиницу - мыть полы.
Работа не пыльная, хотя и грязновата: прихожу к шести вечера, натаскаю воды, гоняю ее туда-сюда... За два часа управлялся, а два раза в месяц зарплата, ведомость: "уборщица - имярек", расписываюсь. Правда, бутылку не всегда удавалось купить, в ту пору тяжко было с этим, если привозили - в драку, у всех и везде были одни и те же проблемы.
Гостиница - два этажа, срамное помещение с "удобствами" на задах здания. Ну, "удобства", к счастью, не моя проблема, это особая песня - наши русские, сибирские "удобства". Зимой еще полбеды, вполне, скажем, фантастическая картина со сталактитами и сталагмитами, у кого, разумеется, воображение. Но летом, весной... Я видел как-то двух иностранцев, специалистов по Рериху, пустили их при мне на горный Алтай... Как они туда заходили - на зады нашего здания, того я не видел, но когда вышли... Лица на них не было.
Но ко мне это не имело отношения. И ни к кому не имело. Это наш образ жизни. Или вернее - образ нашей жизни.
Помню, приехали актеры из Москвы, концертная бригада - перестройка у них в столице, свобода. Выходит вечером такой актер-актерыч, побрился, дорогая сигарета, коньяком от него пахнет - прошвырнуться перед концертом. А я со шваброй. Поглядел на меня: "Эх, - говорит, - а еще в очках и вид вроде даже полуинтеллигентный - неужто не мог себе работенку придумать получше?..". Я поднял швабру, течет с нее: "Да я тебя счас схаваю, сука...". Он побежал от меня по коридору.
Короче, ссылка со всеми ее прелестями. Нормально. А с восьми вечера до глубокой ночи я у приемника, мне хороший привезли из Москвы, старый мой "телефункен", память о подружке из Франции - так уж следователи ко мне приставали в тюрьме: расскажи о ней да расскажи... Но то другая история.
