У Целина иссякло терпение.
- Гораздо серьезнее, чем у взрослых! - закричал он так, словно в комнате были глухие. - Гораздо! Во сто крат! Неизмеримо!
Брянцев остановил его, бесцеремонно толкнув в бок.
- Мы эту дискуссию перенесем на другое время, когда вернется из поездки товарищ... товарищ...
- Апушкин, - подсказал Апушкин. - Ударение на "А".
- Ладно, перейдем к делу, - согласился Хлебников и повернулся к шоферу. - Вот, Иван Миронович, какой вопрос вам придется решать. Я очень доволен, что вы теперь, как говорится, в курсе дела. Только наши данные о качестве резины совсем другие. Ксения Федотовна, покажите... нет, нет, не фотоснимки, а образцы.
Целин, Кристич и Апушкин принялись рассматривать наклеенные на картон образцы, остальные наблюдали за ними.
Апушкин почесал рукой затылок и многозначительно хмыкнул.
- Все понятно? - спросил Хлебников. - Я боюсь, что три процента, которые они туда насовали, вызовут расслоение каркаса и отслоение протектора. Так что смотрите, никаких лихачеств. Норму не перевыполнять. А то все вы домой торопитесь.
- Как же не торопиться! Жена, двое детей. Соскучишься - ну и жмешь на всю железку. Особенно последние дни, когда душа изболится. - Помолчав, Апушкин добавил: - Может, холостяка послали бы.
Ему явно не хотелось приниматься за испытание этих шин. Было только неясно, что отпугивало - качество резины или длительность поездки.
- Командировка будет недолгой, - успокоил его Хлебников. - Эти шины много не пройдут. А вот насчет опасности... Разрешаю снизить норму до четырехсот километров в сутки, хотя дорог каждый день, потому что товарищи шинники отстояли право выпускать свою, с позволения сказать, продукцию до вашего возвращения.
- А если эта дрянь на полном ходу разлетится на куски, да еще на передке? Играть в кювет?
Хлебников развел руками:
- Они уверяют, что не разлетится.
- Вы едете один? - спросил шофера Кристич.
- Пока один. Второго дадут на месте, на автобазе.
- Алексей Алексеевич, разрешите, я с ним поеду, - взмолился Кристич. Я ведь права имею, правда, на легковую. И веселее ему будет, и помогу чем-нибудь...
Брянцев взглянул на Хлебникова: не истолкует ли тот просьбу Кристича как заранее продуманный маневр посадить в машину своего соглядатая?
Хлебников так и понял.
- Я не возражаю, - сказал он. - По крайней мере, потом никаких нареканий не будет. Тем более что маршрут тяжелый - Средняя Азия. Если испытывать солнцем, будем испытывать на трассе Ташкент - Джизак.
Когда выходили из института, Брянцев тихо сказал Целину:
- В другой раз на всякие такие разговоры я буду не вас, а Сашу Кристича с собой брать. У него и выдержки и такта гораздо больше.
- У него кожа целая, - зло бросил Целин. - А я давно уже без нее хожу...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В глубине души Брянцев верил, что на свете есть судьба, как ее ни назови: стечением ли обстоятельств или игрой случая. Но верил в нее по-своему. Он был убежден, что все обуславливает твоя способность решать жизненные задачи, только задачи эти ставит перед тобой судьба. В его представлении вся жизнь человека походила на шахматную партию. С одной стороны - ты, с другой - судьба. Исход зависит от того, насколько ты умен, искусен, терпелив, прозорлив. Но случается порой, что судьба дает тебе мат в два хода. Так произошло с ним четыре года назад.
Он решил отказаться от путевки в санаторий и поехать к своему фронтовому другу, который давно звал его к себе в гости, в станицу Федосеевскую.
"Ну что санаторий? - писал друг. - Не надоела ли тебе жизнь по расписанию? На заводе - по гудку, в санатории - по звонку. Приезжай ко мне. Вставать будешь с зарей, на Хопре рыбки половишь, днем, в жару, передремлешь в саду под яблонями, а вечерком - опять на Хопер. Если в августе приедешь, на вечерний перелет ходить будем. Ружья у меня есть, только патронов захвати побольше. Ну чем тебе не райскую жизнь обещаю?"
Брянцев не устоял перед искушением. Сел на самолет - и махнул в Ростов. Но, прежде чем отправиться в Федосеевскую, решил заглянуть к отцу, в город своей юности Новочеркасск.
Не был он в этом городе лет пятнадцать. Отец не часто навещал сына невзлюбила старика Тася. Будь он хилым, болезненным, нуждайся в ее помощи и доброте, она относилась бы к нему, как к родному отцу. Но хотя Алексей Георгиевич здоровьем не отличался - какое уж там здоровье у человека шестидесяти пяти лет, прошедшего империалистическую, гражданскую и Отечественную войны, - держался он подчеркнуто бодро, ни на какие боли не жаловался и не особенно утруждал других заботами о себе. Даже белье норовил постирать себе сам, чему обучило его вдовство, и злился, когда за это бралась невестка. Да и уезжать из города, где родился, где долгие годы работал на чугунолитейном заводе, где знал каждого третьего, не хотел. В праздничные дни надевал старик свои регалии - два солдатских "Георгия", орден Красного Знамени за гражданскую, да за Отечественную ордена Кутузова и Суворова, и горделиво расхаживал по улицам.
Хотя Алексей Георгиевич был из иногородних, называл он себя казаком и по старому обычаю носил бороду. Это выручало Тасю. Очень у него большое сходство с сыном, а значит, и с Тасей. Соберутся втроем - будто на одну колодку сшиты.
Невзлюбил Тасю и Алексей Георгиевич, но молчал, не вносил разлада в семью. Только раз, выпив лишнего, сказал Алексею:
- Откуда ты это золото выкопал? Ей бы бороду нацепить - мужик мужиком!
- Жизнь мне спасла... - коротко бросил сын, растерявшись от такого неожиданного выпада.
- Она многим спасла, однако никому такая блажь в голову не стукнула. Мне в первую войну унтер жизнь спас, так что я, должен был жениться на нем, что ли? Или до конца дней в услужение пойти? Если бы все твоему примеру следовали, то на фронте и сестер не осталось бы.
Старик уехал и три года не показывался. На письма сына отвечал коротко, открытками: жив, здоров, собираюсь жениться.
Жениться он собирался уже много раз, но разочаровывался в своем выборе еще до женитьбы. Некоторое время ходил безмерно довольный тем, что не влип, а потом снова начинал подыскивать подходящий объект.
Вот Брянцев и решил навестить отца, чтобы не обижать его, хотя особой тоски по нему не испытывал. Был Алексей Георгиевич суров и неразговорчив и жил в своем мире, отгороженном от сегодняшних дней, в мире воспоминаний о войнах. Все остальное, включая и жизнь сына, проходило как бы мимо него, не радовало и не огорчало. Только строительство нового электровозного завода в степи за Тузловом разбередило душу. Вот бы где поработать! "Литейка там объедение", - писал он сыну, и чувствовалось за этими строками желание не сдавать позиции старости, которая для каждого рабочего человека начинается с того дня, когда он оставляет утомившее, но привычное и любимое дело.
Маленький, но тяжелый чемодан с патронами Алексей Алексеевич оставил в камере хранения на Ростовском вокзале, другой повез с собой в такси.
Города нашей юности... Как часто встреча с ними разочаровывает нас. Хочешь видеть их такими, какими оставил, какими сохранила твоя память, потому что только неизменившиеся они способны разворошить самые глубинные пласты твоей памяти. И то, что радует человека, живущего в этом городе, вдруг огорчает тебя. Появился асфальт на главной улице - и он тебе режет глаз: ты бегал здесь по булыжной мостовой, мыл босые ноги в лужах, слышал цокот лошадиных копыт. А теперь укатанная до блеска лента асфальта, по которой бесшумно катят машины, делает улицу чужой. Разросшиеся деревья скрывают фасады знакомых домов. И уже нужно напрягать память, вызывая воспоминания, вместо того чтобы воспоминания сами рождались на каждом шагу.
Или вдруг вырос дом на углу, большой, многоэтажный, с огромными окнами. Он радует каждого, но только не тебя. Здесь стоял маленький трехоконный деревянный домик, где жил мальчишка, твой первый друг, доверенный всех твоих тайн. Здесь, на этом углу, столько было передумано и перемечтано! Но вспоминаешь ты об этом с трудом и далеко не все. А сел бы на скамеечке у ворот того, уже не существующего дома, и вспомнил бы не только мысли, которые бродили тогда в тебе, но и чувства, которые испытывал, и даже настроение. И как-то неловко становится, что ты, в отличие от других, грустишь, видя, как хорошеет твой город.
Нечто подобное испытал Брянцев в родном городе, о встрече с которым давно мечтал. Новые дома, магазины, трамвай. В ту пору, когда он жил здесь, о трамвае только говорили. Теперь же весело постукивали на стыках рельсов новые, ярко окрашенные вагончики. Только они показались ему чем-то чужеродным. Новая улица, длинная-предлинная, витрины магазинов, вывески. Затейливые вывески. "Сюрприз". Это, наверное, магазин подарков. "Лакомка". Конечно, кондитерская. "Силуэт". Это что? А, фотография. И когда увидел просто "Книги", подумал с иронией: "Нужно уж было выдерживать стиль. Не "Книги", а "Мудрость", и не "Аптека", а "Здоровье" или, допустим, "Антиболезни". И вдруг мелькнуло старое, характерное для этого города здание бассейна питьевой воды. Те же красные кирпичные стены, полого выложенные у подножья камнем, обросшие мохом и травой. Вот с этих склонов катался он мальчишкой на санках, которые за неимением другого железа были подбиты обручным, от бочек. Первые санки не доставили особой радости - они почему-то заносили в сторону. Тогда он придумал другое, более азартное занятие: становился перед бассейном на улице в том месте, где санки брали наибольший разбег, и, дождавшись, когда лицо мчавшегося мальчишки почти касалось его ног, подпрыгивал, как козел, пропуская санки под собой.
