- Сильно! Чья это машина? - спросил кто-то из группы шоферов, собравшихся на дебаркадере и ждущих своей очереди.
Кто-то ответил:
- Наши, со стройки. Гнали на Чуйский тракт. А грузчика только одного дают. Собачья командировка. Вишь, как замаялся. Попробуй разбуди.
Грузовик несколько раз пытался вскарабкаться. Грузчик, соответственно, подлетал в воздух, но не просыпался.
Подложили еще доски. Машина, подпрыгнув, въехала на дебаркадер. Доски полетели в воду. Грузчик полетел вверх, опустился, проснулся, ошалело посмотрел по сторонам, перевернулся на другой бок и снова заснул.
Баржа чуть отошла от дебаркадера. Положили две узкие доски. Последние.
Кто-то командовал:
- Еще один бы грузовик. Тогда на освободившееся место отгоним машины, борт подымется. И будет порядок.
Шоферы зашумели:
- А кто поедет?
- Негде развернуться.
- Без разгона.
- Как раз задние колеса и провалятся.
- Каюк машине.
У борта стоял "ГАЗ". В кузове - железные балки. "ГАЗ" стоял наискось против досок. Надо было как-то ухитриться вывернуть руль. Но где? На досках?
Парень в ковбойке (рукава засучены выше локтей) прыгнул в кабину. В углу рта сморщилась папироса. Застыл за рулем. Ни слова.
Рывком влетел на дебаркадер. Доски с грохотом в воду. Парень не остановил машину, не обернулся.
Шоферы побросали папиросы. Мягкий голос:
- Наш, со стройки. Из москвичей.
- Ну? А герой парень.
* * *
В Москве Люсина мама утром достает из почтового ящика письмо. А, опять этот сумасшедший Вовка!
Она заходит в комнату, открывает комод и кладет к толстой пачке писем еще одно. Мать уверена, что делает доброе дело. Сколько глупостей могла натворить неопытная девчонка, если бы взрослые... не помогли ей. А теперь Люся даже Вовкино имя не может слышать. Обиделась. Вот-вот образумится. Когда выйдет вся дурь из головы - тогда отдадим письма. Сердце матери не обманывает. И Люся сама благодарить будет. Тоже нашла себе героя! Знаем мы таких героев! Правда, Люся еще заглядывает в почтовый ящик, но все, что туда попадает, проходит сначала через руки матери и соседки. Вот так-то.
Мать закрывает комод на ключ и идет на кухню, глухо бормоча: "Грехи наши, грехи".
* * *
Зина прямо с работы зашла в поселковую библиотеку. Потоптавшись у барьера, она обратилась к библиотекарше неожиданно грубым и резким голосом:
- Дайте мне что-нибудь интересное, про наше время. Нет, не о войне. Но о героях. И про любовь.
Зина взяла первую же книжку, что предложила ей библиотекарша, даже не посмотрела на заглавие. Но, выйдя из комнаты, в темноте, между дверьми, она нежно прижала книжку к груди.
По дороге ей встретился Славка Широков. Он шел, накинув рубашку на покрасневшие, сожженные на солнце плечи.
- Зин! - загородил он ей дорогу. Подошел ближе. - Ты чего от меня бегаешь? - и добавил, кивнув на книжку: - В интеллигенты метишь?
И в этих коротких вопросах было ее прошлое, настоящее, будущее. И в этих вопросах Славка спрашивал о себе, намекал на то, что ему известно что-то нехорошее о Зине. И многое заключалось в них, чего нельзя сразу расшифровать, но было очень понятно обоим.
- Иди ты...
Зина спокойно добавила еще несколько слов и прошла мимо Славки, словно его не существовало.
Славка, слывший крупным специалистом в области нелитературных выражений, на этот раз был так поражен, что не нашел ответа.
А Зина пришла к себе в общежитие, поужинала, легла на кровать, раскрыла книгу.
И стала вдумчиво читать.
И уснула на десятой странице.
Первый раз за много дней она крепко спала.
* * *
В Москве на заводе у Люси был обеденный перерыв, Люся заняла стол, и пока две другие девушки стояли в очереди у кассы, Люся говорила с подругой о ребятах, уехавших на стройки в Сибирь. Вернее, говорила Люсина подруга, а Люся поддакивала. Она думала о Вовке, и мысли у нее были мрачные. Между тем подруга, позавидовав уехавшим ребятам (мол, вон как они хорошо устроились, как там интересно, а мы глупые, что сразу не поехали), спросила:
- Ну, а что пишет Вовка?
Вопрос был трудный. Люсе не хотелось говорить, что она не получила от него ни одного письма. А первая - она ни за что не напишет. Значит, или он ее забыл, - что ж, Люся переживет, - или ему плохо. О, это с Вовкой случалось чаще всего. И Люся ответила:
- У Вовки странный характер. Он обладает поразительной способностью выбирать самые плохие места, попадать на самую плохую работу...
За соседним столиком сел Глеб с приятелем. Тот самый Глеб. Мамин любимец. Глеб рассказывал:
- Когда я был в Болгарии, да спрашиваю: как по-болгарски "девушка"? И знаешь как? "Булка"! А я говорю: "Парень", наверное, по-болгарски "батон"?
Приятель поперхнулся и задергался на стуле.
Подруга тихо спросила Люсю:
- Что, Глеб был в Болгарии?
- Да, с делегацией нашего завода. Ведь он же у нас герой-производственник. Впрочем, - добавила она, помолчав, - он...
Подруга вопросительно взглянула на Люсю.
Глеб, почувствовав, что Люся говорит о нем, повторил уже громче:
- Да, так "девушка" - "булка". А я говорю: "Парень", наверно, "батон"?
* * *
Шалин вышел из "большого московского" корпуса, По дорожке к корпусу шли пятеро молодых ребят. Шли цепочкой, в ногу, лихо отбивая шаг. Впереди шел парень постарше, помахивал топориком и насвистывал марш.
- Ну как, плотники? Здравствуй, Иванов!-приветствовал их Шалин. - С работы?
- Так точно.
Не меняя шаг, весело размахивая руками и, казалось, не обращая ни малейшего внимания на Шалина, плотники вошли в корпус.
"Молодцы!" - захотел крикнуть Шалин вдогонку.
Около "женского московского" корпуса Шалин ветретил знаменитую бригаду Матвеевой. Девушки шли обнявшись. Пели.
- Как жизнь, штукатуры? Сто двадцать процентов?
- Сто двадцать пять.
- Так скоро получим булки с хлебозавода. Маша, как у тебя рука, устает?
- Нет. Мастер снял меня с потолка. Перевел на стены. Легче. А вы бы к нам зашли, Владимир Павлович, у нас сегодня концерт. Самодеятельности.
- Так я хоть сейчас.
- Нет, до восьми у нас стирка.
"Да, - подумал Шалин, - молодцы матвеевцы. Все успевают. Таких бы нам побольше комсомольцев".
...........................
(Черт бы побрал этого журналиста. Не мог взять кого-нибудь из шоферов, плотников, бетонщиков, штукатуров. Не разобрался, выбрал Андрианова, написал о нем очерк. И я, дурак, поверил этому очерку, схватился за Вовку и вот до сих пор маюсь. У всех все в порядке. У Вовки одни неприятности, и неизвестно, когда кончатся.)
* * *
Где-то за Омском электровоз вел состав "Москва - Хабаровск". В третьем вагоне ехали молодые строители. Ехали весело, дружно. Играли, болтали, любезничали с девушками, пели песни и т. д.
А в тамбуре стоял паренек.
В его лице не было ничего героического. И глаза обыкновенные, а не "вдохновенно-планперевыполняющие".
Паренек был в потертом пиджачке и в "кепочке-хулиганочке".
И он смотрел на притихшую под грозовыми тучами степь, на темнеющую у самого горизонта тайгу и мечтал о самостоятельной жизни, о подвигах, о горячей работе на важных объектах стройки, о большой любви и о новых городах.
И шли эшелоны с запада на восток.
ГЛАВА XIV
КОМИТЕТ
Сложилось глубокое убеждение, что комсорги только и делают, что заседают, пишут ненужные человечеству бумаги, произносят длиннющие речи и, шляясь по участкам, вдохновляют своим видом строителей.
Странные люди комсорги! И зачем они на свет родились?
И почему-то все забывают, что если у комсорга четыре тысячи комсомольцев, то он за всех отвечает. За всех.
Комсомолец Иван Петров напился и надебоширил в общежитии. Ивана Петрова Шалин и в глаза не видел. Однако начальство встречает Шалина и спрашивает:
- Что это у вас в общежитии происходит?
Как любят ругать комсоргов! Многие готовы без обеда остаться, лишь бы съехидничать:
"А Шалина мы редко видим у себя на участке. Прозаседался!"
Лето. Комитет в разъезде. Кто на учебе, кто в отпуске, кто болен. Осталось несколько членов комитета. А работы прибавилось. Сегодня Шалину надо побывать на четырех участках - проверить, как идет строительство детского сада, зайти в два общежития, увидеть злополучного Ивана Петрова, быть на "летучке" у начальства, разобраться с бригадой бетонщиков (пришли в комитет, жалуются, мало выписали им зарплаты), принять человек десять (у каждого личный вопрос), подготовить воскресник по строительству стадиона.
А вечером заседание комитета. Комитет стройки - это как райком. Прием в комсомол, дело о дезертирстве (значит, исключение из комсомола) и разное.
Спрашивается, сколько Шалиных? Десять? Пятнадцать? Нет, только один. Две ноги, две руки. И одна голова. Маловато для комсорга.
Идеальный комсорг должен бы иметь двадцать ног, ну и хоть четыре головы на первый случай.
Ведь не туристская поездка по участкам.
Надо во всем разобраться, правильно понять, правильно решить. А время? И Шалин, к сожалению, один.
