так впервые и мелькнуло имя Анны Костомаровой. В те времена о ней никто не слышал, но коллеге почему-то запомнилось.
Общение давно сошло на нет, но с появлением шумихи вокруг «Эпилога» старый приятель напоминает о себе все чаще. Пытается возобновить былую дружбу? Радуется, что оказался причастным к громкому имени? Или действительно искренне полагает, что это и вправду интересно: следить за жизнью бывшей одноклассницы? Как бы то ни было, бывший коллега регулярно присылает новости и интервью, связанные с фондом Костомаровой. Тут главное – вежливо благодарить и в полемику не вступать.
На этот раз по ссылке открывается ролик. Хоть бы смешные еноты или чихающая панда! Но нет. Конечно, нет. Видео с заголовком «Чем закончилась акция Эпилога. Шок!» веселья не сулит.
В немного трясущемся кадре уже привычная картина: столы, шары, женщины и толпа зевак. Любительская запись очередного прощания. А вон и профессионалы – репортер поправляет пиджак, оператор водит, словно жалом, любопытной камерой по сторонам.
Скучно, ничего нового, хочется промотать, но зрелище чем-то завораживает, приковывает взгляд. Может, чужая скорбь действует как магнит? Сгущается тягучим облаком над несчастными участницами, охватывает ближайших зрителей, от них заражаются дальние ряды, и даже через монитор это щемящее чувство начинает просачиваться в самые незащищенные уголки сердца.
Как прохожий замедляет шаг у уличных музыкантов, так и случайные парочки останавливаются здесь всего на минутку, просто посмотреть; с губительным любопытством заглядывают через плечи и вдруг замирают, затихают. Теперь они останутся до самого финала. Скорбь захватила и их, и, чтобы отделаться от нее, чтобы разрешиться от ее бремени, нужно досмотреть до конца, пережить вместе с женщинами их освобождение. Шарики унесут в небо не только тоску скорбящих матерей. С их полетом толпа облегченно выдохнет и с деланной веселостью разойдется по своим делам. Кроме символа конкретного ребенка, каждый шарик нелегально уносит с дюжину чужой, прохожей грусти.
Но на этот раз все идет не по сценарию. Шары уже готовы к запуску, женщины традиционно шепчут слова прощания, организатор обходит собрание, как вдруг… Хлоп! Хлоп! Хлоп! Выстрелы-хлопки звучат оглушительно и через секунду сливаются в непрерывную канонаду. Похоже на салют, но салюту здесь не место. Один за другим шарики в руках участниц лопаются, вызывая визг и слезы. Обстрел! Слышны крики, в толпе смятение, кто-то прикрывает голову и пытается спрятаться. Репортер тычет пальцем в кусты и прикрикивает на своего напарника: «Ты снимаешь? Снимаешь? Стреляют оттуда!»
Камера уже не дрожит – раскачивается так, будто записывает последний в своей жизни шторм с борта тонущего судна. Это оператор, тихонько матерясь, бежит к эпицентру событий. По пути ему попадается одна из участниц: в одной руке обрывки шарика, другая прижата к лицу, прикрывая глаз. К ней подбегает мужчина: муж, брат? Отнимает ее ладонь от лица, и видно, как на щеке женщины наливается багровый синяк. Женщина непонимающе смотрит на розовый лоскуток, подносит его к самым глазам, кривит рот и разражается рыданиями. Мгновенно растекается тушь, распухает нос, от кровоподтека стремительно заплывает глаз. Зрелище жалкое и отталкивающее.
Оператор устремляется дальше, туда, где началась стрельба. Протискивается между зрителями и выдыхает: «Обалдеть… это дети!»
И действительно, на полянке – пятеро мальчишек, вооруженных игрушечной пневматикой. Дети смущены, но, кажется, довольны. У одного ветка в волосах. У другого цветные пульки в ладошке.
Репортер торопливо сыпет вопросами.
– Это вы стреляли?
– Мы, – шмыгает самый долговязый.
– Вы целились в женщин?
– Не, – мотает он головой. – В шарики.
– Зачем?
Ребята переглядываются, усмехаются. Жмут плечами.
– По приколу, – наконец выдавливает один.
– Что же в этом прикольного?
Снова ужимки, смешки.
Не дождавшись ответа, репортер продолжает допрос:
– Вы знаете, что это за мероприятие? Почему здесь собрались женщины, зачем им воздушные шары?
– Знаем, знаем, – наперебой отвечают хулиганы.
– И что же? – репортер сует микрофон под нос долговязому. – Расскажи, что, по твоему мнению, здесь происходит.
Тот делает глубокий вдох, поднимает взгляд к небу и неожиданно отвечает:
– Эти бабы хотят внимания и денег, вот и спекулируют на своем горе.
Толпа шумит. Какой-то мужчина – по-видимому, защитник одной из участниц – срывается с места, с руганью бросается на хулигана. Его удерживают, и журналист торопливо спрашивает дальше:
– Ты знаешь, что означает слово «спекулировать»?
Парень кивает, но не очень уверенно.
– Торговать? – полувопросительно произносит он.
– Ты ведь не сам это придумал, – дожимает репортер. – От кого ты слышал эту фразу?
Дети переглядываются и хором тянут:
– От ба-а-атюшки.
Вот и полиция. Кадр заслоняет правоохранительная спина, слышны слова протеста, возня, и видео обрывается.
– Тебе понравится это кафе! Немноголюдно и по-домашнему. Сразу забываешь, что в двух шагах шумит Новый Арбат!
Встреча с бывшим коллегой произошла случайно. Вроде как.
– У меня переговоры прямо в вашем бизнес-центре, представляешь? Давненько я не был в этих краях. Закончили аккурат к окончанию твоего рабочего дня. Дай, думаю, Леське позвоню, вдруг она уже освободилась. Только за телефоном полез, а тут Леся собственной персоной. Ты, то есть.
Как будто нервничает. Что ему нужно? Обсуждать работу уже нельзя, а старые симпатии давно испарились.
По пути он вдруг вспоминает старую шутку, невнятно пересказывает ее и сам же смеется – и вот оно, то самое, смешное в его смехе! Все лицо ходит ходуном, как будто пластилин плавится на солнце: нос морщится, ноздри шевелятся, брови порхают по лбу наперегонки, левый глаз жмурится, правый таращится, а по глубоким морщинкам льются в три ручья слезы.
– Лесь, что ты такая грустная? – отсмеявшись и расставив части лица по местам, спрашивает он. – Устала, что ли? Сейчас поужинаем, отдохнем. Вот увидишь: кафе тебе понравится!
Местечко и вправду глуховатое. Кроме хозяйки заведения и старичка-охранника никого нет. Тесный зал разделен на две части, всего пять столов. Стены увешаны книжными полками, картинами и плющом. На окнах герани, вазочки да статуэтки. Ощущение чужой кухни. Еще и телевизор орет.
Увидев постоянного посетителя, хозяйка встает и изображает радушие. Охранник не шевелится: то ли помер, то ли поглощен бандитским сериалом.
– Кухня тут потрясающая! – закатывает коллега глаза.
В меню пельмени, суп с тефтелями и тушеная капуста. Да уж, потрясающе… Жениться ему, кажется, пора.
Когда дочка подрастет, надо будет рассказать ей, как изучить мужчину по его отношению к еде. Привередничает даже в ресторане? Избалованный маменькин сынок. А может, и не маменькин, может, женщины избаловали. Кидается на самые простецкие блюда? Точно холостяк, но вдобавок неумеха и лентяй. Хотя умение определять холостяка полезно лишь годам к тридцати, такому вряд ли нужно ее учить. Или любая женская наука лишней не бывает? Как
