состава толпятся у дверей, прощаясь и делая последние наставления. Поезд трогается – остающиеся бодро идут по движению, помахивая руками, изображая ими звонки и поцелуи, но поезд движется быстрее, и они отстают. Только мальчик, провожавший школьную любовь, бежит до самого конца платформы, но отстаёт и он. И уже не видно поезда, лишь гудки долетают до перрона – медленно и тихо расходятся провожающие.
Около вокзала стоит автомобиль. К нему прислонился, запрокинув голову, человек, худой и невысокого роста. Его голова седая, и в густых насупленных бровях больше белых нитей, чем чёрных, но его не назовёшь стариком – так ярко блестят его глаза. Его зовут Маркин Алексей Юрьевич, он провожал свою двадцатитрехлетнюю дочь Машеньку. Было жутко провожать её в первый раз, когда Маша уезжала, не зная, где она будет жить и работать, но теперь всё было налажено, и Москва полюбилась ей. Глядя на шпиль вокзала, Маркин думал не о дочери: его жена Алевтина наверняка плачет, пока его нет. Весь год после отъезда Машеньки, они словно избегают друг друга и разговаривают лишь о незначительных вещах. И отчуждение с женой ранило его ещё больше расставания с дочерью.
Маркин не знал Алю в возрасте Машеньки. Не знал её тридцатилетней. Они встретились, когда ей было сорок, а ему сорок шесть, и Маркин тогда думал, что истратил все предназначенные ему редкие радости. Были жена, с который он развёлся двадцать лет назад, не прожив в браке и трёх лет, и сын, появившийся вопреки планам и не принёсший никому настоящей радости. Он стремился возместить это материально, но как только стало возможно, жена уехала из России и видимо не нуждалась, и связь с сыном исчезла окончательно. Все эти годы ему отравляли жизнь стыд и горечь за свою нелюбовь.
У Алевтины никогда не было семьи и детей. Она преподавала в музыкальной школе, и искренне любила музыку и своих учеников. Её постоянная готовность удивляться и радоваться миру казались Маркину чудом, а личная неустроенность и ранимость побуждали взять под свою опеку. Они сошлись легко и естественно, будто давно знали об этом и лишь ждали определенного срока. Маркину казалось, что он снял затемняющие очки – так стало светло и радостно, а когда появилась Машенька, жизнь словно началась заново. Третья четверть жизни стала самой счастливой.
Но Маша выросла, захотела сама чего-то добиться, и столица, забирающая всю талантливую смелую молодёжь провинций, поманила её. И весь год Маркин замечал у Али на лице следы слёз, но никогда – сами слёзы. Часто он заставал жену в комнате Маши, с книгой в руках, опущенной на колени, и взглядом, устремлённым в стену. Услышав его, Аля поднимала книгу к глазам.
Недовольство росло в нём.
– К чёрту! – выругался он и сел за руль.
Дома Аля встретила его у двери, и, мгновенно понимая его настроение, испугалась:
– Что случилось!?
– Что? Ничего! Просто проводил нашу дочь в большой красивый город, где она хорошо зарабатывает!
Аля растерянно улыбнулась.
– А чего ж ты злой такой? Будешь кушать?
– Кушать? Не буду! Аля, давай поговорим с тобой!
Он взял её за руку, и хотел усадить к себе на колени, но она, стесняясь своей полноты, села на стул.
– Лёша, что такое?
– Ты мне скажи! Почему мы так убиваемся? Да ещё всегда отдельно друг от друга! Наша дочь жива, здорова, живёт в хорошем месте, работает по специальности, да за хорошие деньги. Так чего же мы убиваемся, а!? – со злым напором спрашивал Маркин.
У Алевтины покраснели глаза:
– Наша Машенька…так далеко, одна…
– Так ты же прекрасно знаешь, она живёт с Олей. Здравого смысла в той хоть отбавляй. Да и Маша давно уже не маленькая, неужели в твоей голове ей по-прежнему десять лет!?
– Нет …
– Она уже несколько лет живёт своей жизнью, и с нами она жила, но времени проводила не больше, чем сейчас, приезжая на праздники. А если мы захотим, можем в любое время сесть на поезд, и меньше, чем через день быть у неё. Мы же пенсионеры, что нам мешает? Поехали завтра в Москву!? – продолжал наседать Маркин.
Аля заплакала. Маркин мгновенно успокоился, устыдившись своего напора. Он подошёл и обнял её. Она долго плакала, а он слегка покачивался из стороны в сторону, увлекая её с собой. Когда рыдания стали затихать, он тихо и ласково заговорил:
– Мы Машины родители, мы любим её, она любит нас. И это не изменится. Даже если она станет самым главным начальником, даже если нарожает пятерых детей, ты останешься её мамой, а она твоей дочкой. Нам не из-за чего расстраиваться. Мы есть друг у друга, и есть у неё. И мы с тобой можем жить, как нам хочется, и где нам хочется.
Аля подняла глаза и улыбнулась:
– На море!
Её слёзы облегчили душу обоим, и каждым днём они снова сближались, незаметно став друг другу ещё роднее. Изредка поднимались разговоры о переезде, но высказанная сначала как шутка, эта мечта постепенно занимала их умы. Спустя два месяца, в жаркий июль, мечта обрела вид небольшого домика в посёлке, недалеко от Туапсе. Не всерьёз, словно случайно, была выставлена на продажу квартира, и первого сентября они уже ночевали в новом месте. Три недели Аля металась, переставляла вещи, и вновь украдкой плакала, но Маркин был спокоен.
– Как же Маша приедет-то!? Ни комнаты своей, ничего! – расстраивалась Аля.
– Она к родителям приезжает. Где постелешь ей, там и будет спать.
Вопреки сомнениям, Маша приняла переезд родителей с восторгом, и к концу сентября приехала в отпуск. За эти две недели Маркин с женой окончательно полюбили новый край. Провожали Машу вместе, и Аля была весела. Они вернулись не в опустевший дом, а в дом, проводивших любимых гостей, и оставшихся наедине с хозяевами.
Лена выдернула шнур пылесоса из розетки и повалилась на диван. Домашние дела перестали привлекать её с тех пор, как ушёл Максим. Готовить и убираться для себя не имело такого значение, как ради кого-то.
Свет люстры бил в глаза, не давая задремать, Лена, хмурясь, встала. Перешагнув через пылесосный шнур, она прошла на кухню и по привычке щёлкнула кнопкой электрического чайника. Пить чай не хотелось, но занимать себя чем-то было нужно. В течение минуты чайник рычал всё громче, потом крякнул и быстро стих. Взяв чашку, Лена вспомнила, что выбирать сервиз Максим ходил вместе с ней, долго смотрела на чашку, всхлипнула, состроила гримасу, но
