class="p1">На этот раз смеялись даже тяжелобольные. А дежурному врачу была рассказана следующая история. Жена первого пострадавшего позвонила своей подруге и рассказала ей историю, приключившуюся с мужем. Та, конечно, посмеялась, но задала себе вопрос: «А мой-то где?» Мужа рядом не оказалось. Женский инстинкт – о, это благородное и высокоинтеллектуальное чувство! – вдруг выдал следующее предположение: а не был ли и ее супруг там, в подвале? Тем более что оба мужика – двоюродные братья. Вторая женщина бросилась к первой, они обе спустились в подвал и… Там, по их словам «за ящиками», они нашли второго мужика.
Смех делает женское лицо удивительно привлекательным. И я не сомневаюсь, что, глядя на Настю, любой здравомыслящий человек наверняка мог бы задать вопрос: «Мужики, да чего вам, сволочам, еще нужно-то?!»
Легкий каламбур: второму пострадавшему была оказана первая помощь. По настоянию супруги, его отправили в палату с окнами на солнечную сторону. Кондиционер в той «африканской» палате медленно умирал и скорее грел воздух, чем охлаждал его. Это была женская месть за мужскую глупость.
Настенька вернулась к своему окошку и рябинке и… Да! Повторяю: да!! Через двадцать минут привезли третьего обмороженного. Потому что две первые женщины позвонили своей подруге. А та тоже задала себе вопрос: «А мой-то где?» На этот раз женщины обшарили весь подвал. И уже не «за ящиками», а за холодильником, нашли третьего мужика.
Короче говоря, снова хохотала вся больница. О, этот великий женский вопрос «А мой-то где?!..» Автор не сомневается, что за последние, допустим, двадцать лет он спас жизнь не трем, а, по крайней мере, тридцати трем тысячам мужиков. Потому что любой мужик – большой ребенок. И за ним нужно постоянно присматривать. Он может натворить столько, что мало не покажется. Особенно если этот «ребенок» вдруг потянется к бутылке водки.
Смена Настеньки закончилась, и она пошла домой. Девушка снова думала о недостижимом счастье и она…
«Подождите-подождите! – наверняка оборвет тут меня какая-нибудь возмущенная читательница. – А как же закон жанра? Если вы стали рассказывать об обмороженных мужиках, то тут буквально напрашивается концовка с таким же пострадавшим, за которого Настенька и выйдет замуж».
Я улыбнусь в ответ: именно!.. Но в начале рассказа я говорил о теореме Геделя, о запертом в доме человеке и о том, что этот человек не может осмотреть снаружи свою тюрьму. В этом непреодолимый парадокс теоремы Геделя в моем «переводе».
А теперь я возвращаюсь к своему рассказу и говорю: Настенька – именно эта скромная девушка! – смогла победить парадокс Геделя. Она смогла подняться над своим «домом» одиночества, в котором была заперта. Она осмотрела этот «дом» снаружи и – это потрясающе! – она нашла выход.
Какой выход и как нашла?.. Хорошо, давайте все по порядку. Настенька не была замужем. И, тем не менее, идя домой, она вдруг улыбнулась и подумала «А мой-то где?»
Глупый вопрос?.. Нет. Удивительный?.. Мало! Это гениальный вопрос, черт бы меня побрал! Незамужняя девушка вдруг улыбается своим мыслям и спрашивает: «А мой-то где?»
Настя пошла к той первой женщине, владелице магазина. Что она ей говорила, неизвестно, но та, едва взглянув на ее встревоженное лицо, сразу же и охотно согласилась спуститься в подвал. И там… Да, вы угадали! Там, но не «за ящиками», не «за холодильником», а в самом-самом углу и уже под ящиками, был найдет последний, четвертый мужик. Его никто не искал, потому что не было женщины, спросившей себя «А мой-то где?» В поисках тепла мужик заполз дальше всех и, может быть, потому что он больше других жаждал этого тепла.
Вот, пожалуй, и все…
В больнице, Настенька долго ухаживала за этим четвертым – он пострадал больше всех, потому что дольше пробыл в холоде. Парня звали Павел.
Уже через месяц Павел сделал Настеньке предложение руки и сердца. Приемный зал больницы был буквально завален цветами. Кстати, за Павла хлопотали даже жены «отмороженных». По их уверениям, Павел был «не то, что их мужья».
Ох, уж это мне «чисто женское мышление»! Оно просто удивительно… Нет, оно потрясающе… Хотя, снова нет! Оно – гениально и просто как все великое.
Устаревшая модель
относительно молодого мужчины
Глупо портить кому-то жизнь!.. Тем более красивой женщине. Поэтому я сяду в кресло и никуда не пойду. И вообще, с меня хватит!
Иногда мне кажется, что мужчины только затем и рождаются на свет, чтобы вползать в женскую жизнь с тайного хода и всячески вредить ей. Прямо партизанщина какая-то, честное слово. Смотрите, смотрите!.. Видите? Все мужики лежат в придорожных кустиках, жадно посматривают на блестящие, уходящие в светлую даль рельсы женской жизни и, усмехаясь, тискают в лапищах пакетики с взрывчаткой. Ужо щ-щас ка-а-ак жахнет!..
Но я уже слишком стар и мудр чтобы…
Звонит телефон.
Я поднимаю трубку:
– Да, я вас слушаю.
– Надежду можно?
Человеку хочется надежды. Но он просто ошибся номером. Партизан заблудился в лесу. У «партизана» твердый, не терпящий возражений голос. Глупый юнец!
– Сейчас, – говорю я. – Подождите одну минуту.
В трубке пикают автоматические часы. «Партизан»-юнец звонит из телефонной будки. Сотовые телефоны только входят в моду и пока они есть только у крутых парней. А вот телефонные карточки бывают разные: на один час, на два… Кстати, на градуснике за окном – минус двадцать семь.
Так, о чем я только что думал?.. Кажется о том, что не стоит портить человеку жизнь. В конце концов, любой человек способен испортить ее сам. Например, глупым ожиданием…
Снова звонят, на этот раз в дверь.
Дочка Машенька врывается в прихожую как ураган. От нее пахнет снегом и духами.
– Здравствуй, папочка, – поцелуй в щеку теплыми губами. – Я так соскучилась!.. – еще поцелуй, – кстати, ты обещал мне подарок.
Машеньке недавно исполнилось семнадцать лет. Конечно, я знаю, какой подарок от меня ждут и достаю из кармана бумажник.
– Машенька, я хотел с тобой поговорить…
– О чем?
О «партизанах», конечно… Эти профессионалы-подрывники способны испортить жизнь любой, даже очень симпатичной девушке.
– Па-пу-леч-ка! – Машенька внимательно смотрит, как я пересчитываю деньги. – Извини, но ты немножко устарел.
Кто?!.. Я устарел? Черт возьми, но мне только сорок лет!
– Вот видишь, какой ты уже старенький! – говорит Машенька. – Давай, мы тебе седую бородку до колен отрастим? Будет очень симпатично.
Ну, знаешь, это уже слишком! В конце концов, я…
– Береги себя, папа, – Машенька нежно целует меня в щеку. – Тебе нужно еще долго и много работать.
Хлопает входная дверь, и я нехотя плетусь в зал.
В телефонной трубке что-то шуршит.
Я беру ее
