Вера взяла мою ладонь в свою и поцеловала.
Впервые я заночевала здесь на прошлых выходных. Вера написала, что сильно заболела, и через два часа я уже была у нее. Могла бы приехать быстрее, но перепутала выходы из метро. По пути я купила сырую куриную тушку с худыми ногами и голубой кожей, она была по акции. Вера встретила меня в одеяле, бледная и мокрая — сама как размороженная курица. Я попросила ее показать, где кухня, и тогда Вера махнула рукой в сторону одной из дверей, а сама вошла в соседнюю. В тот раз я не заметила, сколько там комнат, было не до того.
Когда я оказалась на кухне со своим тощим пакетом, в животе закрутилось волнение. Как будто кишечник ожил и начал душить другие органы. Такое было в начальной школе, когда меня, как самую умную, водили на городские конкурсы чтецов, хотя надо было взять кого-нибудь артистичного. Я такой не была, чувствовала себя неуверенно и глупо, поэтому сильно волновалась перед выходом на сцену. Читала как попало и толком не видела зал из-за пятен в глазах. В пятом классе я научилась отказывать учителям и больше на такие конкурсы не ходила.
Кухня Веры выглядела как большое испытание, даже хуже сцены в Доме культуры. Столько шкафов и прибамбасов. Только бы не поцарапать дерево, только бы не сломать все эти штуки с проводами, я даже не знала, для чего они, только бы не облажаться.
Вера закашлялась в соседней комнате, и я выпрыгнула из ступора. Стала аккуратно, тихо-тихо приоткрывать нижние шкафы, все по очереди, и в итоге нашла большую кастрюлю. Поставила курицу под кран, ее худосочные крылья задергались от водяной струи, потом перенесла емкость на плиту. В холодильнике отыскала яйца и сварила три штуки. Как только над куриной тушкой сбилась пена, я сняла ее, уменьшила огонь и наконец пошла в туалет.
Вышагнув из кухни, я впервые посмотрела в квартирную бездну. Снова заволновалась, вдруг зайду не туда. Я помнила, за какой дверью спала Вера, и приоткрыла соседнюю — мне повезло, за ней находилась большая ванная. Все зеркало было забрызгано белыми каплями, но унитаз выглядел чистым. Прямо на полу валялась горка пушистой ткани, наверное халат, а зубная паста и щетка лежали прямо на раковине, хотя тут же стоял пустой стаканчик. Я поставила их на место, протерла зеркало туалетной бумагой, повесила на крючок халат. Потом только сделала то, за чем пришла.
Я рассматривала Верины баночки, пока мыла руки, одна из них — маленькая — была подписана как «скраб для губ». Я пошлепала губами и почувствовала, что они колючие. Тогда я открыла баночку, подцепила ногтем совсем чуть-чуть массы — она была похожа на крупный розовый сахар, — положила ее на мясистую нижнюю губу и растерла о верхнюю. Скраб пах арбузом и мятой, тонкая кожа под ним потеплела и стала нежной. Я смыла сахарную массу, поставила баночку точно так же, как она стояла раньше, и решила, что с первой зарплаты куплю себе такую же.
Бульон получился сероватым, но пах нормально, курицей. Я налила его в глубокую тарелку, туда же положила половинку яйца — она закачалась и не утонула. Зелени в холодильнике не оказалось. Когда я зашла к Вере с бульоном, ложкой и полотенцем, она ворочалась. Спишь, спросила я. Не знаю, сказала Вера. Она приподнялась, включила ночник с рыжим светом, посмотрела на тарелку и замерла. Через несколько секунд Вера спросила, что это, и я сказала: бульон. Вера выпила горячую, мутную жидкость через край тарелки, потом пальцами взяла половинку яйца, положила ее в рот и сжевала. После этого она упала обратно в подушки, накрылась одеялом и уснула.
Я смотрела на нее, тонкую и почти невидимую в этих перинах, а потом подумала: вот бы Вера предложила денег за курицу. Я просунула губы между зубами и сжала челюсть — боль проткнула кожу и достала до родинки. Как не стыдно, Настя, как не стыдно тебе. Все лицо стало жечь, будто я расцарапала его о ежевичный куст, я встала с Вериной мягкой, белой кровати, посмотрела на нее, такую слабую и хорошую, и вышла за дверь. Переоделась в пижаму, которую взяла с собой, и легла спать на кухонном диване. Накрыться пришлось халатом из ванной.
Утром я проснулась от Вериного легкого касания. Она сидела на диване рядом со мной и плакала. Кожа под ее глазами распухла и порозовела, на кончике носа висела капля. Тебе плохо, спросила я и села, упершись руками в диван. Мне очень, очень, очень хорошо, ответила Вера, повисла на мне и зарыдала.
Никто и никогда не варил мне бульон, — плакала Вера.
Ты чего, — сказала я зачем-то.
Я так тебя люблю… ох.
Вера всхлипывала, я обняла ее крепко и зашептала что-то успокаивающее. А сама только и думала, как хорошо, что она сегодня холодная и еще ни разу не покашляла. Я почувствовала легкость в теле. Я тоже повисла на Вере. После обеда я ушла, потому что к Вере должна была прийти домработница, присматривающая за ней. Насколько я поняла, родители были против гостей. В другие части квартиры я тогда не попала.
Когда мы пришли к Вере после первого коллоквиума, она порезала манго и открыла бутылку белого вина. Предложила сесть на теплый пол, привалившись спинами к дивану. Наверное, вино было хорошим, но я точно не знаю: никогда раньше не пила белое. К концу бутылки разговорчивая Вера все чаще умолкала и начинала улыбаться так, будто знает что-то очень важное, чего не знаю я. Ты чего такая загадочная, спросила я Веру в шутку, а она глупенько захихикала — как в девичьей стае.
Я встала и пошла в санузел, там умылась и спустила воду в унитазе, как будто воспользовалась им. Когда я вернулась, Вера сидела с закрытыми глазами и мычала что-то типа мантры. Я опустилась рядом. Мне стало неловко, но снова уйти я не могла, это было бы обидно для Веры. Вдруг она замолчала и посмотрела на меня засиявшими глазами.
А скажи, почему ты пошла на журфак, — спросила Вера. — То есть какова твоя цель, твой путь.
Ну, я всегда очень хорошо знала литературу, ну и русский, понятное дело, — сказала я. — И мне надо было уехать в Москву.
Кстати, все время забываю, как твой город называется?
Железноводск.
Я не стала усложнять и говорить,
