За ним сидели звероподобные женщины: у одной лицо было человеческое, но столь же дешевое и шаблонное, как у Гитте. Она была в такой же больничной рубашке, как у всех, и готовилась прикурить. Лизе почувствовала, что сигарета пришлась бы очень кстати и помогла бы прояснить мысли, чего ей как раз не хватало.
— Не одолжите одну? — спросила она, указывая на лежавшую на столе пачку.
Женщина молча придвинула сигареты к ней и обратилась к другим:
— Вот так всегда с новенькими. Сначала настреляют у тебя кучу сигарет, а потом их и след простыл. Денег у них не водится, не успеешь оглянуться — а они уже выписались.
«Выписались. Исписались», — с горечью подумала она. Именно так отзывались о ней, потому что у нее уже два года не выходило ничего нового.
— Я всё верну, дома у меня есть деньги, — кротко уверила она.
Она прикурила от зажигалки, взяв ее со стола, и глубоко затянулась. Блаженное головокружение накрыло ее, и она осторожно улыбнулась человеческому лицу.
— Где вы лежите? — пытаясь завязать разговор, поинтересовалась она.
— Прямо за вами. Можем перешептываться через стенку. Мы так с предыдущей соседкой делали.
Улыбка червяком проползла по ее рту, не оставив за собой следа.
— Что думаешь делать после обеда? — спросила одна из ослиц.
— Читать в постели. Чем тут еще заняться, среди этой тоски смертной?
Ей предстояло привыкнуть к принятому среди них жаргону, в точности как когда переходишь в новый класс. Предстояло привыкнуть к ослицам с женскими телами и к той, что ослицей не была, но по непонятной причине наводила на нее больше страха, чем другие.
В палату вошла новая медсестра с усталым, изношенным лицом и взяла ее под руку.
— Вам пора ложиться, — произнесла она. — И курить вам пока нельзя, совсем забыла предупредить.
Она покорно позволила отвести себя в постель и, прежде чем лечь, перевернула подушку. Немного погодя она увидела, как другая пациентка — женщина с журналом в руках — отправилась к своей койке за перегородкой. В ушах раздался резкий шепот.
— Теперь нам известно, кто ты такая. Прежде чем писать что-то свое, ты заглядываешь во всевозможные книги, которые написаны людьми, разбирающимися в своем деле. Крадешь у всех по одной-две фразы, собираешь как мозаику и дурачишь остальных, как будто эти предложения — твои собственные.
— Неправда!
В бешенстве она вскочила с кровати и ринулась за перегородку к ехидной женщине: та самодовольно лежала поверх одеяла и прикидывалась, что читает.
— Неправда, — повторила она и топнула босой ногой. — Я никогда не занималась литературным воровством. Это всё придумали мои завистники.
Женщина отложила журнал в сторону и уставилась на нее взглядом удивленным и нечеловеческим, как у плюшевого медведя.
— Что ты несешь? — воскликнула она. — Я не разговаривала с тобой после того, как одолжила сигарету.
Лизе разом напрыгнула на нее, как в детстве, когда дети дразнили ее на школьном дворе. Впилась в лицо ногтями, с бешеным удовлетворением наблюдая, как из двух длинных царапин засочилась кровь.
Женщина издала вопль и попыталась прикрыть лицо руками. Медсестра ворвалась и силой стянула Лизе.
— Это еще что такое? — гневно крикнула она. — Почему вы нападаете на фру Хальворсен? Возвращайтесь в свою постель, а я позабочусь, чтобы вас скорее перевели в закрытое отделение. Здесь место только спокойным пациенткам.
Она часто дышала и позволила отвести себя обратно. Эта сука получила по заслугам. Что бы ни ждало ее в закрытом отделении, хуже уже не будет.
— А там тоже есть ослицы? — язвительно спросила она.
Медсестра ушла, ничего не ответив. Лизе лежала: сердце бешено колотилось, взор был устремлен в потолок. Однажды она и правда позаимствовала одно предложение из сказки братьев Гримм, использовав его в другом контексте в одной из своих детских книжек. При мысли, что об этом догадаются, ее всегда охватывали стыд и страх. Теперь же, пока мысли метались из стороны в сторону, она думала, что теперь-то все обо всем узнали и раздули из мухи слона. Ее безжалостно разоблачили, и покоя теперь не обрести никогда.
— Пойдемте, вам нужно к врачу.
Она сунула ноги в неуклюжие тапки, поставленные девушкой перед ней, дала закутать себя в халат и отвести по длинному коридору в комнату с табличкой «Смотровой кабинет» на двери. За столом сидела женщина в белой униформе, листая какие-то бумаги.
— Садитесь, — коротко велела она и указала на стул.
Некоторое время докторша разглядывала ее в тишине. Ее лицо казалось хрупким и стеклянным: стоит чихнуть за два метра от него — и оно разорвется на тысячи мелких осколков, которые никогда в жизни не соберешь. Чтобы ничего такого не произошло, надо держаться осмотрительно.
— Вам не кажется ненормальным, — медленно произнесла она, — расцарапывать лицо соседки по палате?
— Ненормальным? — в смятенье воскликнула Лизе. — Если бы вы только знали, что она мне наговорила!
— И что же?
— Что-то про сигарету, — нашлась Лизе. — Она одолжила мне одну и сказала, что я никогда в жизни ее не верну.
— Что ж, — женщина рассеянно играла перочинным ножиком, — этим вы добились только перевода в закрытое отделение. Вы слишком плохо себя ведете, чтобы по-прежнему находиться здесь.
— Как раз этого я и хочу, — дерзко ответила она. — Ее точно там не будет.
Докторша поднялась и направилась к дверям.
— Оставайтесь здесь, — приказала она, — а я пока позову медперсонал.
Немного погодя появилась молодая девушка с сырым лицом и с напускной веселостью объявила:
— Пойдемте, фру Мундус, вас переводят.
Она достала большую гремящую связку ключей и отперла дверь в другом конце коридора. Перед Лизе открылся еще один коридор, где койки так жались друг к другу, что между ними вряд ли удалось бы пробраться.
— Здесь кто-нибудь есть? — прокричала девушка. — Я веду новую пациентку.
Издалека в их направление двинулся силуэт — с легким скрипом, словно от резиновых подошв. Прежде чем фигура приблизилась, Лизе услышала, как дверь за ней затворилась. Закричав, она зажала руками рот, и ее глаза пронзила резкая боль, словно от раскалившегося прожектора.
Лицом к лицу с ней стояла Гитте.
— Да не ори же ты так!
Гитте хотела взять ее за руку, но Лизе распростерлась, прижавшись к запертой двери так, словно была лишь рисунком на ней.
— Гитте, что ты тут делаешь? — спросила она. — Я не знала, что ты работаешь медсестрой.
— Я не Гитте. Меня зовут фрекен Пульсен.
Лизе уставилась на ее близко посаженные глаза под сросшейся бровью, курносый нос и широкий голодный рот. Кровь будто застыла в венах, а сердце трепетало птахой, пытающейся вырваться из
