Он увидел свое отражение в витрине ателье мод. Отчетливое изображение мокрого до нитки мальчишки-переростка. Отражение двигалось перед ним, оно просвечивало, и сквозь него в сухом и теплом сумраке ателье виднелись серые манекены женских фигур. Манекены без голов и без рук, объемистые бюсты и зады на железных палках. Серые фантомы, беспорядочно расставленные, набитые опилками чучела женских торсов.
Кянукук отвернулся. Снизу на холм тащилось такси с зеленым огоньком. Оно проехало мимо. За рулем сидел молодой, но лысый шофер с маленькими усиками. Кянукук перебежал через улицу и заскочил в телефонную будку.
Он очень волновался, набирая номер Лилиан. Пока в трубке звучали длинные гудки, он представлял, как звонок разбудил Лилиан, как она отбросила жаркое одеяло и, не найдя ночных туфель, побежала босая по паркету своей большой квартиры. Она предчувствует, что это его звонок.
— Алло, — сказала Лилиан.
— Лилиан, это вы? — прошептал он.
— Виктор! — воскликнула она.
— Я хотел только пожелать вам спокойной ночи.
— И больше ничего? — У нее сорвался голос.
— Спокойной ночи, Лилиан.
Он повесил трубку. Милый образ этой женщины возник перед ним: ночная рубашка, растрепанные волосы, морщинки в углах глаз. Напрасно он с ней жесток. Ведь она сейчас мучается, даже не знает, куда ему позвонить.
Кянукук поднял воротник рубашки, спустил рукава — манжеты оказались теплыми и сухими. Он вышел из телефонной будки и решительно зашагал вперед и вниз.
Когда Олег вернулся из коридора в номер, Таня сидела на подоконнике и смотрела в окно. Окно было открыто, за Таниной фигурой струился розовый дождь — он был подсвечен неоновой вывеской гостиницы. Таня взглянула на Олега и снова стала смотреть в окно.
Он включил транзистор. Какая-то скандинавская станция передавала танцевальную музыку. Он снял пиджак и бросил его на диван.
— А не уехать ли мне тоже в Москву на эти десять дней? — проговорила Таня.
— Зачем? — спросил он.
— По маме соскучилась.
«Вот черт», — подумал Олег и встал с дивана.
Он что-то очень устал за этот день. С утра они с Мишей поехали на загородную спортбазу к знакомым ребятам и там осваивали новый вид спорта — картинг. Гоняли на этих маленьких ревущих тележках по гаревой дорожке взад и вперед, а управление картом — вещь не такая уж легкая. Сейчас бы принять ванну и лечь спать, но он должен… Надо кончать эту комедию… Ведь чуть ли не стал посмешищем у ребят.
«Как раз комедия только и начнется с этой ночи, — тревожно предположил он, глядя на Танину шею и подбородок и холодея от каких-то чувств, похожих на жалость, на любовь. — Я могу попасть в настоящий капкан. Надо взять себя в руки».
Он шагнул к ней, и она оглянулась.
— Фу, какой ты мощный, — сказала она. — Даже неприлично.
Он засмеялся и еще шире развернул плечи.
— Я занимаюсь культуризмом. Еще три года назад я был хилым сморчком.
— Что ты говоришь!
Она спрыгнула с подоконника и с интересом уставилась на Олега.
— А зачем это тебе?
— Разве не красиво? — опять засмеялся он и принял позу «сверхчеловека», сделал свирепое лицо.
Таня обошла вокруг него, как вокруг экспоната, потом села на диван и положила ногу на ногу.
— Правда, Олег, — проговорила она. — Я вот иногда смотрю на тебя — ты такой спортсмен, любой вид спорта тебе по плечу, но мне кажется, что ты занимаешься спортом не ради спорта, а ради чего-то другого…
— Конечно, не ради спорта, — сказал он. — Я должен быть сильным, чтобы меня никто пальцем не смел тронуть. Чтобы любому дать отпор, понимаешь?
— И даешь отпор?
— Бывает, — усмехнулся он и подумал: «Знала бы она».
— Понятно, — кивнула она и мечтательно стала смотреть в потолок. — Но ведь не только для отпора, правда? — продолжала она. — Еще и для того, чтобы самому напирать, да?
— Когда это нужно, — подтвердил он. — Понимаешь, мы ведь молоды, а в молодости очень часто решает дело вот эта штука.
Он показал ей сжатый кулак.
— А потом что? — спросила она, глядя на кулак.
— Когда потом?
— Не в молодости.
— Потом — иначе.
Он разжал кулак и нервно, быстро прошелся по ковру.
— Хватит философствовать. Скажи, я тебе нравлюсь?
— Очень, — искренне сказала она.
— Ты издеваешься надо мной?
— Нет! — воскликнула она.
Он бросился на нее, схватил за плечи, стал целовать, крутил ее, вертел в своих руках, как куклу. Таня чуть было не потеряла сознания, через несколько секунд поняла, в каких она умелых, искусных руках, и вдруг вырвалась, вскочила и отбежала в дальний угол комнаты, к окну, к телефону.
— Ты что, с ума сошла?! — крикнул Олег с дивана. — Иди сюда, — прохрипел он. — Милая…
— Я не могу, Олежка… не могу…
— Почему? Что за вздор?
— Если хочешь знать… Хочешь честно? Я люблю одного человека… Любила совсем недавно.
— Марвича, что ли? — зло засмеялся Олег. — Муженька своего?
— Откуда ты знаешь?! — воскликнула она.
— Знаю.
Он встал, застегнул рубашку, поправил всю свою одежду, с вызовом посмотрел на нее и надел пиджак. Она сидела на подоконнике и смотрела на него, как жалкий зверек. Ему захотелось погладить ее по голове.
— Что же, ты только его любила, что ли? — резко спросил он. — Или уж такая великая любовь? Шекспировские страсти, да?
— Нет, не шекспировские, — тихо сказала она. — Но только его, больше никого.
— Брось!
— Можешь не верить.
— Перестань трепаться! — возмущенно проговорил Олег.
— Убирайся! — вдруг гневно крикнула она.
— Таня…
— Уходи сейчас же! Уходи, а то я вылезу на карниз.
Она вскочила на подоконник и взялась рукой за раму.
Он повернулся и вышел в коридор. Постоял у дверей, услышал легкий стук — Таня спрыгнула на пол. Взялся было за ручку двери, но подумал в этот момент: «Анекдот. Не девка, а ходячий анекдот».
Он медленно побрел по полутемному коридору, разыскивая по всем карманам сигареты, не нашел их, спустился по лестнице на свой этаж и тихо вошел в номер Миши и Эдуарда.
Ребята спали, освещенные светом уличных фонарей. Эдуард шевелил губами, Миша сопел. Амуниция их была раскидана по номеру в полнейшем беспорядке.
— Олежка, ты? — пробормотал Эдуард.
— Тише, я за сигаретами, — сказал он.
— Как у тебя? Порядок?
— А ты как думал?
— Молодец, — буркнул Эдуард и перевернулся на другой бок.
Олег нашел сигареты и закурил.
— Ну и как? — осведомился Миша, он как будто и не спал.
— Пир, — сказал Олег, выходя. — Пир богов.
Он вошел в свой отдельный маленький номер окнами во двор, лег, не раздеваясь, на кровать. Курил и смотрел на черепичную крышу соседнего дома, где резко поворачивался маленький флюгер в виде варяжской ладьи.
«Ловушка захлопнулась», — подумал он, снял трубку и попросил номер Тани.
— Тебе смешно?
Таня не ответила.
Освещение менялось каждую минуту. Длинный сплошной ряд средневековых домов на улице Победы, реставрированных недавно и покрашенных в розовой, голубой, терракотовый, зеленый цвет, то заливался веселым весенним солнечным светом, то омрачался внезапно и стремительно налетающими тучами. В городе свирепствовал океанский ветер, прохожие сгибались на перекрестках, женщины хлопали руками по юбкам. Зонты вертелись в руках, рвались в воздух, словно пойманные грачи. Звенели стекла. Лопнула и осыпалась большая витрина магазина «Динамо». На углах завихрялись окурки, обертки, газеты, катились банки, расплескивалось молоко, ерошилась шерсть собак, гудели бочки. Ломались флюгеры, ломались заборы, падали яблоки, пьяницы чокались в подвалах, старушки крестились, газеты вышли вовремя, доставка продовольствия не прекращалась, но сильно раскачало суда на внешнем рейде, в порту был аврал; перевернулась старая баржа без груза и без людей — жертв вообще не было, все было в порядке, как говорили оптимисты, и, как всегда, они были правы.
Ветер подхлестывал Кянукука под пиджачок. Он убегал от ветра, смешно выкидывал вперед ноги, прятался за углами, перебегал площадь, шустро мчался по гудящим и качающимся скверам, ему казалось, что ветер подобен рыжему, зло забавляющемуся псу, баловню своих могучих хозяев, что так или иначе это баловство добром не кончится — вон уже качаются башни и шпили города…
Наконец Кянукук нашел более или менее спокойное место в скверике за углом бывшего доминиканского монастыря, где нынче помещался цех художественного оформления тканей.
Чья-то добрая рука насыпала перед скамьей крошки хлеба и зерно. Воробьи прыгали по асфальту, как мячики, среди них, переваливаясь с ноги на ногу, ходили полные голуби.
Кянукук прикрылся пиджачком, вытянул ноги. Птицы копошились у него в ногах, устраивали мелкие потасовки.
«Сижу, как добрый волшебник, — невесело посмеялся он. — Как Эдвард Григ».
