Для читателя, конечно, понятно, для чего были сделаны и придуманы Сусанной Николаевной сии невинные, перемены, и к этому надо прибавить одно, что в промежуток времени между этими двумя письмами Сусанна Николаевна испытала мучительнейшие колебания. Начав писать первое письмо, она твердо решила не передавать Егору Егорычу желание старика Углакова, что, как мы видели, и исполнила; но, отправив письмо на почту, впала почти в отчаяние от мысли, что зачем же она лишает себя отрады получить хоть коротенькое известие о здоровье человека, который оттого, вероятно, и болен, что влюблен в нее безумно.
Ничего этого, конечно, не подозревая, Егор Егорыч в тот же вечер поехал к Углакову. Пьер, хотя уже и одетый, лежал еще в постели. Услыхав, что приехал Марфин, он почти во все горло закричал сидевшей с ним матери:
- Maman, встретьте поскорее Егора Егорыча и спросите, с ним ли Сусанна Николаевна.
M-me Углакова грустно улыбнулась и встала было, чтобы идти навстречу гостю; но Егор Егорыч сам влетел в комнату больного.
- А Сусанна Николаевна? - обратился к тому Пьер.
- Она в Москве и обоим вам кланяется.
Пьер надулся. Он никак не ожидал, чтобы Егор Егорыч приехал без Сусанны Николаевны.
- Разве она не захотела ехать в Петербург? - спросил он.
- Не захотела, потому что ей нельзя оставить сестру, которая, как вы знаете, в страшном горе, - объяснил Егор Егорыч и начал потом подробно расспрашивать m-me Углакову, чем, собственно, был болен ее сын, и когда та сказала, что у него была нервная горячка, Егор Егорыч не поверил тому и подумал по-прежнему, что молодой повеса, вероятно, покутил сильно.
- Диету вам, мой милый, надобно держать: есть меньше, вина не пить! сказал он, обращаясь к Пьеру.
- Ах, он теперь ничего почти не кушает и совершенно не пьет вина!
- Это раньше надобно было делать! Диета предохраняет нас от многих болезней.
Весь этот разговор Пьер слушал молча и надувшись, думая в то же время про себя: "Неужели этот старый сморчок не понимает, что я оттого именно и болен, что он живет еще на свете и не засох совсем?"
К концу визита Егор Егорыч неумышленно, конечно, но помазал елеем душу Пьера.
- Сусанна Николаевна весьма соболезнует о вашем нездоровье, - сказал он, обращаясь к нему, - я сегодня же напишу ей, каким я вас молодцом застал. А вы здесь долго еще останетесь? - отнесся он к m-me Углаковой.
- Ах, не думаю! Если выздоровление Пьера пойдет так успешно, как теперь идет, то мы через месяц же возвратимся в Москву.
- И monsieur Pierre оставляет Петербург и переедет с вами в Москву? спросил Егор Егорыч.
- Конечно, без сомнения! - подхватила m-me Углакова. - Что ему в этом ужасном климате оставаться? Да и скучает он очень по Москве.
- Поэтому au revoir! - произнес Егор Егорыч, обращаясь к матери и к сыну, и с обычной для него быстротой исчез.
Вскоре наступившая затем суббота была знаменательным и тревожным днем для Сверстова по той причине, что ему предстояло вместе с Егором Егорычем предстать перед министром внутренних дел, а это было ему нелегко, так как, с одной стороны, он терпеть не мог всех министров, а с другой - и побаивался их, тем более, что он тут являлся как бы в качестве доносчика. Последняя мысль до такой степени обеспокоила его, что он открылся в том Егору Егорычу.
- Что за вздор? - воскликнул тот с некоторой даже запальчивостью. - Дай бог, чтобы в России побольше было таких доносчиков! Я сам тысячекратно являлся таким изветчиком и никогда не смущался тем, помня, что, делая и говоря правду, греха бояться нечего.
В приемной министра, прилегающей к его кабинету, по случаю вечернего времени никого из просителей не было и сидел только дежурный чиновник, который, вероятно, заранее получил приказание, потому что, услыхав фамилии прибывших, он без всякого доклада отворил им двери в кабинет и предложил войти туда. Те вошли - Егор Егорыч, по обыкновению, топорщась, а Сверстов как будто бы его кто сжал и давил в тисках. За большим письменным столом они увидели министра в новом, с иголочки, вицмундире, с сильно желтоватым цветом довольно красивого, но сухого лица, на котором как бы написано было, что министр умел только повелевать и больше ничего. Увидев посетителей, он мотнул им головой и небрежно указал на два стула около стола. Егор Егорыч совершенно свободно плюхнул на свой стул, а Сверстов, проклиная свою глупую робость, едва согнул себя, чтобы сесть. Министр с первого же слова начал расспрашивать о деле и о личности Тулузова. Егор Егорыч, догадываясь, что у его сотоварища от смущения прилип язык к гортани, начал вместо него выпечатывать все, касающееся существа тулузовского дела, и только по временам обращался к Сверстову и спрашивал его:
- Так я говорю?
- Совершенно так! - подтверждал тот, мрачно смотря в пол.
Затем, после множества переходов в разговоре на разные подробности, министр прямо уже отнесся к Сверстову:
- От вас первого, как я усматриваю, подано заявление в земский суд?..
- От меня-с, потому что подозрение касательно личности господина Тулузова мне одному принадлежало, или, точнее сказать, для одного меня составляет твердое убеждение! - постарался Сверстов выразиться несколько покрасноречивее.
- А мне вы можете повторить ваше заявление? - продолжал министр совершенно сухим тоном.
- Могу, ваше превосходительство, вам, и государю, и богу повторить мой извет. - произнес с твердостью Сверстов.
- В таком случае подайте мне завтра же докладную записку! присовокупил министр.
- Она у меня написана, ваше высокопревосходительство, - поправился в наименовании титула Сверстов и подал заранее им приготовленный, по совету Егора Егорыча, извет на Тулузова.
Министр, прочитав чрезвычайно внимательно всю бумагу от начала до конца, сказал, более обращаясь к Егору Егорычу:
- Хоть все это довольно правдоподобно, однако я должен предварительно собрать справки и теперь могу сказать лишь то, что требование московской полиции передать дело господина Тулузова к ее производству я нахожу неправильным, ибо все следствия должны быть производимы в местах первичного их возникновения, а не по месту жительства обвиняемых, и это распоряжение полиции я пресеку.
- А нам только того и нужно-с! - полувоскликнул Егор Егорыч и взглядом дал знать Сверстову, что пора раскланяться.
Когда они вышли от министра, то прежде всего, точно вырвавшись из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом свезти доктора еще к другому важному лицу Сергею Степанычу, но старый бурсак уперся против этого руками и ногами.
- Господь с ними, с этими сильными мира сего! Им говоришь, а они подозревают тебя и думают, что лжешь, того не понимая, что разве легко это говорить! - воскликнул он и, не сев с Егором Егорычем в сани, проворно ушел от него.
Таким образом, Марфин заехал один к Сергею Степанычу, который встретил его с сияющим от удовольствия лицом.
- Были вы у министра и получили там успех? - спросил он.
- Был и, кажется, не без успеха, - отвечал Егор Егорыч.
- А я вам приготовил еще новую радость: участь Лябьева смягчена государем; он назначен только ко временной ссылке в Тобольскую губернию.
- Благодетель вы человечества! - воскликнул Егор Егорыч и бросился обнимать Сергея Степаныча с такой быстротой, что если бы тот не поспешил наклониться, то Егор Егорыч, по своей малорослости, обнял бы его живот, а не грудь.
Нетерпение моих спутников возвратиться поскорее в Москву так было велико, что они, не медля ни минуты, отправились в обратный путь и были оба исполнены несказанного удовольствия: Сверстов от мысли, что ему больше не будет надобности являться к сильным мира сего, а Егор Егорыч предвкушал радостное свидание с Сусанной Николаевной и Лябьевыми. Что касается дела Тулузова, оставшегося в не решенном еще положении, то оно много не заботило Егора Егорыча: по бесконечной доброте своей он больше любил вершить дела добрые и милостивые, а не карательные.
Дамы, обозначенные мизерным камер-юнкером под буквами Н., Р. и Ч., которых Тулузов, равно как и супругу свою, прикрываясь полицией, застал среди их невинных развлечений, подняли против него целый поход и стали частью сами, а частью через родных своих и знакомых доводить до сведения генерал-губернатора, что нельзя же дозволять разным полудиким мужьям и полупьяным полицейским чиновникам являться на совершенно неполитические сборища и только что не палками разгонять общество, принадлежавшее к лучшему московскому кругу. Добрый властитель Москвы по поводу таких толков имел наконец серьезное объяснение с обер-полицеймейстером; причем оказалось, что обер-полицеймейстер совершенно не знал ничего этого и, возвратясь от генерал-губернатора, вызвал к себе полицеймейстера, в районе которого случилось это событие, но тот также ничего не ведал, и в конце концов обнаружилось, что все это устроил без всякого предписания со стороны начальства толстенький частный пристав, которому обер-полицеймейстер за сию проделку предложил подать в отставку; но важеватый друг актеров, однако, вывернулся: он как-то долез до генерал-губернатора, встал перед ним на колени, расплакался и повторял только: "Ваше сиятельство! Я полагал, что это Евин клуб; за Евин клуб, ваше сиятельство, я счел это... Конечно, ваше сиятельство, это была ошибка моя, но ошибка невинная!" Маститый властитель, поверив, что это в самом деле была невинная ошибка со стороны частного пристава, позволил ему остаться на службе, строго наказав ему, чтобы впредь подобных ошибок он не делал.
