— Идите, идите! — крикнула Таня. — Это очень хорошая башня.
— Стой! — крикнул Эдуард и одним прыжком настиг Мишу. — Ну-ка, брось девчонку.
Нонка прижалась к стене и притихла. Она любила, когда из-за нее ссорились молодые люди.
Эдуард и Миша сбросили пиджаки. Миша ударил первым и отскочил. Эдуард сделал обманное движение и закатил Мише апперкот в живот. Тот согнулся. Тогда Эдуард дал ему хуком по голове. Миша кое-как выпрямился и яростно налетел на Эдуарда. Они вошли в клинч, потом опять отскочили друг от друга. Бою их не было конца.
Марио продолжал петь, иногда прикладываясь к бутылке. Нонка тихо сидела на камушке. Олег и Таня забрались на стенку и стояли там, обнявшись.
«Черт с ними, пусть лупят друг друга», — подумал Кянукук, взял из рук Марио бутылку и хлебнул.
Никогда он не пил столько, сколько сегодня, но пьяным не был, а только становился каким-то злым, каким-то упорным; ему хотелось взять арбалет и стрелой снять Олега со стены, а Таня чтобы там осталась и стояла одна, чтобы за спиной у нее была луна и только.
«Ах ты, гад! — подумал он, глядя на удивительно красивый силуэт Олега. — Откуда ты взялся, красавец? Кто ты такой, чтобы Вальку Марвича бить? И еще стоять на стене с его женой! Подлец, проваливай с этой улицы! Проваливайте с этой улицы вы все!»
Эдуард и Миша, сцепившись, покатились по земле. Тут уже Эдуард был королем: ногой он зажал Мишино горло и взял его руку на болевой прием. Миша завизжал. Эдуард не отпускал его.
— Эй вы, психи, кончайте! — крикнул Олег, спрыгнул со стены и растащил дерущихся.
Миша плакал.
— Гадина, — стонал он. — Кто тебя просил переходить на кетч?
— Молчал бы лучше! — гаркнул Эдуард, подтягивая штаны.
— Ну и общество, — заметила со стены Таня. — Есть шампанское? — крикнула она.
— Надо съездить, — сказал Олег. — Междоусобицы отменяются. Будем веселиться тихо, как дети. Надо съездить за шампанским, Эдик!
— Не поеду, — буркнул Эдуард. — Мало ли чего она захочет!
— Кто съездит, того поцелую, — распевала Таня на стене. — Поцелуй знаменитой артистки. Знойный поцелуй за бутылку шампанского. Серьезно, ребята, хочу шампанского!
— Я съезжу! — крикнул Кянукук и побежал к мотоциклу.
— Не смей! — перепугалась Таня и побежала по стене. — Не смей, Витька, ты же не умеешь!
— Ах вот как, не умею? — шептал Кянукук, заводя мотор. — Не умею, говоришь? Ничего не умею, да?
Он завел мотор и медленно поехал по улице Лабораториум.
— Не нужны мне твои поцелуи! — крикнул он Тане. — Просто так съезжу, и все! Прокачусь! Кому нужны твои пошлые поцелуи?!
— Остановите его! — крикнула Таня.
Подбежал Олег.
— Кяну, дружище, ты в самом деле умеешь?
— Отстань ты! — крикнул Кянукук, прибавил газу и с грохотом вылетел на освещенную улицу. Оглянувшись, он заметил, что Олег, Миша, Эдуард и Марио изо всех сил бегут за ним.
— Фиг вам! — засмеялся он.
Купить шампанское в этот час можно было только за городом. Надо было мчаться по шоссе в сторону яхт-клуба и, не доезжая до него, свернуть направо к аэропорту, где круглые сутки работал буфет.
Кянукук действительно разбирался в мотоциклах. В восьмом классе, лет, стало быть, десять назад, он посещал занятия в мотоклубе. Потом, правда, ездить не приходилось. Одно время собирал деньги на мотоцикл, мечтал о «Яве», но вскоре ухлопал все сбережения на радиодетали.
«Не важно, — думал он. — Вон как прекрасно идет. Слушается меня».
Он быстро пересек город, прибавил скорость, промчался через предместье…
«Мальчик тот давно уже спит».
…Еще прибавил скорость и вырвался на шоссе. Огни по сторонам стали мелькать все реже, реже, начался лес, контуры его почти сливались с темным небом. Иногда впереди возникали слепящие фары. Кянукук тогда тоже включал свою фару. Фары впереди гасли, зажигались светлячки подфарников, тяжелые машины со свистом проносились мимо.
Лес кончился. Впереди горбом выгнулось залитое луной пустынное шоссе. Слева повеяло холодом, там в огромном мерцающем пространстве угадывалось море.
Кянукука сзади за живот обхватили теплые руки Лилиан. Подбородок ее лег к нему на плечо.
— Куда ты мчишься, мой отчаянный мальчик?! — крикнула она.
— В аэропорт надо слетать, за шампанским! — ответил он.
Лилиан со вздохом разжала руки.
Снова начался лес, снова темнота, только в глубине леса иногда призрачно возникали темные стекла дач.
Быстрее! Еще быстрей! Что может быть прекраснее скорости? Скорость убивает томление и заполняет пустоту, она наводняет человека, включает его в себя. Любое движение — это цель! Побольше километров мотай на спидометр! Сколько парней летят сейчас по ночному миру на мотоциклах, и среди них ты не самый худший.
Прямо перед собой очень близко он увидел черную сплошную глыбу величиной с избу. Послышался легкий треск, мелькнул падающий огонек. «Асфальтоукладчик», — сообразил Кянукук, и в следующее мгновение чудовищный удар убил его.
Взорвался бак мотоцикла, огненный шар поднялся в небо. Тело Кянукука, вбитое в асфальтоукладчик, покатилось вниз, прямо на горящие обломки мотоцикла.
Часа через полтора Олег, Таня и Эдуард отправились его искать. Олег вел машину на большой скорости. Таня сидела рядом с ним. Сзади сопел Эдуард.
— Вдруг с ним что-нибудь случилось, — волновалась Таня.
— Ничего с ним не случилось. Нализался, наверное, в аэропорту и дрыхнет там, — ворчал Эдуард.
— Хорошо, если так, — сказала Таня, — а вдруг…
— Мне мотоцикла не жалко в конце концов, — сказал Эдуард.
— Кретин! — истерично крикнул ему Олег.
— Ах ты, гад! Все обнаглели, — рассердился Эдуард и ударил Олега кулаком по голове.
— Олег, прошу тебя, скорей! — взмолилась Таня.
— Потом с тобой поговорим, — пообещал Олег Эдуарду.
Когда фары осветили небольшую толпу на шоссе, желтую ковбойку рабочего, милицейский мундир, белый халат врача, еще что-то, Таня и Олег сразу поняли, что это как раз то самое.
Олег остановил машину, они выскочили и побежали к толпе.
Перед асфальтоукладчиком стоял милицейский фургон с горящими фарами. Фары освещали землю. Какие-то люди ходили между укладчиком и фургоном и что-то измеряли, тянули ленточку. Долговязый лейтенант, поставив ногу на подножку машины, курил папиросу. Другой лейтенант сидел на корточках в свете фар. Прямо перед ним торчала согнутая в колене обгоревшая нога в лохмотьях. Тело погибшего и голова его были в темноте.
— Господи! — закричала Таня.
Олег обнял ее.
Вокруг разговаривали люди.
— Ограждение было вокруг укладчика, это точно…
— И красный огонь, как полагается…
— Экспертиза установит…
— Пьяный, наверно, был…
— Вот водка до чего доводит.
Подъехала еще одна машина. От нее к укладчику пронесли носилки, поставили рядом с трупом. Рабочий в желтой рубашке и милиционер-сержант подцепили лопатами тело и перекатили его на носилки. Олег закрыл Тане лицо.
— Кто он такой, не знаете?..
— Документы были?..
— Только санитарная книжка матроса…
— Говорят, двадцать пять лет всего пареньку…
— Купил, наверное, машину и с радости…
— Может, к девушке ехал…
Олег повел Таню. Эдуард поплелся за ними. Таня отяжелела, обмякла, еле тащила ноги. Они ушли в темноту, к лесу, в теплый сосновый воздух.
— В конце концов мы не виноваты, — сказал Эдуард. — Мы его не гнали, а ты ведь кричала, Таня: «Не смей!» Я сам слышал, как ты кричала: «Не смей!»
— Оставьте меня! Оставьте меня! — закричала Таня, вырвалась и побежала по шоссе.
— Сматываться надо, Олежка, — сказал Эдуард, — а то, знаешь, потянут на пробу Раппопорта. Лучше завтра заявим.
— Вот тебе, получай! — крикнул Олег и сбил его с ног.
Прошла осень, и зима начала накручивать свои московские деловые дни, песочком сыпала на гололед, в оттепель промокали ноги; зима тянулась без конца и всем уже надоела, когда вдруг небо стало подозрительно просвечивать на закате и день за днем все больше прорех появлялось в замкнутой зимней московской сфере; прошло семь или восемь месяцев после гибели Кянукука, когда наступила весна, вряд ли веселая для Тани, но все-таки это была весна, и световые рекламы в это час по-особенному зажглись на фоне бледного заката и словно подтвердили ей это, когда она вышла из метро на площадь Маяковского. Каблучки ее зацокали по чистому асфальту Садового кольца.
«В общем я не так и стара». Таня чуть не подпрыгнула от этой мысли. Она увидела свое лицо на афише анонсированного фильма.
«Ого, — подумала она, — красивая девка!»
А огоньки уже зажигались вдали на площади Восстания, зажигались, зажигались, накручивалась зеленая лента, стоп-сигналы муравьиными отрядами бежали вверх, площадь распахивалась перед ней все шире, словно счастливое будущее, и ей стоило усилий свернуть в переулок, сдержать неразумные свои ноги.
