Все же удалось закричать. Он проснулся. Стер холодный пот с лица. Сел на койке. Сквозь пыльное, затянутое паутиной окно и ржавую решетку светил день. Со стен висели клочки обоев. Около койки на табурете сидел господин в голубых очках, - щипал бороду: то самое лицо, преследователь.
- С одной стороны, вы рискуете быть повешенным, - сказал он вежливо, с другой стороны, вас не только могут выпустить на свободу, но снабдить заграничным паспортом и вализой.
- Согласен, - прошептал Семен Иванович, от слабости снова ложась на койку. - Что я должен сделать для этого?
- Превосходно. Моя фамилия - Ливеровский. В нашей работе бывают ошибки, надеюсь, вы на меня не в претензии. Кстати, - каракуль вам доставили, он у вас в номере. Вот ключ от двери, вот мешочек с золотом. Сегодня ночью нам придется побегать по городу.
- Вы хотите сказать, что Шамборен...
- Вы угадали, - удрал из комендантской. Мы нашли на диване дурака сыщика, полузадушенного, во рту - тряпка. Шамборен скрылся. К счастью, он потерял вот это, - Ливеровский осторожно вынул из кармана бумажник, завернутый в газету, - теперь мы уверены, что это был Шамборен. Вы единственный человек, кто его знает в лицо. Ну, вставайте, едем в Лондонскую гостиницу обедать.
Так судьба снова вознесла Семена Ивановича. Он сделался нужным и опасным лицом при областном правительстве. Пятьсот шкурок каракуля, туго забинтованные в полотно, лежали у него в чемодане. Полковник обещал заграничный паспорт, как приз за поимку Шамборена. Перспективы снова раздвигались. Тревожил его только один разговор с Ливеровским, когда в сумерках они сидели на пустынной стрелке мола, наблюдая за проходившими лодками. Ознакомившись с подробностями прошлой жизни Семена Ивановича, Ливеровский, видимо, преувеличивал его способности. Он говорил:
- Бросьте мещанские предрассудки, идите работать к нам. Бывают времена, когда ценится честный общественный деятель или - артист, художник и прочее. Теперь потребность в талантливом сыщике. Я не говорю о России, здесь семнадцатый век. Политический розыск, контрразведка - мелочи. Проследить бандита? Ну, вон возьмите, идут двое знаменитостей: Алешка Пан и Федька Арап. Кто третьего дня вычистил квартиру на Пушкинской, барыне проломал голову? - они, Алешка и Федька... (Бандиты, проходя по молу, степенно поклонились Ливеровскому, он приложил палец к шляпе.) Этих выслеживать, ловить - только портить себе чутье. На Пересыпи у них штаб с телефонной связью. На днях меня приглашали туда на именины к атаману. Обывательщина. Иное дело работать в Лондоне, в Париже, в Нью-Йорке. Там борьба высокого интеллекта - высшая школа. Наша организация разработана гениально, мы покрываем невидимой сетью всю Европу. Мы - государство в государстве. У нас свои законы долга и чести. Мы работаем во враждующих странах, но сыщик сыщика не предаст никогда. Мы выше национализма. У нас имеются досье обо всех выдающихся деятелях, финансовых и политических. Пятьдесят процентов из них - дефективные или прямо уголовные типы. Любопытно необыкновенно. Знаменитый парижский сыщик Лару в своей брошюре "О взломе стальных касс" утверждает: "Человек рождается преступником. Понятие о священном праве собственности есть продукт длительного воспитания, которое кастрирует природную склонность к преступлению. Война разрушила моральное воспитание. Массы людей не успевают подвергнуться ему, проходят мимо Школы добродетели. Мы наблюдаем ужасную картину: в центрах Парижа бродят элегантно одетые толпы дикарей-преступников. Они сдерживаются мощной рукой полиции. Но с каждым годом толпы увеличиваются. И я предвижу время, когда рука эта станет бессильна, и тогда - штурм на цитадель Права..." Нет, нет, идите к нам, Семен Иванович. Нужно чувствовать эпоху: ударно-современный человек - это сыщик. Вы должны быть _посвящены_. Я это вам устрою. Мы, так сказать, все _кровные_ братья. А кроме того, предупреждаю: полковник - человек жуткий, - если попытаетесь от нас теперь отвязаться - не поставлю на вас и десяти карбованцев. (Ливеровский вытянул тонкую шею, всматриваясь в голубоватую мглу над тихой, как масло, водой. Между зелеными и красным огоньками поплавков, направляясь с внешнего рейда в гавань, скользнула лодка.) Я по образованию филолог, был оставлен при Петербургском университете. Но, подхваченный вихрем... Вы хорошо видите лицо того, кто гребет?..
Семен Иванович различил на корме лодки бритого, в широкополой шляпе человека с трубкой. Другой, курчавый, сильно греб веслами. Вот повернул голову. "Он!" - вскрикнул Невзоров. Лодка прошла за фонарем поплавка и растаяла во мгле, напитанной желтоватыми огоньками набережной.
Ливеровский и Семен Иванович изо всех сил побежали по молу к берегу. Но поиски и расспросы были напрасны в этот вечер.
"А что ж, - раздумывал Семен Иванович, - может быть, Ливеровский и прав и я сильно поотстал от Европы. За что ни схватись в этой проклятой России, - в руке кусок гнилья: старый мир - труп и призрак. Действительно, надо идти в ногу с эпохой. Контрразведка, шпионаж - гм! Найти крючок под какого-нибудь такого Авраама Ротшильда - гм! А люди - мошенники, он прав, - бандит на бандите. Надо быть дураком, чтобы стесняться в наше время. Но только про какое _испытание_ болтает Ливеровский? А между прочим, плевать, - не удивишь".
Так рассуждал сам с собою Семен Иванович" перед бутылкой шампанского в ресторане клуба "Меридионал", поджидая Ливеровского.
Здесь пировал цвет одесского общества. Шумели, чокались, рассказывали кровавые истории о боях и расправах, клялись и спорили, лили вино на смятые скатерти.
В сизых слоях дыма вальсировал с полуобнаженной красавицей французский офицер в черном мундире, - в четком звоне шпор и шелесте шелковой юбки крутились, поворачивались то бледный, полуобморочный профиль красавицы, то брильянтиновый пробор и шикарные усики офицера. Кончили, сели. "Браво, бис!" - закричали ото всех столов. "За Францию!" - и зазвенели разбитые бокалы.
Перед оркестром выскочил жирный грузинский князь с эспаньолкой, выхватил кинжал: "Лезгинку в честь Франции", - и полетел на цыпочках, раздувая рукава, блестя кинжалом. "Алла верды!" - закричали женские голоса.
Красно-коричневый, в порочных морщинах, румын-дирижер заставил петь "Алла верды" весь ресторан и сам ревел коровьим, осипшим голосом, лоснясь от пота.
Здесь гуляла душа, завивалось горе веревочкой. Даже Семен Иванович ногтем раздвинул бородку надвое: он заметил, как одна шатеночка, растрепанная, очень миленькая, в коричневом платьице, смущенно улыбаясь оттого, что ее плохо держали ноги, присаживалась то к одному, то к другому столу: посмотрит в лицо внимательно и спрашивает: "О чем вы думаете?" И, не получив ответа, слабо махает ручкой.
Так она подошла к Невзорову и детскими, немного косящими глазами долго глядела на Семена Ивановича. Он предложил бокал шампанского и заговорил любезно. Она, будто слыша слова из-под воды, спросила, запинаясь:
- О чем вы думаете, скажите?
Взяла бокал двумя худенькими пальцами, но расплескала, поставила:
- Вы все какие-то странные. Я ничего не понимаю. О чем вы думаете все? Гляжу и не понимаю. А вам разве не страшно? (Она тихонько засмеялась.) Голова кружится... какие бессовестные - напоили. Недобрые, чужие. Вы знаете, - а я здесь одна. Папа пропал без вести, мама осталась в Петербурге, не хотела расставаться с квартирой. А я уехала с нашей студией. (За стол в это время сел Ливеровский. Она, приоткрыв рот, долго глядела ему в голубые стекла очков.) Мы эвакуировались, эвакуировались так и растеряли друг друга.
- А скажите, - спросил Ливеровский, - вы не знаете, случаем, где сейчас такой актер - Шамборен?
- Он здесь, - лицо молодой женщины стало нежным от улыбки, - но он же не актер - художник. Ну, он такой чудный.
- Мне поручено во что бы то ни стало разыскать его на юге, передать одно письмо... Так вот как бы...
Улыбка сошла, и две морщинки легли у губ молодой женщины. Снова, приоткрыв рот, она принялась глядеть в лицо то Ливеровскому, то Невзорову, будто спрашивая: "О чем думаете?" Вздохнула, подперла голову худенькой рукой, осыпанной, как просом, родимыми пятнышками.
- И опять все то нее, - сказала она, - вы все убийцы. Скучно с вами.
Ливеровский весело засмеялся:
- Вот тебе на. Кого же мы собираемся убивать? Вот чудачка!
- Нет, я не чудачка, вы не смеете меня оскорблять, - она поднялась, все только и думают про убийство. У всех глаза, как у мертвых... До чего тяжело, неприятно... так грустно... Прощайте...
И она пошла, пошатываясь, между танцующими - к вешалке. Ливеровский подхватил ее под локоть и опять заговорил о письме, о Шамборене. Но она вырвала у него свою руку и сердито что-то шептала про себя, застегивая дешевенькое пальтецо.
Ее пропустили вперед, подождали, когда она завернет за угол, и пошли вслед. Улица была безлюдна. Сквозь тоскливые облачка лился жиденький лунный свет. Молодая женщина шла по тротуару, помахивая рукой, иногда приостанавливалась: должно быть, сердилась, разговаривала сама с собой. Потом она свернула в переулок. Ливеровский и Невзоров стали за углом, высматривая.
