Бармин шутки не принял.
- Дугин!
- Здесь я, - входя, откликнулся Дугин. - Собрание, что ли?
- Раздеваться не надо, - сказал Семенов. - Подойди к доктору.
- Медосмотр, - пояснил Томилин. - На вшивость.
- Ковалев!
- Кирюшкин!
- Кузьмин!.. У тебя на каэшке кровь!
- Палец порезал. - Кузьмин весь сжался. - Саша, побойтесь бога, вы же сами вчера перевязывали!
- Снимай каэшку, произведу анализ. Отойди, не мешай. Непомнящий!.. Да не вертись, замри, я тебя вскрывать не собираюсь! Осокин!.. Николаич, ты мне нужен... Видишь пятнышки, здесь и здесь?
Бармин соскоблил несколько комочков на чистый лист бумаги.
Осокин рванулся.
- Какие пятнышки? - Голос у него сел, по лицу прошла судорога. - Дружка выручаешь?
Железной рукой Бармин удержал Осокина на месте.
- Это мозг, - приблизив лупу к комочкам, сказал он. - А вот и кровь, на обоих унтах.
Семенов поднялся с колен и вперил в Осокина тяжелый взгляд.
- Ребята, не верьте, - оглядываясь, быстрым шепотом заговорил Осокин, - он дружка выручает! Вон, у Кузьмина тоже кровь! Может, кто мои рукавицы надел! Пусть всех проверяет!
- Проверим, проверим, - не сводя с Осокина тяжелого взгляда, сказал Семенов. - Валя, забери у него рукавицы, положи на стол поосторожней. Продолжай, Саша.
- Рахманов!.. Семенов!.. Соболев!.. Томилин!.. Филатов!
- Пусть его другой проверит! - Осокин не сидел, а подпрыгивал на стуле. На его искаженное отчаянием лицо было страшно смотреть. - Пусть Олег!
Бармин протянул лупу Ковалеву. Тот долго осматривал одежду Филатова.
- Солярка да масло, - сказал он. - Ты, Веня, не обижайся, зажигалка-то была твоя.
Филатов отошел, не ответив.
- Теперь меня, - сказал Бармин.
- А, чего тебя? - Ковалев махнул рукой. - Все ясно.
- Проверяй! - потребовал Бармин.
И опять наступило молчание.
- Так во-от кто, оказывается... - тихо, с удивлением глядя на Осокина, протянул Горемыкин.
- Ребята, не верьте. - Глаза Осокина бегали и умоляли. - Никуда я ночью не выходил, а пятнышки - они от супа, они от чего хочешь могут быть!
- Позвольте! - Рахманов решительно дернул бородкой. - Извините, Сергей Николаевич, но лучше поздно, чем никогда. Возвратившись со срока, я долго не мог уснуть и видел, что Осокин оделся и покинул дом. Он отсутствовал не менее пятнадцати минут.
- Почему не сказали сразу? - устало спросил Семенов.
- Я не хотел бросать тень... не ожидал...
- И спокойно смотрел, как Веню топтали? - вскипел Томилин. - Даже обидно видеть такого... на месте Андрея Иваныча!
- Но я обязательно сообщил бы об этом, - нервно возразил Рахманов. -Честное слово!
- Похвальное намерение, которое делает вам честь, - холодно сказал Семенов. - Осокин, почему вы убили собаку?
Осокин опустил голову.
- Я - не хотел ее убивать... сам себя не помню...
- Врете, Осокин. Вы обдуманно убили Белку, чтобы бросить тень на Филатова. Но, будучи первостатейным подлецом, преступником, вы оказались неумелым и попались.
Осокин вскинул голову.
- А вы не оскорбляйте! Подумаешь, кокнул собаку! Когда людей на ваших глазах калечат - молчите, да? Ну, виноват, ну, выговор дайте, а, зачем оскорблять?
- Оскорбили его, - насмешливо сказал Дугин. - Нет уж, выговором не отделаешься! Уж не ты ли и Мишке глаз подбил?
- Садист!
- Подонок!
Семенов поднял руку.
- Дядя Вася, ты у нас вроде старейшины, традиции лучше всех знаешь. Скажи свое слово.
- Скажу, - согласился Кирюшкин. - Ты, паря, не собаку кокнул, ты всем людям в душу плюнул, понятно? За такое административные взыскания не положены, нет их в кодексе. На материке тебя... ну, погладили бы легонько и отпустили на все четыре стороны, а отсюда - куда отпустишь? До начала полетов, Сергей, этому удальцу жить с нами, никуда от него не денешься. Поэтому предлагаю: соседей его, Рахманова и Непомнящего, переселить в другие домики, в кают-компанию пусть не ходит - еду дежурный ему носить будет, и чтоб никто, опять же кроме дежурного, с ним ни единого слова. Короче говоря, полный бойкот. ДЯДЯ ВАСЯ
Семенов чаще других зимовал на дрейфующих станциях, но такого теплого лета и он не видел. Уже две недели температура воздуха держалась выше нуля, снежницы протаивали до уровня океана, а лунки для стока воды размывало до двух метров. Дизельная, словно островок, возвышалась на высоком, обложенном брезентом ледяном фундаменте посреди озера из талой воды, ее спускали по канавкам в лунки, но она вновь заполняла свое ледяное ложе, и механики пробирались в дизельную на клиперботе. "Дед Мазай и зайцы", - ворчал Кирюшкин. Ходить по Льдине стало опасно: за ночь чуть подмерзало, мостики, переброшенные через проталины и лунки, становились скользкими, и их зачищали скребками. Кабели пришлось поднять и подвесить на столбы, два жилых домика, гидрологическую палатку и склад с оборудованием перевезли на новое место.
Никаких серьезных ЧП, однако, не происходило, работа шла по программе, и с обхода лагеря Семенов возвращался удовлетворенный. В кармане куртки лежала радиограмма от Веры, радиозонд поднялся на тридцать два километра, гидрологи нащупали интересный подъем в районе хребта Ломоносова. Груздев, который после выздоровления не вылезает из своего павильона, в восторге от "редкостного возмущения магнитного поля" - словом, все нормально. Семенов улыбнулся. "Маньяк! - кричал Филатов. - Алхимик!" - это когда Груздев отгонял его от магнитного павильона. Там все на медных гвоздях, даже пуговицы металлические Груздев на своей одежде заменил деревянными палочками, а Веня полез в павильон, начиненный металлом, как граната.
Проходя мимо домика механиков, Семенов вспомнил, что Вера велела особо кланяться дяде Васе, и решил его навестить. До обеда минут сорок, и он, наверное, уже отдохнул после ночной вахты.
- Входи и садись, Сережа, хлебни чайку.
- Перед обедом?
- Чай следует пить не тогда, когда время, а когда организм требует, внушительно сказал Кирюшкин. - Очень он для крови полезный напиток - чай. Пей и не жалей!
Семенов улыбнулся: дядя Вася всегда целиком разделял медицинские воззрения Георгия Степаныча. На Скалистом Мысу господствовал культ чая, и дядя Вася утверждал его на всех станциях, куда заносила его судьба. Услышав про Верины поклоны, он засиял: Вера считалась его крестницей.
- А помнишь, как на моторке?..
Семенов кивал, он все помнил. Пурга над Таймыром, Белову некуда сесть, молодой радист потянул его на приводе на Скалистый Мыс, и в благодарность Коля привез ему будущую жену. Семенов тогда совсем голову потерял, дышать на Веру боялся и вдруг набрался смелости, позвал прокатиться на моторке - сети проверить, взять рыбу. Устье реки широченное, берегов не видно, простор! У Веры глаза заблестели - уж очень места красивые, а Семенов взгляда от нее не отрывал - и упустил время: погода была хоть солнечная, но неустойчивая, разгулялся ветер, и лодку стало бросать, а главное - мотор заливало, вот-вот заглохнет. Семенов одной рукой держал румпель, другой вычерпывал воду, а где взять третью руку - за мотором следить? Вера чуточку побледнела, но держалась хорошо, даже улыбалась и просила дать ей дело. Посадил он ее на румпель и велел держать на станцию, как бы ни бросало, не то развернет лодку лагом поминай как звали. А сам загадал: вернемся живыми - сделаю предложение...
- А люльку помнишь, Сережа?
Рожала Вера на Диксоне, а в навигацию вернулась на Скалистый Мыс с первенцем. К этому событию готовились всей станцией: женщины приданое готовили, плотник Михальчишин с ребятами комнату отдельную пристроил к дому, а Кирюшкин изобрел люльку: тронешь ее - минут пятнадцать качается сама, на толстой пружине. В той люльке и рос первенец до первых своих шагов...
В обществе дяди Васи Семенов отдыхал душой.
Василий Фомич Кирюшкин был, пожалуй, самым опытным и знаменитым в Арктике механиком: начальники многих станций зазывали к себе "дядю Васю", как в довоенное время его, тогда еще молодого механика, по слухам, назвал сам Кренкель. Все знали, что на большие деньги Кирюшкин не льстится, но чрезвычайно любит песцовую охоту и богатую северную рыбалку, и начальники соревновались в живописнейших описаниях своей непуганой фауны, прибегая к явным преувеличениям и веселя всю Арктику, так как переговоры велись в основном по радио и тайной ни для кого не были. И если Кирюшкин "клевал", начальник мог быть спокоен и за свою дизельную электростанцию, и за механическую мастерскую, и за плотницкую работу, и всякие другие требующие умных рук дела, каких на любой зимовке, непочатый край. Кирюшкин всегда зимовал с женой - тоже немаловажное преимущество, поскольку готовила Мария Савельевна вкусно, не давала распускаться языкам и держала горячую молодежь в узде. После Скалистого Мыса с Кирюшкиными Семенову зимовать не приходилось: в Антарктиду Марию Савельевну, к ее возмущению, не звали, на дрейфующие станции тоже, а без жены Кирюшкин никуда ехать не соглашался. Но в прошлом году у них появился внук, и Мария Савельевна, повздыхав, повелела мужу идти к Сереже Семенову, потому что "на Льдине никаких баб нет и не будешь, старый черт, зыркать".
