Взволнованный, как всегда перед новым знакомством, я ждал своей встречи с Гвоздевым. - Не он ли, - говорил я себе, - этот Мышкин, которого я все время ищу?
На другой день он утром забежал ко мне в класс. Он был юркий и щупленький, черноволосый, с зеленоватыми глазками. Мы сговорились, что вечером я с ним пойду.
Этот вечер был похож на весенний. Деревья раскачивались. Теплый ветер дул. Быстро летели клоки рыхлых тучек, и звезды блестели сквозь них. Запах леса иногда проносился. ГвоздJв меня ждал на углу. Я сказал ему: Здравствуйте, - и мне понравился голос, которым я это сказал: он был низкий, солидный, не такой, как всегда.
По дороге ГвоздJв рассказал мне кое-что из учительской жизни и из жизни Иван Моисеича и мадам ГоловнJвой. Про каждого ему что-нибудь было известно. Я, радостный, слушал его.
Незаметно мы дошли до училища. Было темно внутри. Дверь завизжала и громко захлопнулась. Гулко звучали шаги. Слабый свет проникал в окна с улицы. Молча сидели на ларе сторожа, и концы их сигарок светились. ГвоздJв чиркал спичками "Закс". Из "физического кабинета" мы достали фонарик и книжку для записей. К флюгеру мы полезли на крышу. Люк был огорожен перилами. Мы постояли у них и послушали, как галдят на бульваре внизу.
Возвращаясь, мы шли мимо Ютта. Фонарь освещал барельеф возле входа, изображавший сову, и ГвоздJв сообщил мне, что все украшения этого дома придуманы нашим учителем чистописания и рисования Сеппом. Он мне рассказал, что Сепп, Ютт и учитель немецкого Матц происходят из Дерпта. По праздникам они пьют втроем пиво, поют по-эстонски и пляшут.
Прощаясь, он меня попросил, чтобы я познакомил его с Грегуаром. "ГвоздJв, - на мотив "мел, гвоздей" напевал я, оставшись один, - дорогой мой ГвоздJв".
Я обдумал, о чем говорить с ним при будущих встречах, прочел для примера разговоры Подростка с Версиловым и просмотрел "Катехизис", чтобы вспомнить смешные места.
Но беседа, к которой я так подготовился, не состоялась. Назавтра ГвоздJв подошел ко мне на "перемене". На куртке у него сидел клоп. Это расхолодило меня.
Я представил ГвоздJва Софронычеву, и они подружились, и даже Грегуар записал это в свой "Календарь". Он оставил его один раз на окне в коридоре, и там он попался мне. Я приоткрыл его. - "Самое, - увидел я надпись, любимое:
КНИГА - "БАЛАКИРЕВ",
ПЕСНЯ - "ПО ВОЛГЕ",
ГЕРОИ - СУВОРОВ И СКОБЕЛЕВ,
ДРУГ - и ГВОЗДЕВ".
Этой осенью я не ходил на кондратьевские именины. - Мне задано много уроков, - сказал я, - и кроме того, мне придется бежать еще на "наблюдение".
Стали морозы. Маман мне купила коньки и велела, чтобы я взял себе абонемент на каток. - Хорошо для здоровья, - сказала она мне. Я знал, что она это вычитала из статьи про пятнадцатилетних, которую летом ей прислала Карманова.
Я брал коньки и, позвякивая, выходил с ними, но не катался на них, а ходил по реке к повороту, откуда видны были Шавские Дрожки вдали, или в Гриву Земгальскую, где была церковь, в которой когда-то венчалась А. Л.
Возвращаясь оттуда, я иногда заходил на каток. Там играл на эстраде управляемый капельмейстером Шмидтом оркестр. Гудели и горели лиловым огнем фонари. Конькобежцы неслись вдоль ограды из елок. Усевшись на спинки скамеек, покачивались и вели разговоры под музыку зрители. Я находил Натали и смотрел на нее. Раскрасневшаяся, она мчалась по льду с Грегуаром. Схватясь за ГвоздJва, Агата, коротенькая, приналегала и не отставала от них. Карл Пфердхен, красуясь, скользил внутрь круга, проделывал разные штуки и вдруг замирал, приподняв одну ногу и распростирая объятия. Бледная, с огненным носом, Агата упускала друзей и все чаще начинала мелькать одиноко и устремлять на меня выразительный взгляд.
Я заметил там одну девочку в синем пальто. Когда я появлялся, она принималась вертеться поблизости. Раз она стала бросать в меня снегом. Не зная, как быть, я в смятении встал и удалился величественно.
Как всегда, на рождественских праздниках состоялся студенческий бал. Я пошел туда - с "почты амура" я надеялся получить, как всегда, письмецо.
В гимнастическом зале, как в лесу, пахло елками. Между печами, блистающий, был расположен оркестр. Евстигнеева пела, тщедушная, встав на подмостках во фронт. Было все как всегда. Не хватало одной мадам Штраус.
Стефания незаметно подкралась ко мне. - Сколько времени мы не встречались, - сказала она и, схватив меня за руку, стала трясти ее. Тут подоспела девица, которая, меча в меня снегом, напала на меня один раз на катке, и Стефания ее мне представила. - Жаждет, - пояснила она, познакомиться с вами. Просила меня еще в прошлом году, но вы тогда вдруг испарились. - Девица кивала, чтобы подтвердить это. Крепенькая, она была рыжая, с "греческим" носом и узкими глазками. Звали ее, оказалось, Луиза Кугенау-Петрошка.
27
- Ну, я исчезаю, - сказала Стефания. С ужимками она показала ладонь, по-куриному, боком, взглянула на нас и шмыгнула куда-то. Луиза осталась, сияющая. Мы прошлись с ней вдоль вешалок и сообщили друг другу, какие у нас по какому предмету отметки.
От вешалок она повлекла меня в зал. Там, с скрещенными около груди руками, кавалеры и дамы ногами выделывали кренделя и скакали по кругу, отплясывая "хиавату". Припрыгивая, они боком отходили один от другого в противоположные стороны и, возвращаясь, сходились опять.
Натали в двух шагах от меня пронеслась с Либерманом. Она была счастлива. Глазки ее - они были коричневые - были подняты наискось влево. Ее волоса, как у взрослой наплоенные, были взбиты, и в них была сунута фиалка.
Мне подали с "почты амура" письмо. В нем написано было: "Ого!" - и я вспомнил заметки Кондратьева на "Заратустре".
Луиза училась в "гимназии Брун" и свела меня с разными ученицами этой гимназии. Большею частью они были не в первый уже раз второгодницы и девицы в летах. Бродя толпами, все свое время они проводили обычно на воздухе. Я каждый вечер, примкнув к ним, старался увлечь их в места, на которых могла бы встретиться нам Натали. Я узнал, что она ходит к "залу для свадеб и балов" Абрагама, где дамба сворачивает и с нее можно видеть три четверти неба,, и оттуда любуется вместе с Софронычевыми кометой. Я стал заводить своих спутниц туда и, притопывая, чтобы ноги не мерзли, стоять с ними там и рассуждать о комете. Они ее видели, мне же ее почему-то ни разу не удалось разглядеть.
От Кармановых мы получили открытку. Они предлагали мне съездить на масленице посмотреть, что за город Москва. Мы решили, что я могу съездить. Маман подала заявление, и мне прислали бесплатный билет. Я приехал в Москву в полуоттепель. В воздухе было туманно, как в прачечной. Тучи висели. Арбат, дом Чулкова, - сказал я, садясь один в сани. Большие дома попадались кое-где рядом с хибарками, и боковые их стены расписаны были адресами гостиниц. Поблизости где-то раздавались звонки электрической конки. Блестя куполами, стояли разноцветные церкви. Крестясь возле них, мужики среди улицы кланялись в землю.
Извозчик свернул, и мы стали тащиться за занимавшими всю ширину переулка возами с пенькой. Там мне встретилась Ольга Кускова. Мы ахнули. Я соскочил, и она, объявив мне, что я возмужал, обещала явиться к Кармановым.
Серж растолстел. Его рот стал мясистым, и около губ его уже что-то темнелось. Карманова, потерев краем кофты пенсне, с интересом на меня посмотрела, и я постарался, чтобы у меня в это время был "непроницаемый вид".
На столе я увидел фотографию, прикрытую толстым стеклом: рядом с мужем, обставленная симметрично троими детьми, Софи, грузная, с скучным лицом, опирается на балюстраду, обитую плюшем с помпончиками. - Кто сказал бы, подумал я с грустью, - что это она так недавно, прекрасная, распростиралась у ног Либермана, играя с ним в драме, и так потрясала присутствующих, ломая перед ним свои руки, в то время, как он, отшатнувшись, стоял неприступный, как будто Христос на картинке, называемой "Ноли ме тангере"?
Серж показал мне журнальчики "Сатирикон". Я еще никогда их не видел. Они чрезвычайно понравились мне, и мне жаль было оторваться от них, когда Серж стал тащить меня осматривать город.
Мы вышли. - Известно вам, Серж, - спросил я, когда мы отдалились от дома Чулкова, - что ваша мамахен прислала моей сочинение об опасностях нашего возраста? - Серж посмеялся. - Она вообще, - сказал он, - аматJрша клубнички. - Он мне рассказал, что она (по-французски, чтобы он не прочел) услаждает себя, например, Мопассанчиком. - Это, - спросил я его, неприличная книга? - и он подмигнул мне.
Когда мы вернулись, он мне показал эту книгу. Она называлась "Юн ви". Переплет ее был обернут газетой, в которой напечатано было, что вот наконец-то и в Турции нет уже абсолютизма и можно сказать, что теперь все державы Европы - конституционные.
Вечером Ольга Кускова была, рассказала нам случай из жизни одного лихача и сказала, что, кажется, скоро Белугиных переведут в Петербург. Я и Серж проводили ее, и она сообщила нам, как всего легче найти ее дом: после вывески "Чайная лавка и двор для извозчиков" надо свернуть и идти до "двора для извозчиков с дачею чая". Она мне шепнула украдкой, что завтра будет ждать меня в сумерки.
