Наконец школьный год был закончен. В один жаркий вечер маман разрешила мне пойти с Шустером на реку. Он был любезен со мной и хотел угостить меня семечками, но я не был приучен к ним. Возле костела он мне рассказал, как один господин "лежал кшижом" и выронил в это время бумажник, в котором хранил сто рублей.
В Николаевском парке мы увидели младшего Шустера. Мы побежали, но за огородами он нас догнал. Он ругал нас, не подходя, и швырял в нас камнями. Когда он отстал от нас, мы отдохнули, присев над канавой. - Мерзавец, сказал я. Вдали нам видны были лагери. Марши по временам долетали оттуда. Я вспомнил, как когда-то с Андреем стоял у реки, Либерман загорал, а денщик, словно прачка, шел с вальком на мостки портомойни.
Вдоль берегов на реке нагорожены были плоты. Перескакивая, мы добрались до воды и купались. Мы прыгали и протыкали ногами отражение неба. Потом Шустер свел меня к бабьему месту, но я видел хуже, чем он, и купальщицы мне представлялись расплывчатыми белесоватыми пятнышками. Я скоро начал ходить без него, потому что мне было неловко с ним. Он ничего не читал, и мне трудно было придумать, о чем говорить с ним. Один, я валялся на бревнах и слушал, как вода о них шлJпается. Я читал "Ожидания" Диккенса, и мне казалось, что и меня что ждет впереди необычайное.
Из Евпатории пришло один раз доплатное письмо. - Что такое? - дивилась маман, вынимая из конверта газетные вырезки. Заинтригованная, она села читать и потом ничего не сказала. Письмо она бросила в печку, а вырезки спрятала. Я разыскал их, когда ее не было дома. "Опасный, - называлась статья про пятнадцатилетних, которая там была напечатана, - возраст". - Так вот как, - сказал я, прочтя. Я заметил теперь, что маман за мной стала подсматривать. С этого дня я старался вести себя так, чтобы ей про меня ничего нельзя было узнать.
С Александрою Львовною мы побывали в местечке, в которое она думала переезжать. Называлось оно "Свента-Гура". Со станции нас вJз извозчик, говоривший "бонжур". Мы задумались, воспоминания нас обступили.
"Вдова А. Л. Вагель", - уже красовалась доска на воротах одноэтажного дома из дикого камня. На нем была черепичная крыша и флюгер "стрела". Здесь жил раньше "граф Михась". Мы слышали, что он "умер во время молитвы".
Подрядчик пошел перед нами, отворяя нам двери. Ремонт был почти уже кончен. В особенности нам понравилась ванная комната с окнами в куполе. В ванну надо было сходить по ступеням.
Маман повела А. Л. Вагель к фрау Анне, вдове доктора Эрнста Рабе, а я осмотрел Свенту-Гуру. Базарная площадь окружена была лавками. Вывески были с картинками, под которыми была сделана подпись художника М. Цыперовича. Дом к-ца Мамонова, белый, украшен был около входа столбами. Над дверью аптеки фон-Бонин сидела на деревянном балконе аптекарша с сыном. Они пили кофе. На горке за садом аптеки был виден костел. Вдоль карниза его были расставлены статуи расхлопотавшихся старцев и скромных девиц.
Я зашел за маман. Фрау Анна сказала приветливо: - Это ваш сын? Это очень приятно. - Она угостила меня пфеферкухеном.
Вскоре "Человеколюбивое общество" было превращено в "Православное братство". Его председателем стал наш директор, а вице-председателем Щукина. Братство устроило в нашем гимнастическом зале концерт с Евстигнеевой, Щукиной, хором собора и феноменальным ребенком. Из выручки был поднесJн отцу Федору крест.
А. Л. Вагель уехала в свой новый дом. Почти месяц мы ничего не слыхали о ней. Наконец фрау Анна, явясь с своим "вдовьим листом" в казначейство, зашла к нам. Она рассказала нам, что А. Л. посетила "палац", но графиня не согласилась к ней выйти. А. Л. собирается основать в Свентой Гуре, подобно тому, как оно есть у нас, православное братство и бороться с католиками. Она строит при въезде в местечко часовенку в память "усекновения главы", и часовенка эта будет внутри и снаружи расписана. - Я представляю себе, как это будет красиво, - сказала маман, и мне тоже казалось, что это должно быть прекрасно.
25
Когда это было готово, А. Л. показала нам это. Она посадила нас в автомобиль, и он живо доставил нас. Низенькая, эта часовня украшена была золоченой "главой" в форме миски для супа. А. Л. научила нас, как рассматривать живопись через кулак. Мы увидели Ирода, перед которым, уперев в бока руки, плясала его толстощекая падчерица. Я подумал, что так, может быть, перед отчимом танцевала когда-то Софи. Голова Иоанна Крестителя лежала на скатерти среди булок и чашек, а тело валялось в углу. Его шея в разрезе была темно-красная с беленькой точкой в средине. Кровь била дугой.
Мы остались у А. Л. до последнего поезда. После обеда из города к ней прикатила "мадам", и А. Л. занималась с ней. - "Ки се рессамбль", - бубнила она по складам в "кабинете", - "с'ассамбль". - Потом пришло много гостей свентогурских чиновников, пенсионерок и дачников. А. Л. кормила их и толковала про "объединение" и про " отпор ".
- Интересно, - заметил почтмейстер Репнин, - что у них на палаце есть палка для флага, а флага они не вывешивают. - После этого поговорили о том, как печально бывает, когда вдруг узнаешь, что кто-нибудь против правительства, и фрау Анна, которая, улыбаясь приятно, молчала, вдруг вздрогнула. - Я вспоминаю, - сказала она, - девятьсот пятый год. Это было ужасно. Тогда люди были нахальны, как звери.
Затем мы отправились в "парк". На А. Л. была автомобильная шляпа, в руке же она несла хлыст. Быстрым шагом мы прошлись вслед за ней по дорожкам. - Гимн, - крикнул почтмейстер Репнин, когда мы оказались на главной площадке, где были подмостки. Тут все сняли шапки. Сидевшие встали. Потрескивали под протянутой между деревьями проволокой фонари из зеленой и синей бумаги. Оркестр из трех музыкантов, которыми дирижировал М. Цыперович (художник), сыграл. Мы кричали "ура", ликовали и требовали опять и опять повторения.
- Не понимаю зачем, - говорила маман, когда мы возвращались и, сидя в вагоне, смотрели на искры за окнами, - вертятся возле нее эти малые суриршин и бониншин. - Я ничего не сказал ей. - "Опасный, - подумал я, возраст", когда я пойму уже это, - пятнадцать, а мне еще только четырнадцать лет.
Через несколько дней после этого я получил письмецо. Маман не было дома, и оно не попало к ней в руки. - "Я очень прошу вас, - писали мне, быть на бульваре".
Когда пришло время, я вышел взволнованный. Я задержался в дверях, потому что увидел Горшкову. Она растолстела. Живот у нее стал огромным. Чуть двигаясь, в шляпе с цветами и в пелерине из кружев, она направлялась в собор.
Переждав ее, я побежал. Мадам Гениг стояла у дерева и подстерегала меня. - Я смотрела, - загородив мне дорогу, сказала она, - во дворе, как развешивают там ваше белье. Все такое хорошее, и всего очень много. - Она попыталась схватить меня за руку. - Если бы, - томно вздохнув, заглянула она мне в глаза, - дети Шустера были как вы.
Из-за задержек я прибежал с опозданием. На месте свиданья я увидел Агату. - Прекрасно, - подумал я. - Пусть она смотрит и после расскажет обо всем Натали. Она Jрзала, сидя на лавочке, и вытаращивалась. Проходил Митрофанов. Я с ним поболтал. Он сказал мне, что уже не вернется к нам в школу и будет учиться в коммерческом. Я понимал, что ему не должно быть удобно у нас после тех разговоров, которые у него состоялись с отцом Николаем на исповеди. Я подумал, довольный, что я никогда не пойм алея бы так. Я огляделся еще раз. Агата вскочила и села опять. Я пошел с Митрофановым. Дама, по приглашению которой я прибыл сюда, очевидно, не дождалась меня. Было досадно.
Простясь с Митрофановым, я возвращался по дамбе. Звонили в церквах. Громыхая, катили навстречу мне ассенизаторы. Я удивился, узнав среди них того Осипа, что когда-то учился со мной у Горшковой. Он тоже заметил меня, но не стал со мной кланяться. Первым же я в этот вечер не захотел поклониться ему.
В конце лета случилась беда с мадам Штраус. Ей на голову, оборвавшись, упал медный окорок, и она умерла на глазах капельмейстера Шмидта, который стоял с ней у входа в колбасную.
Похороны были очень торжественны. Шел полицейский и заставлял снимать шапки. Потом ехал пастор. За дрогами первым был Штраус. Его вели под руки Йозес (рояли) и Ютт. Дальше шли мадам Ютт, мадам Йозес и Бонинша, явившаяся из местечка. Затем начиналась толпа. В ней был Пфердхен, Закс (спички), Бодревич, Шмидт, Гри-лихес (кожа), отец Митрофанова. В кирхе звонили. Печальный, я смотрел из окна. Я представил себе, что, быть может, когда-нибудь так повезут Натали, и, как Шмидту сегодня, мне место окажется сзади, среди посторонних.
26
На молебне Андрей встал со мной. Я доволен был, что не чувствую никакого интереса к нему. Приосаниваясь, я стоял независимо. - Двое и птица, - сказал он мне и показал головой на алтарь, где висело изображение "троицы". Я не ответил ему.
Когда мы расходились, меня задержал в коридоре директор. Он мне предложил поступить в наблюдатели метеорологической станции. Он пояснил мне, что таких "наблюдателей" освобождают от платы. Смотря ему на бороду, я представил себе, как войду и не с первого слова объявлю эту новость маман. Он сказал мне, что ГвоздJв, шестиклассник, покажет мне, что и как надо делать.
