Лошадей распрягал высокий старик. Он мельком взглянул на Варю и пошел в избу, но снова вернулся.
- Только вот что, - сказал он, строго разделяя слова. - Чтобы никто не курил табаку. Это уж пожалуйста. Чтоб этого не было. У меня этого в заводе нет. И чтоб в шапках в избе не сидеть, - это уж пожалуйста.
- Мы некурящие, - сказал Безайс.
- Да, уж пожалуйста, - повторил старик.
Он повернулся и ушел, твердо ступая обутыми в меховые сапоги ногами.
- Сердится, - тихо сказал скупщик.
- Чего же он сердится?
- Да что я вас к нему привез. Он, видите ли, раскольник, старообрядец. Тут их вся деревня старообрядческая. Я-то у него всякий раз останавливаюсь, пушнину покупаю. Так что ко мне он привык.
- Ну а мы что же?
- Старой веры человек. Вот и боится, что вы его избу испортите.
- Как это - испортим?
- Плюнете на пол или из его кружки выпьете. Вы уж, будьте любезны, держите себя осторожно.
В просторных сенях стоял запах кожи и сушеных трав. Они отворили темную, из кедровых плах дверь и вошли.
Дом был старинный, дедовской работы. Стены из толстых, тронутых временем бревен были прорезаны приземистыми окнами зеленого стекла. На стенах висело несколько густо смазанных охотничьих ружей, в простенке были прибиты большие оленьи рога. Один угол был сплошь завешан позеленевшими иконами, на которых едва можно было разглядеть строгие, носатые, с круглыми глазами лица угодников. Под иконами, на треугольном столе, лежали лестовки и оправленная в кожу книга с медными застежками.
Семья сидела за столом. Старик, встретивший их на дворе, положил ложку и долго смотрел на Безайса, пока тот не догадался снять шапку. За столом, кроме старика, сидели двое высоких, хорошо сложенных парней и маленькая девочка. Молодая полная женщина доставала из печки горшки и шумно ставила их на стол, сердито двигая локтями.
Для них накрыли отдельный стол. Был какой-то пост, и им дали миску кислой капусты. Безайсу хотелось горячих щей, но об этом нечего было и думать.
- Еда для коров, - ворчал он вполголоса, ковыряя ложкой в миске. Трава. Мне уже хочется замычать и почесаться боком о стенку.
Было поздно, в окно глядел высокий месяц, и хозяева ушли спать. Раскладывая по полу солому, Матвеев увидел, как Варя беспомощно бьется над шнурками своего ботинка, намокшими и затянувшимися в тугой узел. Она трудилась, вкладывая в это всю душу, но у нее ничего не выходило.
- Давайте я развяжу, - сказал он под влиянием какого-то непонятного побуждения.
- Ах, что вы, - ответила она.
Он развязал узлы, чувствуя на себе завистливый взгляд Безайса. Она благодарила его с неловкой горячностью, и это вовлекло Матвеева в вежливый и скучный разговор, из которого он узнал, что в Благовещенске на прошлой неделе шел дождь.
- А зачем вы ездили в Благовещенск? - праздно спросил он, накрываясь шинелью.
Она молчала долго - минуты две, и, уже засыпая, он услышал ее ответ:
- У меня там подруга выходила замуж.
Это был ее небольшой, крошечный секрет, о котором они никогда потом не узнали, - может быть потому, что не спрашивали. Подруга, Катя Пескова, курносая девушка с быстрыми глазами, выходила замуж за ее, Вариного, бывшего жениха. Они настойчиво зазывали ее на свадьбу, осаждали письмами, пока она наконец не приехала.
Жених был папин знакомый, тоже механик, служивший на пароходе "Барон Корф". Он был высокий, с черными, сросшимися над переносьем бровями и крутыми завитками курчавых волос на обветренном лбу. Жених приезжал только летом, в навигацию, привозя с собой запах угля и машинного масла. Он входил в ограду палисадника, прямой, степенный, застегнутый на медные пуговицы форменного пиджака. Барина мама выходила на крыльцо, Варин папа выпрямлял грудь и щурил выцветшие в тридцатилетнем плавании голубые глаза, а младшие братья, которых папа почему-то прозвал "товарищами переплетчиками", врывались в комнату и оглушительно кричали, растерянно глядя на Варю:
- Жених приехал!
Варя выходила на крыльцо и целовала его в лоб, прикасаясь губами к красной полоске, оставленной тугой форменной фуражкой. Мама поспешно вытирала фартуком носы и рты своему выводку, а папа, солидно оглядываясь на соседей, смотревших сквозь палисадник, говорил, покачивая головой и распушив свои белые, по-морски подстриженные баки:
- Вот и я был когда-то таким же молодцом! - хотя все знали, что папа всегда был маленький.
Потом шли в столовую. Мама снимала со стола альбом в бархатных крышках, большую рогатую раковину, стоявшую вместо пепельницы, и накрывала стол блестящей, коробящейся от крахмала скатертью. Жениха сажали на диван с цветочками, между барометром и картой полушарий, и папа заводил с ним длинный разговор о реке, о фарватере и общих знакомых. "Товарищи переплетчики" стояли в дверях и панически смотрели голубыми, как у папы, глазами на жениха. Мама звенела у буфета стопками тарелок и говорила, улыбаясь круглым лицом:
- Да перестань ты, Дмитрий Петрович! Очень им интересно разговоры твои слушать!
А потом жених опять уезжал. Его провожали до пристани. Громадная река блестела быстрыми солнечными зайчиками. Китайские пароходы с пятицветными флагами бросали в прозрачное небо клочья рыжего дыма, оставляя за кормой широкие пенистые пласты. "Барон Корф" оглушительно ревел, лебедка с грохотом выбирала из воды мокрую якорную цепь, Варин папа махал фуражкой и кричал что-то бесчисленным пароходным знакомым, а капитан, будто притворяясь спокойным среди этого столпотворения, отдавал приказания в машину по рупору. Ветер трепал красный с синим квадратом флаг республики, вода кипела и взлетала брызгами под ударами громадных зеленых колес, а "товарищи переплетчики", объятые нестерпимым восторгом, носились по берегу и буйно размахивали соломенными шляпами на резинках, стараясь ободрить команду и пассажиров "Барона Корфа". "Барон Корф" поворачивался грузной кормой, на мачту взлетал синий с белым квадратом походный флаг, на палубе колыхались платки, и пароход уходил, оставляя две упругих гладких волны, блестевших радужными пятнами нефти. Папа брал маму под руку, "товарищи переплетчики" надевали соломенные шляпы, натянув резинки на подбородки, и шли по улицам, засунув руки в карманы. Подражая папе, они степенно рассуждали, что, пожалуй, давно пора сменить этого проклятого, старого, жалкого селезня капитана "Барона Корфа", который того и гляди посадит судно на мель под Сретенском. Когда они переходили к личным делам капитана и начинали порицать его жену за вставные зубы и за привычку "вилять кормой", Варя обуздывала их угрозой заставить чистить крыжовник после обеда. С тех пор как у Вари появился жених, "переплетчики" молча извиняли ее женские слабости и даже оставили в покое ее полосатого кота, хотя в глубине души они считали его самым безответственным явлением природы.
В прошлом году, на троицын день, она гуляла с женихом и встретила на бульваре Катю Пескову. Жених угощал их малиновым мороженым, показывал, как надо снимать ключ с веревочки, не развязывая узла, и провожал домой их обеих. Через несколько дней Варе принесли бессвязное Катино письмо с кляксами и бесчисленными ошибками, в котором она называла себя дрянью, бессовестной, развратной, а час спустя пришла перепачканная чернилами Катя и расплакалась у нее в комнате. Она говорила, что жизнь грустная, прегрустная штука и что лучше всего умереть.
- Отдай его мне, - умоляла она, торопливо вытирая слезы. - Ты его все равно не любишь.
Сначала Варя даже рассердилась.
- Нет, люблю, - повторяла она настойчиво.
Но потом, когда Катя открыла ей сумасшедшие любовные бездны, в которых были и смерть, и жизнь, и сомнения, и восторги, - безумная смесь слез и восклицательных знаков, - она поняла, что ее любовь обычная, серая, лишенная горячих радостей. Она колебалась несколько дней, а потом сказала Кате, что согласна. Пусть она берет его себе, если не может жить без него.
Это смешно - но Катя его взяла. Чем она окрутила его простое сердце, Варя не знала. Некоторое время она чувствовала себя несчастной, писала дневник и вечером ходила к скамье над рекой, где они поцеловались в первый раз. А потом как-то само собой все это прошло. И теперь, в Благовещенске, на свадьбе она спокойно поздравила молодых, закалывала невесте фату и танцевала с механиком польку под воющий граммофон.
ВСАДНИК
На дворе стоял серый свет раннего утра. Матвеев отлежал ногу, и ему надо было повернуться на другой бок, но двигаться не хотелось. Он подождал еще несколько минут, стараясь снова заснуть, но, когда это не удалось, он открыл глаза и увидел, что Варя не спит. Она сидела, подвернув край юбки, и отскабливала ножом пятна стеарина, которыми был закапан подол. Жуканов тоже не спал, - он растирал ноги топленым гусиным салом. Матвеев оделся и стал будить Безайса, упорно не хотевшего вставать.
- А мне наплевать, - возражал он сонным голосом и поворачивался лицом вниз.
