к утру вся бодрость улетучилась, и ни в 8, ни в 9 их было уже не добудиться. Я распахнула шторы и взяла Лисёнка на руки. Мы немного почитали, а затем отправились на кухню готовить завтрак. Раз пропустил свою очередь, будет жевать блины со скорлупой как миленький.
– Не чертыхайся при детях. Лучше разбуди своего маленького алкоголика.
Он чуть ли не под руку ввёл парнишку в кухню. Оба опустились на стулья. Мне показалось, что в комнате сидят две копии одного и того же человека, но из разного времени. Три, если быть точной и считать Лисёнка.
Он поцеловал меня в щёку и молча забрал тарелки из рук, избегая лишних звуков, поставил их на стол и пододвинул одну прямо под нос гостю.
Мы так и сидели в тишине. На Лисёнка надежды не было как минимум год. А если учесть, какого отца это ребёнок – все шесть. Газетчик-старший хмурился и катал варёное яйцо по столу, пока младший задумчиво макал пакетик в настолько крепкий чай, что им было впору вколачивать сваи. В конце концов, мне первой это надоело:
– Господи, у вас на журфаке юмор прямо в приёмной комиссии конфискуют? Как зовут-то хоть тебя, горе луковое?
Auseinanderleben или Не по пути с жизнью
Размышляя над этим сейчас, прихожу к выводу, что должен был возмутиться и попытаться всё выяснить с самого начала. Теперь мне это очевидно. Увы, тогда я чувствовал только как немеют конечности, как покрываются испариной виски и заполняется слюной рот. В глазах помутилось, но я отчаянно продолжал всматриваться в бессмысленный набор цифр, держа документ трясущимися руками.
Сотрудник паспортного стола, словно ворона, суетился поблизости и спрашивал, в порядке ли я. Пока он метался из стороны в сторону и хватался то за телефонную трубку, то за кружку с водой, я оседал всё ниже. Наконец он догадался, что нужно сделать, и кожи коснулся свежий воздух. А остолоп снова раскрыл рот для своего коронного: «С Вами всё хорошо?». Помотав головой, я поднялся со стула и на несгибающихся ногах поплёлся к двери.
Выйдя в коридор, я протяжно выдохнул и облокотился затылком о стену, а затем снова заглянул в паспорт, просто чтобы убедиться, что мне не почудилось.
Неделю назад я отметил свой день рождения, а сегодня пришёл получать новое удостоверение личности. Проблем ничего не предвещало: мою фамилию не так-то легко исковеркать. И, тем не менее, люди имеют привычку удивлять, когда меньше всего ожидаешь, а потому я на всякий случай наискосок посмотрел все графы. И вдруг кое-что привлекло моё внимание: срок действия паспорта ограничивался не десятью годами, а всего одной неделей.
Неужели на этот раз мои статьи действительно перешли черту? А, может быть, это намёк свыше, и дело снова в сердце? Должен ли я сходить в поликлинику и провериться?
Мысли беспомощно трепыхались в потоке эмоций, и каждая попытка направить их в нужное русло терпела крах. Я брёл из грота паспортного стола, а перед невидящими глазами маячил свет солнца, которое больше мне не принадлежало. Собственно, знал я, что оно светит лишь благодаря зуду в носу.
Жизнь начинаешь ценить только когда знаешь, что вскоре с ней расстанешься. Если не знаете, каково это – закройте глаза и вообразите: вас нет. Не было и не будет. Тогда станет ясно. И обидно.
И я представил, кто из знакомых что скажет на похоронах, представил, как будущей весной в саду зацветут пионы, и то, как они потом завянут на моей могиле. Не растратил ли я жизнь напрасно? Люди в таких случаях, наверное, составляют список дел перед смертью. Я прикинул, какой длины он будет, и понял, что с жизнью мы были знакомы только шапочно.
Но вот вопрос: зачем же меня предупредили? А что важнее – кто меня предупредил? Были ли это всевышние власти или власти федеральные? И если второе, то просчитались они, или же это всего-навсего плановая демонстрация силы?
С другой стороны, ни одна хорошая книга, кинолента и жизнь хорошо не заканчивается. Главный герой умирает на странице или экране, чтобы не умереть в нашей памяти. Если всё обойдётся, я останусь второстепенными персонажем, но кем я буду, если меня сейчас убьют? Политической жертвой, вот кем. Знаменосцем и Францем Фердинандом.
Немного придя в себя, я сжал кулаки: я обязан бороться до конца, это моя работа. Даже больше – моя жизнь. Я докопаюсь до правды, даже если это будет последним, что я сделаю.
Решено, сейчас же пойду в поликлинику и перепроверюсь. Только не к тому врачу, к которому меня таскает жена – он некомпетентен. А, возможно, он в сговоре с властями. Жене тоже ничего говорить не стану. Ввязывать их в это дело слишком рискованно.
Резко поднявшись с бордюра, я ощутил, как закружилась голова.
Жена мягко взяла меня под руку и притянула к себе, мы вышли из такси. Она подвела меня к подъезду, почти до самой двери:
– Заходи, паникёр, – усмехнулась она и мягко подтолкнула. – Я в магазин и обратно. Буду минут через десять.
Я провернул ключ и навалился плечом на мягкую обивку двери. Полоска тёплого света сочилась из кухни в прихожую. Я вошёл и в изнеможении повалился на стул. Временное удостоверение, ну конечно же… временное. Я уронил голову на руки и услышал, как по столу затанцевала тарелка. Временное. Временное, чёрт!
Подняв глаза, я различил на горизонте бутерброды из поджаренного хлеба, немного подвявшего салата и неровно нарезанной колбасы. Я протянул руку за разлинованным клочком бумаги: «Для папы (и мамы, может быть). Не забудь закрыть воду. Лисёнок».
Жена неслышно подкралась сзади и обвила мои плечи руками. Морозный ветер, который она впустила, и холодный поцелуй на шее заставили меня оттаять. Оцепенение прошло, и я положил набитую колбасой щёку на её ладонь. А через несколько секунд услышал тихий хруст хлеба над ухом.
Искренне Ваш,
Продавец свободы
– Мам, тут Моллюск из редакции своей звонит. У папы опять шиза, походу: сидит в посольстве Эквадора и просит политического убежища для кота и четырёх человек.
Одинокие капли ударились о раковину и затихли. Она вытерла руки о джинсы, поправила растрепавшиеся волосы и выглянула из-за угла:
– А причина?
– Говорит, за ним охотится Интерпол.
Мама выдохнула, зачесала волосы назад и продолжила мыть посуду:
– Ясно всё. Раз ужина нам с тобой сегодня не видать, найдёшь в холодильнике продукты и что-нибудь придумаешь. Сделай уроки, пока меня не будет, – она набросила тёмную потрёпанную парку на плечи.
– Мам?
