груди, туалет все чаще и терпкий запах, а потом отсчет дней, две полоски, УЗИ и бессильные, беспомощные слезы в подушку. Я прижимала руку к животу и не верила, не хотела чувствовать, как что-то во мне растет, становится все больше, строя свои клетки внутри моего тела. Ночью, перед тем как меня вырвало, я видела сон. Огромное, пульсирующее, покрытое мерзкой слизью НЕЧТО ворочается под моей кожей, каждым своим движением вызывая тошноту. Оно совсем не напоминает плод любви, зачатый со счастливой улыбкой, в сладостном поту, с дрожью наслаждения. Оно живет, питаясь мной. Я долго сжимала окостеневшими пальцами края тазика, не чувствуя зловония, не замечая испачканной ночной рубашки, не обращая внимания на волны подкатывающей к самому горлу тошноты, – я пыталась отогнать от себя это страшное видение.
Мой… как бы это сказать… любимый человек?.. рассеянно слушал мои рыдания в трубке, перемежая их ничего не значащими «ага» и «ну, киса, успокойся». Он был в другом городе с первыми гастролями вместе со своей чертовой рок-группой и никак, «понимаешь, малышка, никак!» не мог приехать даже на пару часов. Я положила трубку, оплеванная и растоптанная окончательно. «Всего дней десять, а может быть и раньше, киса, обещаю!» Запустив ни в чем неповинный аппарат в стену, я упала на пол, прямо на разлетевшиеся веером осколки и зарыдала громко, в голос, по-бабьи подвывая и нарочно загребая руками острые куски пластмассы. Пусть, пусть мне будет больно, плохо, пусть!
Через неделю подруга, зайдя ко мне на чашечку кофе, сообщила, что звонил ОН, удивлялся, почему я не беру трубку, и просил передать, что их пригласили еще на три концерта в соседние города, но это всего на пять дней, и я не должна волноваться, он обязательно приедет и тогда… Я почти не слушала.
Пропуск университетского семинара грозил серьезными проблемами, но сил идти на него не было. Так же, как и жить дальше. После внесения оплаты за нашу комнату, денег оставалось в обрез, только на еду. На картошку. Мама… Мама убьет сразу, не задумываясь. Полуграмотная доярка, она выбивалась из сил, посылая копейки, непонятно как урезанные из ее крошечной зарплаты. Все для дочки, чтоб та училась и «вышла в люди». Вышла, мама. И сделала тебе внучонка. Или внучку.
Как банально.
Порезы на руках почти зажили, когда приехал ОН. Была безобразная сцена. Я вцепилась ногтями ЕМУ в лицо. ОН швырнул на кровать двадцать долларов и хлопнул дверью, навсегда унеся из моей комнаты свои щетину и стойкий перегар. Я вцепилась в купюру, и, баюкая ее, как младенца, бессильно сползла на пол. Слезы сами заструились по лицу.
Тошнило теперь постоянно. Пройдя пару раз мимо зеркала, я, наконец, заинтересовалась, что это за мутное пятно отражается в нем. Обвисшие щеки, фиолетово-черные круги под глазами, давно немытые, висящие клочьями пакли, волосы. Это была я, я – мама, беременная и уродливая девушка, нет, женщина, с тусклым взглядом, едва стоящая на отекших ногах. Уже не могу плакать.
Рожать? Нет! Нет, нет, нет!! Но если нет… страшно, Господи, как страшно! В голове летят, цепляясь друг за друга, «в подоле принесла, блядища!», «позор какой на всю деревню», «вон из дому со своим сучонком!», Боже, за что мне все это?! Значит, нет. Значит… Я кричу, страшно, раздирая горло, по-звериному, захлебываясь слюной и кровью из искусанных губ.
Кажется, Ермолина… а нет, она официально делала… может, Гришина? Весь университет узнает… Попова! Вот, кто мне нужен. Накинув пальто, бегу к автомату на проспект. Попова клянется своим здоровьем, что будет молчать, и дает драгоценный номер. Шесть спасительных цифр. И чужое, колючее имя: Игорь Иванович Куницын. Иду домой, не чувствуя ног, тонущих в мокром снегу. Смотрю вниз и, кажется, совсем не удивляюсь, что вышла в домашних тапочках. Домашних… Нет у меня дома. Нет и не будет, если я не позвоню Игорю Ивановичу Куницыну и не лягу на холодную клеенку, раздвинув ноги и стараясь не думать, ЧТО делает со мной и с моим ребенком этот человек.
Я отодвигаю, как могу этот момент. Я всюду натыкаюсь на бумажку с номером телефона, она жжет мне руки и постоянно попадается на глаза. Я заставляю себя выйти позвонить и не могу сделать ни шагу к двери. Я боюсь так, как никогда в жизни не боялась.
Я, наконец, побеждаю себя.
Срок? Да большой, но я… Деньги? А сколько надо? Сколько?! Да, есть, конечно, вернее, я постараюсь… Я понимаю, что надо как можно скорее, но… Хорошо, я найду до понедельника. Понимаю, что будет поздно. Конечно, и вы рискуете, я все сделаю. Чужие губы и язык шевелятся, саднит чужое горло с порванными связками, а я смотрю сверху на несчастную девочку в старом пальто, стоящую у автомата, и думаю, где она возьмет столько денег. До понедельника. Сто долларов. Только потому, что мы с Игорем Ивановичем Куницыным земляки.
Я снова листаю записную книжку. Коля, Миша, Серега… ОН. Опять на гастролях. Саня, Гриша… Понимаешь, мама заболела, нужны лекарства, а денег, как назло… Конечно, сразу, как смогу. Сколько дашь, нужно много… Собрала. Недостающие десять долларов беру у Поповой. Как буду отдавать им всем, не знаю, не хочу знать. Я жду понедельника.
Игорь Иванович делает подпольные аборты прямо у себя в квартире, на невысоком длинном столе. Игорь Иванович зачем-то копит деньги. Может быть, чтобы переехать из своей хрущевки куда-нибудь в центр города? Игорь Иванович, складывающий деньги в жестяную коробку из-под печенья кажется мне настолько смешным, что я сгибаюсь от хохота. Это истерика. Меня укладывают на стол, предупреждают, что «под местным, конечно, не совсем безболезненно, но я, экхем, не анестезиолог». Укол, и…
ПОСЛЕ
…Не помню, как я дошла домой. Бумажку с длинным списком лекарств я выкинула, кажется, еще в подъезде. Денег все равно нет. Я зашла в свою убогую комнату, тщательно заперла дверь, и, не раздеваясь, повалилась на кровать. Заснула.
А часов через десять поняла.
Я уже не мама.
Я – убийца.
Игорь Иванович не счел нужным сказать, что будет разрывать моего ребенка на части живьем, давить головку и отрывать ручки и ножки. Он не объяснил, что будет отсасывать его из меня по кусочкам. Он не дал мне понять, что у моего ребенка уже билось сердечко, были мозг и нервная система. Я отребье человеческое, обыкновенная сука, которая дала выковырять из себя последствия очередной случки, чтобы приготовиться к новой. Я заплатила за это деньги, отдала их в
