отправляли? – сказала Иден Пелф.
– Каких еще эсэмэсок? – сказала я. – Не отправляла я ей никаких эсэмэсок. Ой, погодите… Я действительно отправила ей одну эсэмэску.
– Одну эсэмэску! – сказала Иден Пелф. – Лгунья.
– Нет, – сказала близняшка-они. – Если честно, Ид, мы и правда нашли там всего одну эсэмэску.
– Ага, потому что мать, наверно, все остальные удалила, потому что они были компрометирующими, – сказала Иден Пелф.
Близняшка-они повернулась ко мне.
– Эту эсэмэску мы и нашли. Там говорится, цитирую: «У меня для тебя кое-что есть». Что вы такое дали нашей матери?
– Наркотики? – сказала Иден Пелф.
– Зачем вы обе копаетесь в частных личных устройствах своей матери? – сказала я.
– Мы лишь пытаемся ей помочь, – сказала близняшка-они. – Пожалуйста, помогите нам.
Ну и я рассказала им, что рассказала их матери историю.
– Вот и все, – сказала я. – Больше ничего.
– Что-что? – сказала Иден Пелф. – Типа историю из новостей?
– Историю, – сказала я. – Историю от слова «история». Она рассказала мне одну, а я ей в ответ другую. Справедливый обмен.
– Типа старинной истории «жили-были»? – сказала близняшка-они. – Типа сказки на ночь?
– Вы отвратительный человек, – сказала Иден Пелф. – Ведете извращенную игру с женщиной, чтобы отнять ее у ее же собственных детей.
– Послушайте, – сказала я. – Ваша мать связалась со мной с бухты-барахты и попросила откликнуться на некоторые загадочные события в ее жизни, и ее рассказ принял форму истории. Ну и когда мы снова связались, я рассказала ей о том, что пришло мне на ум в связи с этой загадкой, и это тоже приняло форму своеобразной истории.
– Ничего себе. Ну и кринж, – сказала «они».
– Манипулируете нашей матерью, – сказала Иден Пелф. – Путем вранья.
– Нет, – сказала я. – Те, кто врет, всего лишь заинтересованы в том, чтобы подчинить своих слушателей ради какой-то корыстной цели.
– Она подчинила нашу мать, – сказала Иден Пелф. – Она влюблена в нашу мать и преследует нашу семью. Она хочет развалить нашу семью на мелкие кусочки.
– Я никого не преследую, – сказала я. – Даже не знаю, где ваша мать или кто-либо из вас живет.
– Ага, но история-то о чем? – сказала близняшка-они.
– Лучше спросите об этом свою мать, – сказала я. – Но у меня есть вопрос к вам. Откуда вы узнали, где живу я?
– Мы все о вас знаем, – сказала Иден Пелф. – Ли работает в ай-ти на ай-джи.
– Это ваше имя? – сказала я. – Ли?
– Ага, – сказала близняшка-они. – Ли. Эль-и. А это Иден.
– А что такое «ай-джи»? – сказала я.
– Окей, бумер, – сказала Иден Пелф.
– Инста [15]. Но я на них больше не работаю. Я сейчас на аутсорсинге данных, – сказала Ли Пелф.
Я снова посмотрела на Ли Пелф, а потом на написанные маркером слова «они / их» у «них» на футболке.
– Знаете, я часто думала, – сказала я, – если только дать шанс, малейший вербальный сдвиг, как на вашей футболке, и все станет возможным.
– Говорила же тебе, – сказала Иден Пелф. – Бумериссимиссима.
Ли Пелф впервые резко посмотрела на меня и сказала:
– Прикалываетесь?
– Нет, – сказала я. – Это одна из реальных революций нашей эпохи. И одна из самых захватывающих особенностей языка в том, что грамматика такая же гибкая, как живая зеленая ветка на дереве. Ведь если слова для нас живые, значит, и смысл живой, а если грамматика живая, значит, связи внутри нее, а не разделения между нами, так или иначе, заряжают все энергией. Это означает, что индивидуальный человек может быть одновременно индивидуальным и множественным. И я всегда верила, что в реальности нам есть куда двигаться в освоении неопределенности.
– На самом деле, у меня все четко определено, – сказала Ли Пелф. – И я употребляю слово «они» в единственном числе. Чтобы дать понять, что гендер для меня не важен. Чтобы отменить бинарность.
– Могучее маленькое слово, – сказала я.
– Ага, вы правы. Настолько могучее, – сказала Ли (и демонстративно наклонилась поближе к телефону, который держала их сестра), – что отец даже заставил меня унести все мои вещи из дома в гараж…
Иден Пелф нахмурилась и прикрыла рукой микрофон на телефоне.
– …И не впустит меня в дом, пока я не «перестану выпендриваться» и начну снова называть себя, как он выражается, «традиционно правильным местоимением», – сказала Ли Пелф.
– А, – сказала я.
И снова подалась к телефону.
– С точки зрения грамматики слово «они», – сказала я, – традиционно используется как форма единственного числа еще со Средних веков и именно для того, что вы выражаете, когда им пользуетесь.
– Спасибо за жест поддержки, как мило с вашей стороны. Но мне не нужно, чтобы вы или кто угодно за меня заступались, – сказала Ли Пелф.
– Что ж, – сказала я. – Очень приятно было с вами обеими познакомиться. Спасибо обеим, что пришли.
Я улыбнулась, полная предубеждений против обеих дочерей Мартины Инглз / Пелф. Они оглянулись, вытянув лица, полные предубеждений против меня. Я встала и расставила руки, как обычно делают в конце встречи. Они сидели на скамейке и не двигались.
– Мы никуда не уйдем, – сказала Иден Пелф, – пока вы не дадите нам слово, что больше никогда не приблизитесь к нашей матери. Или к нам.
– Даю вам слово, – сказала я. – Теперь уходите куда-нибудь.
Я направилась к калитке. Открыла ее и встала рядом. Они все равно не сдвинулись со скамейки.
– Мы никуда не уйдем, пока вы не скажете, как нам сделать нашу мать снова такой, как она была раньше, – сказала Иден Пелф.
– Эту загадку вам придется разрешить самим, – сказала я.
– Пошли, Ид, – сказала Ли Пелф. – Мы здесь все, что могли, сделали.
Они силой заставила сестру встать и подтолкнула к калитке.
– Мы знаем, где вы живете, – сказала Иден, когда калитка за ней захлопнулась. – Мы еще вернемся.
– В следующий раз прихватите с собой маски! – крикнула я им вслед.
Потом я вымыла руки и пошла обратно в мастерскую, чтобы продолжить работу.
То ли воображение, то ли реальность:
«У меня для тебя кое-что есть». Я кликнула по ссылке на экране. Мартина Инглз – та же, но другая. Другая, но та же.
Она сидела, а за ней стоял не просто стол, а столы, заваленные фруктами и керамикой, – целое пространство под крышей (это что там сверху – балкон?), которое уходило до бесконечности вглубь и было по большей части стеклянным.
– Сэнди-Сбренди, черт бы тебя побрал, – произнесла она. – Ты точно такая же. Спустя все эти годы. Ты что, душу дьяволу продала?
– У меня примерно полчаса, – сказала я.
– Боже, ты и правда не изменилась! – сказала она. – Тоже рада тебя видеть.
– Я связалась, потому что мне нужно рассказать тебе историю, которая случилась со мной на днях, – сказала я.
– Ладно, – сказала она. – Здóрово. Я так и знала. Знала, что ты меня не подведешь. Я вся внимание.
– В общем, я пришла домой, – сказала я, – был вечер, как раз стемнело, я ходила гулять в лес. Я открыла входную дверь и почувствовала запах чего-то паленого, металлический такой, будто в доме подожгли что-то землистое, вроде глыбы торфа. Я прошла вглубь, а потом вернулась к лестнице. Запах стоял повсюду.
– Сейчас у многих странные обонятельные ощущения, – сказала она.
– Не перебивай, – сказала я, – некогда. Дай мне сначала рассказать все, что я помню, а потом поговорим, если успеем: через час мне нужно быть в больнице.
– Ты больна? – сказала она. – Ты не похожа на больную. Кто-то болен?
– В общем, я обошла весь первый этаж, включая везде свет, – сказала я. – Потом заволновалась, а вдруг в стене замыкание, ну и снова обошла весь дом, выключая везде свет. Потом поднялась в темноте наверх.
Я открыла дверь своей спальни.
Там кто-то был: человек сидел на корточках за кроватью и копался в моем шкафу. Я имею в виду, у меня в шкафу мало что можно украсть. Я включила свет. Ко мне в дом вломилась женщина в грязной рваной одежде, явно бездомная или наркоманка: туфли и ботинки, которые я храню в нижней части шкафа, были разбросаны по всему полу, а отцовская собака сидела на кровати, хоть она прекрасно знает, что ей на самом деле нельзя, и смотрела на меня так, будто это я здесь непрошеная гостья, а вовсе не та, что рылась в моих вещах.
А потом я заметила другое существо на кровати рядом с собакой – довольно крупное, размером с небольшую индейку. Вот только, судя по всему, у него не было ни головы, ни ног.
– Тебя проглючило? – сказала Мартина Инглз. – У многих бывают постковидные галлюцинации.
– В общем, я такая собаке: эй ты, а ну быстро
