люди, которые их пишут… несчастные поэты… Клянусь дымом, что если бы не табак… сдается мне… смрад, исходящий от них, просто бы отравил меня… я бы не решился даже приблизиться к двери театра…
С этими словами он вынул трубку изо рта и сжевал несколько орешков.
Лучше посетить пятнадцать тюрем или пару десятков больниц, чем хоть раз рискнуть близко подойти к этим артистам. Хотите еще орешков, сеньор?
— Нет, спасибо, — ответил я. — У меня есть.
В этот момент я услышал:
— Офелия? — В твоих молитвах, нимфа, всё, чем я грешен, помяни.
Я пристально всмотрелся в табачный туман и увидел неясные очертания женской фигуры, робко приближающейся к мужчине, который сказал эту фразу. В этот момент я едва не простился с жизнью. Сплюнув на пол и повернувшись к сеньору Джонсону, чтобы что-то ему сказать, я чуть было не напоролся на шпагу, кончик которой, к счастью, венчала долька яблока. Насколько я понял, какой-то тип наколол яблоко и решил дать его человеку, сидевшему по другую сторону от доктора Монардеса, при этом ему пришлось протянуть его через сеньора Джонсона и еще одного зрителя.
— Эй, приятель, ты чуть было не продырявил меня, — выкрикнул я.
— Тысячу извинений, сэр, — прокричал он мне в ответ. — Это мистеру Перки, что рядом с вами.
Я отпрянул назад, и в тот же миг мистер Перки, в свою очередь, протянул в обратном направлении шпагу, на которую был насажен, как мне показалось, кусочек потрошков. В первый момент я было решил, что из-за дыма мои глаза плохо видят, но поскольку шпага прошла прямо у меня перед носом, я уловил характерный запах, а потом заметил, что и доктор Монардес держит в одной руке сигариллу, а другой сжимает свой испанский нож, на который также были насажены потрошки. Доктор невозмутимо ел их, не сказав мне об этом ни слова.
— Откуда взялись эти потрошки? — спросил я Бена.
— Слуги принесли. По два пенса. Хочешь?
— Не откажусь, — ответил я.
— Эй, парень, — выкрикнул сеньор Джонсон и поднял руку.
— Кто меня зовет? — послышался голос из клубов табачного дыма.
— Подойди сюда… Сюда, — прокричал Бен.
— …таков вопрос. Что благородней духом — покоряться пращам и стрелам яростной судьбы, иль ополчасъ на море смут сразить их противоборством? Умереть, уснуть…
— Нет, нет, не покоряйся! Борись! — выкрикнул мистер Перки. Сеньор Джонсон пронзительно свистнул. Спустя мгновенье свистел уже весь зал. Я тоже свистнул. И партер отозвался свистом. Тот, на сцене, продолжал говорить, но слов было не разобрать. Потом откуда-то донеслось улюлюканье. И все стали улюлюкать. Вдруг из партера послышался рев истинного левиафана:
Тут же несколько человек в партере поддержали его. Затем заревел весь партер. В среде талантов также послышались голоса:
— Уууу! Уууу!
— Уууу! Уууу! — закричал и я.
— Кто там меня звал? — раздался чей-то голос, и словно сама Судьба заставила меня повернуться, так как обладатель этого голоса уже собирался уходить.
— Сюда, сюда, — выкрикнул я и поднял руку вверх. Разносчик меня заметил и наклонился ко мне над столиком. — Мне немного потрошков, — выкрикнул я ему.
— Сейчас, сэр, — прокричал он мне в ответ и растворился в дыму, словно дух святого Санчо в Каса-де-лас-Торресе, или святого Ансельма в Малаге, или святого Николая Чудотворца в Сьерра-Бланке. В Испании полно привидений, которые постоянно исчезают.
А публика тем временем стала топать ногами. Продолжая кричать, я тоже затопал. Тут кто-то потряс меня за плечо. Это был доктор Монардес.
— Гимараеш, — крикнул он мне прямо в ухо, — у тебя еще есть сигариллы?
— Уууу! — закивал я утвердительно, продолжая кричать. Сунув руку во внутренний карман, я достал одну сигариллу и через плечо протянул ее доктору.
— Дай тебе бог здоровья! — поблагодарил доктор.
— Увы, бедный Йорик, — послышалось со сцены, когда шум немного стих. -Я знал его, Горацио!
— И я его знал, — выкрикнул мистер Перки. Все засмеялись.
Между тем слуга принес мне потрошки, от которых исходил божественный запах. Мне захотелось попробовать, как это — передавать еду с помощью шпаги. Я попросил шпагу у мистера Джонсона, наколол на нее кусочек и протянул через доктора Монардеса мистеру Перки:
— Это тебе, мистер Перки!
Тот положил руку на сердце и слегка поклонился.
Сеньор Джонсон, весь окутанный дымом из трубки, в это время говорил о чем-то с соседом по другую руку, иногда сплевывая прямо мне на ноги. Разумеется, невольно. К слову сказать, те, кто курит трубки, много плюют. Поколебавшись немного, я похлопал его по плечу и сказал:
— Приятель, ты плюешь мне прямо на башмаки.
— Серьезно? — удивился сеньор Джонсон. — Тысячу извинений, друг.
Здесь все так говорят: «Тысячу извинений». Кто тебе станет извиняться в Испании? Если ты потребуешь от кого-то извинений, он воспримет это как обиду.
— Сейчас слушай внимательно, — сказал сеньор Джонсон, пыхтя трубкой, — великая фраза. Этот Бил… всегда так делает… добавляет какую-нибудь гениальную фразу в море глупости.
Он кинул в рот два орешка. — Вот, сейчас, сейчас, — поднял палец вверх сеньор Джонсон. — Сейчас!
— Что ему Гекуба, что он Гекубе, чтоб о ней рыдать? — послышалось со сцены.
— Потрясающе! — воскликнул я и взмахнул руками.
— Правда?! Браво! Браво! — зааплодировал сеньор Джонсон.
— Браво! — закричал и я.
Таланты поддержали нас. Но я думаю, что наш энтузиазм очень быстро сошел бы на нет, если бы к нам не присоединился тот могучий голос из партера.
— Браво! — загудел левиафан и зааплодировал. Его аплодисменты звучали, как пушечные раскаты.
«Интересно, кто этот гигант, этот Гаргантюа?» — подумал я и обернулся к партеру. Но он тонул в клубах сизого дыма, поэтому людей невозможно было различить.
Вскоре уже все зрители кричали «браво» и аплодировали. Кто-то начал свистеть. Мы тоже стали свистеть. Мистер Перки, доктор Монардес и сеньор Джонсон опередили тех, кто снова стал улюлюкать. Разумеется, я тут же присоединился к ним. И средиобщего крика из партера донеслось мощное «Уууу! Уууу!»
— Уууу! — подхватили и мы.
Вскоре все в зале кричали «Уууу!» и топали ногами.
«Вот так все и происходит в действительности», — внезапно подумалось мне, не знаю почему. Но в такой обстановке какие только мысли не лезут в голову человеку.
— А я, скорбя, свое приемлю счастье, — сказал со сцены прекрасно одетый господин и подошел к нам. Он взял из рук сеньора Джонсона трубку, затянулся два раза и вернулся на свое место, сопровождаемый громом аплодисментов.
— Это Фортинбрас! — прокричал мне сеньор Джонсон. — Он неповторим!
— Возьмите прочь тела! — продолжил «неповторимый» человек и поддел носком обуви одно из лежащих на сцене тел. — Подобный вид пристоен в поле, здесь он тяготит.
Спустя немного времени трупы поднялись
