напоминать туристам, вроде него, о том, что они, возможно, хотели бы забыть. Вернувшись по бульвару, который, как оказалось, назывался Унтер-ден-Линден, он снова, теперь уже безо всякой боязни, вошел в Мемориал, на этот раз присоединившись к голландской группе, обошел вечный огонь, который теперь почему-то показался ему бледноватым — возможно, из-за усилившегося к полудню света, — прослушал, ничего не поняв, разъяснения голландского гида, снова миновал караульное помещение — сейчас в нем сидели и ели сменившиеся с поста солдаты, — но так и не заметил нигде никаких следов своей спутницы и отправился — на всякий случай вспомнив, где нашел ее в Вене, — искать ее в туристических магазинах на Александерплац, как называлась на его карте близлежащая большая площадь. Не нашел и там, и в очередной раз, как будто притягиваемый волшебным очарованием вечного огня, вернулся к Мемориалу, который к вечеру уже опустел, и с бьющимся сердцем прошел мимо часовых, низко опустив голову, чтобы они его не опознали.
«Ну, что ж, пора возвращаться, — сказал он себе, выйдя из здания и увидев темные дождевые тучи, затягивающие небо. — Она, наверно, давно ждет меня в гостинице». И он торопливо направился к ближайшему пропускному пункту, но, не доходя до него, заглянул в киоск, где продавали сладости и сувениры, чтобы помочь туристам избавиться от остатков восточногерманской валюты. Ощущая на себе суровый и подозрительный взгляд пожилой продавщицы, он поспешно производил в уме сложные расчеты, чтобы не оставить в карманах ни единого пфеннига. В этом он всегда был неподражаем. В аэропортах, в ожидании самолета в Израиль, он, бывало, доводил жену до панического страха, потому что до самой последней минуты бегал от киоска к киоску в поисках самых дешевых сувениров и шоколадок, чтобы отдать все до единой иностранные монеты, словно бы никогда больше не собирался бывать за границей.
25
Уже темнело, когда он возвращался к себе в пансион. Уродливая канава посреди улицы весьма продвинулась в течение дня, заметно расширив свои пределы. За регистрационной стойкой на этот раз сидела одна из дочерей хозяина. Эта спокойная вечерняя картина — тихий, пустынный вестибюль и девочка, окруженная школьными учебниками, — так и приглашала вспомнить его первый визит сюда, тогда, с юридической советницей. К его удивлению, ключ от их номера по-прежнему висел на своем месте в голубятне. Он не хотел спрашивать о своей спутнице, ему было неудобно показывать, что он никак не может уследить за своими женщинами, и поэтому он с улыбкой забрал ключ, перекинулся с девочкой несколькими словами на ломаном немецком и поднялся в свой номер — уже убранный и ничем не напоминавший о той, которая ночевала здесь сегодня ночью. Он подумал было вздремнуть, но потом решил пойти под душ, чтобы ванная была свободна, если она всё-таки вернется и будет впопыхах собираться на выход, — ему вдруг пришло в голову, что в таком случае он закончит их пребывание в Берлине посещением оперы. Он еще стоял под струей воды, когда услышал телефон. Он подбежал, голый и мокрый, торопливо поднял трубку, но это оказался всего лишь хозяин гостиницы, который радостно сообщил, что у него неожиданно освободился еще один, хотя и не очень большой номер. «На каком этаже?» — растерянно спросил Молхо. «На первом». — «Ах, на первом? — разочарованно протянул он. — А на втором ничего нет?» У хозяина ничего больше не было, но кому, как не Молхо, знать, какое ничтожное количество ступенек разделяет оба эти этажа! «Хорошо, — промямлил Молхо. — Я подумаю».
Он вытерся насухо. Его мучило какое-то глубокое разочарование, которого он не мог себе объяснить. Может быть, ему просто жаль денег? В конце концов, прошлой ночью они с ней уже пришли к определенному взаимопониманию, можно было бы так это и оставить. Или развивать. Он оделся и спустился вниз, чтобы посмотреть предложенную ему комнату, которая оказалась похожей на одиночный карцер, впрочем, по-немецки чистый и убранный карцер, — она была меньше всех известных ему комнат в этой гостинице, как будто это была самая первая, доисторическая комната, из которой со временем образовались все остальные. «Но здесь нечем дышать!» — недовольно сказал он, и дочь хозяина, сопровождавшая его, как будто поняв эти слова, торопливо открыла маленькое оконце. Молхо, однако, грызли сомнения. Он спустился вниз, чтобы объяснить хозяину, что комната слишком тесна, и тот согласился — да, он и сам знает все недостатки этого номера, но все же советует взять его, пока не поздно, потому что на завтра все комнаты уже заказаны.
Молхо нехотя согласился, и ему дали заполнить новый регистрационный бланк.
26
Не будь он так уверен, что она вернется до полуночи, он бы, конечно, отказался от этой второй комнаты. Но он был убежден, что при всем ее таланте исчезать ей в конце концов придется сюда вернуться. Поэтому он написал ей записку: «Я здесь», которую, впрочем, тут же порвал, сообразив, что пишет прописными, а не печатными ивритскими буквами, написал снова, на этот раз печатными, но иначе: «Я немного ходить», снова задумался и в конце концов снова порвал, потому что решил, что она не поймет, что значит «немного ходить», и написал совсем уже просто: «Вернусь».
Он вышел на знакомую улицу с намерением купить подарки перед отлетом. Снаружи было уже совсем темно, горели фонари, и, хотя злополучная канава сильно уродовала пейзаж, Молхо по-прежнему чувствовал себя здесь, как дома, — каждый угол, магазинчик или ресторан напоминали ему, как он гулял здесь в те великолепные зимние дни, которые казались ему сейчас овеянными каким-то волшебным светом. Неужели он был тогда счастливее? Или во всем виноват был кружившийся над улицами снег и странный голос женщины-Орфея? Ему вдруг захотелось вернуться в тот ресторан, где они с советницей были в последний вечер. Он без труда нашел его и спустился по ступенькам в большой, еще пустой в это время зал, пропахший табаком и бесстыдно обнажавший уродство своих голых стен; в дальнем углу, за длинным столом, ели несколько официантов. Не обращая на них внимания, он медленно прошел между столиками — сейчас они были покрыты чистыми красными скатертями. «Вы убили ее», — сказала сидевшая в углу женщина, вперив в него взгляд своих умных китайских глаз. Но он не потерял самообладания и ответил ей элегантно и вежливо: «В таком случае и вы убили своего мужа, сударыня». И удивительно, что она тут же, с мгновенной сообразительностью, парировала: «Может быть, но
