92
Песенные сборники Дмитлага, 1935. А музыка называлась – каналоармейская, и в конкурсной комиссии состояли вольные композиторы – Шостакович, Кабалевский, Шехтер…
И. В. Сталин. Сочинения: [В 13 т.]. М., 1949–1955. Т. 13, с. 211, 212.
От тюрем к воспитательным учреждениям. Предисловие, с. 7.
Там же, с. 449. Один из авторов – Апетер, новый начальник ГУЛАГа.
В 1954 году на Серпантинной открыли промышленные запасы золота (раньше не знали его там). И пришлось добывать между человеческими костями: золото дороже.
Отчего получилось такое сгущение, а не-колымских мемуаров почти нет? Потому ли, что на Колыму действительно стянули цвет арестантского мира? Или, как ни странно, в «ближних» лагерях дружнее вымирали?
С Золотистого освободились 186 поляков (из двух тысяч ста, привезенных за год до того). Они попали в армию Сикорского, на Запад – и там, как видно, порассказали об этом Золотистом. В июне 1942 его закрыли совсем.
Это требует многоразрезного объяснения, как и вся советско-германская война. Ведь идут десятилетия. Мы не успеваем разобраться и самих себя понять в одном слое, как новым пеплом ложится следующий. Ни в одном десятилетии не было свободы и чистоты информации – и от удара до удара люди не успевали разобраться ни в себе, ни в других, ни в событиях.
Предисловие Вышинского к книге И. Л. Авербах «От преступления к труду», с. V, VI.
Там же, с. VII.
И конечно – о колхозниках и чернорабочих, но того сравнения мы сейчас не продолжим.
А. И. Герцен. К старому товарищу. Письмо второе // Собр. соч.: В 30 т. Т. 20. Кн. 2. М.: Изд-во АН СССР, 1960, с. 585.
По всем столетиям есть такие свидетельства. В XVII пишет Юрий Крижанич, что крестьяне и ремесленники Московии живут обильнее западных, что самые бедные жители на Руси едят хороший хлеб, рыбу, мясо. Даже в Смутное время «давные житницы не истощены, и поля скирд стояху, гумны же пренаполнены одоней, и копен, и зародов до четырёх-на десять лет» (Авраамий Палицын). В XVIII веке Фонвизин, сравнивая обезпеченность русских крестьян и крестьян Лангедока, Прованса, пишет: «нахожу, безпристрастно судя, состояние наших несравненно счастливейшим». В XIX веке о крепостной деревне Пушкин написал:
Везде следы довольства и труда.
Проявилось это и в больших разнорабочих бригадах, но только в каторжных лагерях и при особых условиях. Об этом – в Части Пятой.
Так и тухта, как многие из проблем Архипелага, не помещается в нём, а имеет значение общегосударственное.
Опять «с людьми», замечаете?
Когда обсуждаются конвенции о всеобщем разоружении, меня всегда волнует: ведь в перечнях запрещаемого оружия никто не указывает охранных овчарок. А людям от них больше нежитья, чем от ракет.
По рассказу Аркадия Белинкова, Ингал потом в другом лагере так же всё писал, отгородясь у себя на нарах, – зэки просили его, потом стали требовать, чтобы он показал, что он пишет (может – доносы?). Но, увидев в этом лишь новое насилие над творчеством, только с другой стороны, – он отказался! И его – избили. (По другому рассказу – убили.)
Эль Кампесино значит крестьянин, это прозвище. Звали его Валентин Гонсалес. Своей новеллы Ингал по-настоящему никогда не кончит, потому что не узнает конца Кампесино. Тот переживёт своего описателя. Я слышал, что он вывел группу зэков из лагеря в Туркмении и перевёл горами в Иран. И даже, кажется, он тоже издал книгу о советских лагерях.
А пожалуй, тут была и историческая справедливость: отдавался старый долг фронтовому дезертирству, без которого большевики и к власти бы не пришли.
Зимой того года Борис Гаммеров умер в Бутырской больнице от истощения и туберкулёза. Я чту в нём поэта, которому не дали и прохрипеть. Высок был его духовный образ, и сами стихи казались мне тогда очень сильны. Но ни одного из них я не запомнил и нигде подобрать теперь не могу, чтоб хоть из этих камешков сложить надмогильник.
Письмо И. А. Груздева А. М. Горькому. Ленинград, октябрь 1930 // Переписка А. М. Горького с И. А. Груздевым. М.: Наука, 1966, с. 257. (Архив А. М. Горького. Т. 11.)
Те, кто увеличивает промышленные нормы, могут ещё обманывать себя, что таковы успехи технологии производства. Но те, кто увеличивает физические нормы, – это палачи из палачей! – они же не могут серьёзно верить, что при социализме стал человек вдвое выше ростом и вдвое толще мускулами. Вот кого – судить! Вот кого послать на эти нормы.
По мерке многих тяжких лагерей справедливо упрекнул меня Шаламов: «И что ещё за больничный кот ходит там у вас? Почему его до сих пор не зарезали и не съели?.. И зачем Иван Денисович носит у вас ложку, когда известно, что всё, варимое в лагере, легко съедается жидким, через бортик?»
На Акатуе арестантам давали шубы.
Ни Достоевский, ни Чехов, ни П. Якубович не говорят нам, что было у арестантов на ногах. Да уж обуты, иначе б написали.
П. И. Бирюков. Биография Л. Н. Толстого. Т. 3, гл. 5. Бондарев, Палкин, Дерулед. – Примеч. ред.
Врачи обходили это, как могли. В Сымском ОЛПе устраивали полустационар: доходяги лежали на своих бушлатах, ходили чистить снег, но питались из больничного котла. Вольный начальник санотдела А. М. Статников обходил группу «В» так: он сокращал стационары в рабочих зонах, но расширял ОЛПы-больницы, то есть целиком состоящие из одних больных. В официальных гулаговских бумагах даже писали иногда: «поднять физпрофиль з/к з/к», – да поднимать-то не давали средств. Вся сложность этих увёрток честных врачей как раз и убеждает, что не дано было санчасти остановить смертный процесс.
Достоевский ложился в госпиталь безо всяких помех. И санчасть у них была даже общая с конвоем. Неразвитость!
У бывшего зэка Олега Волкова в самиздатском рассказе «Деды»: «актированные» старики выгнаны из лагеря, но им некуда уходить, и они располагаются тут же поблизости, умереть – без отнятой пайки и крова.
(Рассказ впоследствии вошёл в книгу О. Волкова «Погружение во тьму» (Париж: Atheneum, 1987, гл. 8). – Примеч. ред.)
При Достоевском можно было из строя выйти за милостынею. В строю разговаривали и пели.
Почему-то на каторге Достоевского «среди арестантов не наблюдалось дружества», никто не ел вдвоём.
От тюрем к воспитательным учреждениям, с. 358.
Я представил её (в пьесе «Республика Труда») под именем Грани Зыбиной, но там придал ей лучшую судьбу, чем у неё была.
Это – к вопросу о численности зэков на Архипелаге. Кто знал эту «29-ю точку»? Последняя ли она в Карлаге? И по сколько людей на остальных точках? Умножай, кто досужен! А кто знает какой-нибудь 5-й стройучасток Рыбинского гидроузла? А между тем там больше ста бараков, и при самом льготном наполнении, по полтысячи на барак, – тут тоже тысячёнок шесть найдётся, Лощилин же вспоминает – было больше десяти тысяч.
Кто отыщет теперь его фамилию? И его самого? Да скажи ему – он пора зится: он-то в чём виноват? Ему сказали так! А пусть не ходят к мужикам, сучки!..
Уже многие начинания Корифея не признаны столь совершенными и даже отменены – а разделение полов на Архипелаге закостенело и по сей день. Ибо здесь основание – глубоко нравственное.
В. Лакшин. Иван Денисович, его друзья и недруги // Новый мир, 1964, № 1.
Да и эта проблема выходит за Архипелаг; её объём – всё наше общество. Весь образованный наш слой – и техники, и гуманитарии, все эти десятилетия разве не были такими же звеньями Кащеевой цепи, такими же обобщёнными придурками? Среди уцелевших и процветших, даже самых честных – укажут ли нам таких учёных, или композиторов, или историков культуры, кто положил себя на устроение общей жизни, пренебрегая собственной?
Истинное содержание этого дела, кажется, очень не совпадало даже с первым фадеевским вариантом, но не будем основываться на одних лагерных слухах.
