удивлённо посмотрел на Веру Мусаевну, дескать, за что? Та вспыхнула, подосадовав, видимо, на свою горячность. Дебальцев, сидевший против Марии, на всё на это усмехнулся, однако глаз не отвёл. Опустила ресницы Мария – замужней женщине не пристало долго смотреть на постороннего мужчину.
Выходка Шаркуна вскорости забылась, как для большинства забывается многое. Однако Мария хорошо запомнила эту немую сцену. Ей понравилась реакция сына – этот чуть насмешливый, уже всё понимающий взгляд, взгляд мужчины, который солидарен с другим мужчиной. И реакцию Дебальцева она оценила – в ней был вызов и ещё что-то совсем юношеское, чистое и чуточку стыдливое.
А ещё Мария поймала себя на мысли, что постоянно ловит информацию о Дебальцеве. Вот он пошёл на территорию лагеря проверять сигнализацию. Вот он вместе с другими работает на ветряке. Вот он пристреливает оружие. Вот он с Каем пошёл на делянку.
А потом Мария обратила внимание на его голос. Когда Дебальцев разговаривал с другими, голос его был одним, а когда с нею – голос начинал струиться, обтекать её, как-то странно рокотать и будоражить.
Сравнения приходили сами собой. Явившись однажды, они стали возникать постоянно. С этим не было никакого сладу, хотя поначалу Мария и одёргивала себя. Дебальцев и Бальтасар. Бальтасар и Дебальцев. Меж ними шёл какой-то негласный турнир, какой-то невидимый поединок. А полем боя, ристалищем, стало её сознание. То брал верх один, то другой, но ни тот, ни другой победы не одерживал. И вот к какому выводу пришла Мария.
Бальтасар – это постоянная переменчивость, всегдашняя неожиданность, это алмаз со множеством граней. А Дебальцев ясен, как стекло. Плохо это или хорошо – кто знает. Алмаз мерцает переливами спектра, играет всеми гранями, но и тревожит. А стекло прозрачно и бесхитростно. Зато через него виден мир, оно сохраняет свет и тепло.
Однажды Мария поймала на себе взгляд сына. В нём было всё – и понимание, и одобрение, и чуть грустная усмешка, и ещё тот самый проклятый вопрос. Он был стратег, Кай, и психолог. Он был сын своего отца и взрослел, мужал просто на глазах. Внимая речам Дебальцева, Мария чуяла, откуда дует ветер, куда обращает капитан её мысли. Как и подобает восточной женщине, ей не составляло труда мягко увести разговор в сторону. Но она сознавала, что воля сына, эта неукротимая мужская воля, рано или поздно сломит-таки её. Сознавала и была внутренне уже готова к этому. Однако всё ещё противилась, уклонялась, оттягивала, оправдывая себя тем, что в её жилах течёт не только восточная, но и русская упрямая кровь.
Зима шла в тревоге, бесконечных житейских хлопотах и ожиданиях. Продолжалось накопление энергии. Энергию экономили. Даже термы стали включать через неделю, лишая себя едва ли не единственного удовольствия. Энергию не жалели только для охраны.
Охрану и оборону лагеря взял на себя Дебальцев – единственный из всех военный. Первым делом капитан решил пополнить арсенал. Вдвоём с Каем они слетали на малом дельтаплане в район, где когда-то стояла воинская часть. Всё здесь пришло в упадок, но казармы и склады ещё не обрушились. Они обошли все закутки, все оружейные комнаты и каптёрки, все склады. В этих поисках им помог прихваченный Каем с дельтаплана металлоискатель. В итоге к автомату и двум пистолетам, с которыми Дебальцев полтора года назад объявился в пещерном городке, прибавились пистолет, четыре автомата с запасными магазинами, россыпь патронов и пол-ящика толовых шашек с запалами. Капитан потирал руки. Он радовался, как рыбак после удачной рыбалки.
Дельтаплан по возвращении домой Дебальцев велел посадить не на прежнем месте, а в стороне от грузового планера. Потом они с Каем долго и тщательно укрывали аппарат кусками брезента, ельником, закидывали серым снегом. Позёмка чёрная не утихала, и довершить маскировку они оставили ей.
Все следующие дни Дебальцев вместе с Каем или Пахомычем минировал дальние подступы. Он строго-настрого запретил всем отходить от берега дальше двухсот метров. Потом пришёл черёд промышленным объектам, как на полном серьёзе называл своё хозяйство Шаркун. Вдвоём с капитаном они устроили электрозащиту на ветряках и на подступах к плотинке. При этом все кабели заглубили или замаскировали.
Ближние подступы, в том числе часовенку, капитан окружил системами тайной сигнализации. Сигнализацией он опутал все пещерные лазы, кое-где расставил петли-ловушки, наложив строгий запрет совать туда нос. Он подумывал и заминировать те дальние выходы, но, остерегаясь обвалов, воздержался.
Короче, всё, что требовало охраны, контроля, досмотра, было, как говорил Дебальцев, схвачено. Без сигнализации и защиты оставалась только келья старца Флегонта. Дебальцев предлагал, настаивал что-нибудь сделать, совал в руки старцу пистолет, звал его в тир, который обустроил в дальней сухой пещере, мол, все уже пристрелялись, даже женщины, но Флегонт был непреклонен.
– Меня Господь бережёт, – качал он головой и осенял себя крестным знамением.
Предосторожности, которые предпринял Дебальцев, были не лишними. Несмотря на отдалённость и таёжные завалы, их становище не оставляли без внимания. Следы появлялись то в одном месте, то в другом. Однажды ночью прогремел взрыв. Утром капитан с Шаркуном, вооружившись автоматами, кинулись в окрестности. Недалеко от грузового дельтаплана они обнаружили воронку и клочки полимерной ткани.
– Почему они не боятся? – услышав о находке, встревожилась Тася. – Почему идут напролом? Они же люди.
Кай промолчал. Ответил Дебальцев.
– Это уже не люди, – жёстко сказал капитан. – Зомби. Инстинкт самосохранения у них ликвидирован.
В другой раз сработала электрозащита. Это обнаружилось почти сразу. Следы читались хорошо. Сначала было три цепочки следов, потом только две, а меж ними тянулась длинная прерывистая полоса – тут явно кого-то волокли.
И всё же как они ни укрепляли оборону и ни усиливали охрану, новая беда не замедлила. Она стряслась в начале марта, когда уже прибавилось свету, а с ним и надежд. Для бед и несчастий календаря – увы – не существует.
Тем утром Кай проснулся, как всегда, спозаранку. Его ждала стройка. Мерцание дальнего ночника едва достигало их с Тасей закутка, но Каю больше и не требовалось. Он поднялся. Топчан слегка скрипнул. Тася беспокойно заворочалась, что-то забормотала. Кай поцеловал её в висок, поправил полость и тихонько оделся. Теперь надо было будить Дебальцева. С тех пор, как капитан взял на себя охрану и оборону лагеря, все стали беспрекословно подчиняться ему, даже Шаркун. Капитан запретил без нужды выходить наружу и днём, и тем более ночью. А если появляется надобность, ни в коем случае не отправляться в одиночку.
Лежак Дебальцева теперь был оборудован ближе всех к выходу и
