"Эти кокарды на сапогах, кажется, кавалеристы носят..." - смутно подумал Шахов.
Спустившись на колени, он снял посеребряный офицерский пояс, перочинным ножом срезал погоны и попытался вынуть кокарды.
Это не удалось ему и, расцарапав пальцы, он оставил кокарды и приложил руку ко лбу Галины: лоб горел под рукою, где-то у виска чуть слышно ударялся пульс.
Он поднялся с колен и только теперь заметил, в какой темноте он шел все время; и впереди была та же непроницаемая, сплошная темнота, ни в одном окне не горел свет.
Он присел на корточки, так же, как давеча, взвалил тело за спину, двинулся дальше и шел, не останавливаясь, десять, пятнадцать, тридцать, сорок минут. И все так же качалось за спиной с каждой минутой тяжелеющее тело и все так же впереди была сплошная темнота и время от времени темнее темноты зияли разбитые подвальные окна, и он все шел и шел, и начинало казаться, что он никогда не дойдет, что до конца жизни будут качаться, свисая с плеч, маленькие белые руки...
- Кто идет?
Электрический свет фонаря ударяет прямо в лицо Шахова; несколько мгновений спустя свет скользит вниз снова на Шахова и снова на землю.
Шахов с усилием открывает глаза - и ясно видит на руке, которая держит фонарь, круглую нашивку с черепом и костями - знак ударного батальона смерти.
Он смотрит прямо перед собою - и видит блестящие офицерские погоны.
Он оглядывается вокруг - перед ним огромным комом лежит Инженерный замок, вокруг него стоят солдаты ударного батальона.
- Ваши документы?
Шахов опускает руку в карман пальто - первое, на что натыкается рука - наган, рассыпанные пули; он почти насильно разжимает пальцы, взявшиеся было за тяжелую, гладкую рукоятку нагана, и, несколько мгновений мучительно напрягая память, старается вспомнить, в какой карман он положил свой красногвардейский пропуск, единственную улику, которая может выдать его с головой.
Он опускает тело на землю - фонарь скользит по лицу прапорщика.
- Откуда несете раненого?
- Мой приятель, офицер, - глухо и медленно говорит Шахов, все еще шаря руками в карманах, - его ранили там, на Дворцовой площади... Я был вместе с ним... Он жив еще...
Офицер наклоняется над телом.
- Вот теперь вытащить наган и прямо в лоб и бежать, бежать, бежать...
- С него сорвали погоны, - ровным голосом объясняет он и находит, наконец, в боковом кармане старое служебное удостоверение.
И время почти останавливается, каждая секунда кажется ему часом, каждое движение проходит перед ним, как кинематографическая лента, пущенная пьяным механиком с медленностью, почти сумасшедшей...
Вот офицер осматривает изорванный китель на Галине, обыскивает карманы, останавливается взглядом на кавалерийских кокардах, выпрямляется, смотрит на Шахова...
- Да, это офицер!
Он мельком читает удостоверение, которое Шахов протягивает ему одеревеневшей рукой.
- Вам далеко нести его? Занесите сюда, здесь ему окажут первую помощь.
Он указывает рукой на Инженерный замок.
- Благодарю вас, - отвечает Шахов все тем же глухим, слишком ровным голосом, - теперь недалеко. На углу Садовой. Я уж донесу его прямо... Он, кажется, легко ранен. В руку, повыше локтя.
Патруль остается позади.
Но не успевает он, судорожно сжимая рукоятку нагана, отойти и десяти шагов, как слышит резкий оклик:
- Эй вы, послушайте, вернитесь!
Несколько секунд он стоит неподвижно.
- Итти, или?.. Или броситься бежать?.. или?..
Он оборачивается и мерным шагом возвращается к патрулю.
Офицер снова наводит на него фонарь и молча вглядывается в лицо.
- Я не был уверен в том, что вы вернетесь добровольно, - говорит он и заканчивает, поднеся руку к козырьку, - простите за беспокойство! Проходите, пожалуйста!
Шахов свернул за угол и, дойдя до угла Инженерной, снова остановился, задыхаясь, и снова положил тело на землю. Только теперь он почувствовал страшную усталость, в которой было что-то сходное со смертельной болезнью.
Он разогнул спину и снова с болью согнул ее, поднял руки и беспомощно опустил их. Ноги у него дрожали, он стоял прислонившись к столбу и бессмысленными, смертельно усталыми глазами смотрел на неподвижное тело, которое два часа назад он спас от верной смерти и которое несколько минут назад подарило ему неверную жизнь.
И вдруг это закостеневшее, бесчувственное тело, в жизнь которого он почти не верил, пошевелилось. Рука, закинутая вверх, согнутая в локте, медленно разогнулась...
--------------
В пятом часу утра он вернулся в Зимний. Дворцовая площадь была пуста. Только костры горели на углах и бродили туда и назад караулы солдат и красногвардейцев.
Каждый свой шаг делая ценою болезненных усилий, Шахов прошел во дворец и разыскал начальника охраны, невысокого бородатого моряка, который во все время разговора с Шаховым рассеянно играл своим револьвером, поблескивающим голубой сталью.
- Я направлен комендантом дворца в ваше распоряжение... - сказал Шахов, с трудом поднимая тяжелые чугунные веки.
Матрос пристально смотрел на него.
- В мое распоряжение? Это хорошо! Так, значит, в мое распоряжение?
Шахов, качаясь от усталости, старался преодолеть тупую боль в глазах. Он тяжело дышал, челюсти судорожно сжимались.
- Да. С тем, чтобы получить назначение по охране дворца.
- Идите спать! - яростно закричал матрос, - вы на ногах не стоите! Если в мое распоряжение, так я отправляю вас спать! Айда! Доброй ночи!
Книга III
I
Солдат, забрызганный грязью, проскочил на велосипеде мимо наружной охраны Смольного, ловко лавируя между автомобилями, подкатил к подъезду, наспех приткнул свой велосипед к стене и бросился бежать вверх по лестнице.
Постовые матросы схватили его за руки и отбросили назад.
- Да какой вам пропуск, дерьмо собачье, - серьезно сказал солдат, - я с донесением... с фронта!
По лестнице, вдоль которой пестрели плакаты и лозунги, он поднялся в третий этаж и ткнулся в двери Военно-Революционного Комитета.
Посредине комнаты стоял, покачиваясь на длинных ногах, высокий человек в офицерской шинели, накинутой на плечи; он негромко бормотал что-то, должно быть самому себе, потому что, кроме постового красногвардейца, который спал на скамейке, у дверей, уронив голову на грудь и крепко сжимая ногами винтовку, - в комнате никого не было.
- Мне нужен прапорщик Турбин, - хрипло сказал солдат.
- Я и есть Т-турбин, - отвечал военный, немного заикаясь.
Солдат отряхнул пот, катившийся по лбу.
- Вот...
Он протянул клочок бумаги.
- Донесение от Комитета второго царскосельского полка.
Шатаясь от усталости, он отошел в сторону, разбудил караульного, потребовал у него табаку и долго крутил козью ножку, ни слова не отвечая на расспросы красногвардейца.
Наконец, садясь с осторожностью (чтобы не коснуться натертого седлом места) на лавку, он сказал серьезно:
- Да что, товарищи? - Сами видите... говно - дело!
Высокий офицер, меньше всего похожий на офицера, мучительно морща лоб, читал донесение.
- Хм, чорт их возьми! Третий корпус, а? П-пустяки дело, - сказал он самому себе совершенно с таким выражением, как если бы говорил какому-то другому лицу, которого, никто, кроме него, не видел. - Что ж... значит крышка? К-корпус? Это не меньше десяти тысяч. Н-нет никого. Сейчас же всех собрать н-нужно. В штабе что ли? П-пустяки дело!
Солдат с недоумением прислушался, аккуратно подклеил оторвавшийся клочок цыгарки и вдруг, подмигнув в сторону Турбина, хлопнул себя по лбу и помотал рукой.
- Не того, а? Не в порядке?
- А шут его знает, - хмуро отвечал караульный, - не то, чтобы не того, а так... все время, шут его, разговаривает! Я седни ночью в карауле был, так он всю ночь сам себе разговаривает. Чудной какой-то, шут его знает!
Чудной прапорщик вдруг пришел в себя, бросил донесение на стол, подошел к карте и с напряженным лицом принялся водить пальцем по однообразным линиям окрестностей Петрограда.
--------------
Именно к этому прапорщику Турбину - одному из членов так называемой "Военки" (Военной организации партии большевиков) - был направлен Шахов.
Утром 26 он отправился разыскивать давешнего коменданта Зимнего, который за ночь успел переменить больше должностей, чем любой гражданин Республики за год, начиная с начальника пикета и кончая начальником штаба.
Шахов нашел его в Главном Штабе, где он бросался от телефона к столу и обратно, отдавая приказания, принимая донесения, налету подписывая бумаги и время от времени принимаясь торопливо ощупывать раненую руку, висевшую на грязной повязке.
Он переговорил с Шаховым, наскоро набросал записку и тут же исчез в коридорах сумрачного здания, где еще вчера бродили растерянные офицеры в мундирах с белыми аксельбантами и черными просветами погон.
Шахов развернул записку: она была адресована прапорщику Турбину и в двух словах рекомендовала "подателя сего", как бывшего офицера, опытного в военно-инженерном деле.
