Увязая в грязи, он прошел длинным пустырем, чувствуя на себе насмешливые взгляды, и вошел в столовую. У самых дверей сидели Мацуев, Косичкин, Федька и еще кто-то из другой бригады. Они замолчали при его появлении. Перед ними стояли тарелки и кружки с пивом и простоквашей. Места рядом с ними не было, и Федька, пошарив глазами, виновато развел руками. Пронякин почувствовал облегчение.
Он взял обед и пошел с подносом к одинокому столику в полутемном углу избы. Ему хотелось сесть спиной к ним, но он заставил себя сесть боком. Краем глаза он видел их и знал, что они говорят о нем. Затем Федька с грохотом поднялся и направился к его столу. Он сел рядом на стул и поставил локоть возле тарелки.
- Ну как? - спросил Федька. Он ухмылялся, растягивая губастый рот, и сопел над ухом Пронякина.
- Тридцать три.
- Чего - тридцать три?
- А чего - ну как?
- Как работенка, спрашиваю.
- Ничего, не пыльная. Скаты в порядке, поршня не стучат, нигде не заедает.
Пронякин продолжал есть, неторопливо и старательно, как едят утомившиеся люди. Федька все сопел, не зная, с чего начать. Наконец он спросил, придвинувшись:
- Пивка не выпьешь?
- Не хочется.
- Что так? Веселей бы у нас разговор пошел.
- А мне и так весело.
- Понятно. - Федька откинулся на стуле и заговорил громко, как будто нарочно, чтобы все слышали: - Героем себя чувствуешь. Приятно небось?
Пронякин не ответил. Федька опять придвинулся.
- Ну чего молчишь?
- Жду: может, ты чего умного скажешь.
- Где уж нам, - вздохнул Федька. - Один ты у нас такой умный. Другие против тебя сплошь дураки.
Федька все ухмылялся, лукаво сощурившись. Но если б он вдруг развернулся и ударил, Пронякин не удивился бы. Он весь напрягся, чувствуя, как застучало в виске от еле сдерживаемой ярости.
Но Федька не ударил. Он спросил лениво:
- А встречали как - не понравилось?
- Понравилось, - сказал Пронякин, глядя на него в упор. - Это не ты ли свистел?
- Нет. - Федька замотал головой. - Не я. Такие штуки не уважаю. И, между прочим, если б знал кто, сам бы, может, ему по физике свистнул.
- Это и я сумел бы.
- Ну понятно. Смелый парень, что и говорить. Одно, понимаешь, непонятно: что же это ты делаешь, черт с рогами? За что ты нам всем в морду плюешь?
- Это как?
- А так! - сказал Федька. - Думаешь, ты один такой - все можешь? А другие не могут? В коленках слабы? Ошибаешься, Витя. Тут покрепче твоего найдутся. Только наш "ЯАЗ" не потянет, хоть ты ляжь под него. Может, и рады бы лечь, только он все равно не потянет. Так что, пойми, мы тут не от хорошей жизни груши околачиваем.
- Сочувствую вам, - сказал Пронякин. - Да помочь не могу.
Федька молчал, уставясь на него тяжелым взглядом побелевших глаз. От злости у него дрожали скулы.
- Помощи никто у тебя не просит. А просят, чтоб ты жлобом не был... который за четвертную перед начальством выпендривается. Ей-Богу, перед другими бригадами за тебя совестно. Приняли вроде бы тебя неплохо, да и сам ты поначалу ничего показался... Или, может, что не так было? Может, обижаешься?
- Нет. Давно уж не обижаюсь.
- Ну так за каким же чертом в дождь ездишь? Кому глаза колешь? Или хочешь, чтоб нас потом Хомяков пиявил - вот, мол, был почин, а не поддержали?..
"Вот оно что! - подумал Пронякин. Тяжелая квадратная голова Мацуева склонилась над кружкой, которую он сверху накрыл ладонью и, хмурясь, шевелил бровями. - Значит, сам ты запретить не можешь. А к Хомякову ты не пойдешь".
Было тихо, лишь звякала посуда, и еще Гена Выхристюк, небрежно облокотясь на прилавок, кокетничал с поварихой:
- Приходишь к вам с единым стремлением в мыслях - быка съесть. А похлебаешь кулешику вашего, кашки пшенненькой, то да се, и аллеc гут гемахт, как немцы говорят, а по-русски значит - боле не желается!
Повариха расплывалась лоснящимся лицом и утирала тряпкой могучую розовую шею.
- Я за ваши глаза не отвечаю, - громко сказал Пронякин. - А стыдиться вам тоже нечего. У меня "мазик" хотя и старенький, да удаленький. Так что я свои двадцать две ходки сделаю. Смогу - и двадцать третью сделаю.
- Много, думаешь, толку от твоих ходок? - сказал Федька. - Только экскаватор зря энергию жгет.
- А про то не моей голове думать. Я не геройством занимаюсь... Просто я, понимаешь, на твой гарантированный двадцать один рублик не согласен.
- Что ж ты раньше не сказал, чудак? Мы бы уж тряхнули мошной, так и быть, насобирали бы тебе по рублику. Или даже по трешке. А то - давай кепку, пройдусь. Хочешь?
Пронякин промолчал, едва сдерживаясь, чтоб не заорать на Федьку. Это вышло бы и вовсе по-дурацки.
- Значит, так? - спросил Федька, вставая. - Хорошего не делаешь, гляди, Витя, учти.
- Гляжу, - сказал Пронякин. - Сам гляди.
Он доел, тяжело двигая желваками, выпил прозрачный компот, заедая черным хлебом, и встал. Проходя мимо них, он натягивал кепку так, чтоб локтем прикрыть лицо. Они были заняты едой и пивом.
До конца перерыва оставалось слишком много времени, которое некуда было деть. Он поставил свой "МАЗ" у въезда в траншею и курил, ожидая сирену. Но ему не курилось, ему хотелось бросить все и уйти пешком в поселок. Он еще успеет на последний автобус, если только автобусы ходят по такой грязи, а не то пройдет пятнадцать километров пешком до шоссе, а там проголосует, а из Белгорода пошлет телеграмму жене, чтоб выслала денег на дорогу.
Но тут же он вспомнил, что жена и сама, наверное, уже в дороге. "Хоть бы скорее ты приехала", - сказал он ей.
Послышалось несколько тугих, упругих ударов. Это была последняя серия взрывов. Потом сирена дала отбой.
За час дорогу совсем завалило комьями раскисшей глины, и ему пришлось сбросить скорость на первом же спуске. К тому же вдруг отказал дворник, а стекло залепляло мельчайшей капелью. То и дело приходилось протирать его рукавом. Из-за этого он не сразу обнаружил экскаватор Антона. Забой, в котором они работали, был теперь разворочен взрывом, а экскаватор стоял в полусотне шагов от него, и Антон тащил на плече провода.
- Ты что? - спросил Пронякин. - Никак, сматываться решил? - Втайне он даже надеялся на это.
- Вылазь, - сказал Антон. - Погляди-ка, чего они там наковыряли.
Пронякин подошел к забою. Антон бросил провода и тоже подошел. Он оставил свою куртку в кабине и был в тельняшке с закатанными выше локтей рукавами и в тапочках на босу ногу, а на затылке чудом держалась крохотная кепочка - точно не было мороси и холода, пронизывающего до костей.
Там, куда они смотрели, среди рваных ломтей серо-голубой глины лежало несколько осколков какого-то камня, присыпанных красной пылью. Пронякин сошел вниз и, подняв один осколок, вытер его о штаны.
Осколок лежал на его ладони. Он был тяжелый и острый, как обломок гранита, и точно склеенный из разных, плохо пригнанных друг к другу пластинок. И цвет у него был странный: издали грязно-бурый, как запекшаяся кровь, а вблизи - с сильными проблесками сиреневого, переходящего в темно-свинцовый. Точно железо в горне, нагретое до малинового каления и слабо мерцающее, остывая под слоем окалины и пепла.
- Это чего? - спросил Пронякин.
- Надо полагать, синька, - сказал Антон.
- Синька?
- Ну да. Самая что ни на есть богатая курская руда.
- Неужто курская руда?
- Ну, скажем, белгородская - сказал Антон. - Да ты чего - первый раз видишь? У меня ж таких полна тумбочка...
- Не знаю, - сказал Пронякин. - Не видел.
- Вон взрывники идут, они тебе все объяснят.
Меланхолично и не спеша взрывники осматривали развороченные лунки. Их было трое, в одинаковых брезентовых дождевиках с остроконечными капюшонами и в резиновых сапогах, - три фигуры, появившиеся из туманной полутьмы карьера, будто тени, внезапно отделившиеся от стены. Они подошли, шагая по лужам, и у них оказались одинаковые лица с застывшим на них разочарованием. Оно, вероятно, было такой же их принадлежностью, как дождевики с капюшонами, резиновые сапоги и непременное: "Взрывник ошибается только раз в жизни".
- Ну что, ребятишки, - спросил Антон, - набабахались вволю? Не знаю, как у вас, а у меня таки башка колоколом звенит.
Они посмотрели на него с легким презрением.
- Разве ж это взрывы? - сказал один из них.
- Дали бы тонн тридцать динамита, так мы б тебе бабахнули. Враз бы рудишка выскочила.
- А карьер? - спросил Антон. - Эдак вы и карьер завалите.
- Вот то-то и оно, - вздохнул второй.
Пронякин молча протянул взрывникам осколок, на который они покосились нехотя, и первый из них равнодушным тоном объявил:
- Синька. То, что ты держишь, синька.
-- Стало быть, руда?
Они пожали плечами.
- Не ошибаетесь?
Второй с готовностью отчеканил.
- Взрывник ошибается только раз в жизни.
- Ведь это что же значит, - спросил Пронякин, - ведь это мы, выходит, в руду пробились?
- Погоди пробиваться, - сказал второй из них, - не пробились, а извлекли.
- Не один черт?
- Ты, Витя помалкивай, - сказал Антон, усмехаясь. - Они, понимаешь, корифеи, им видней.
