— Боже! что это со мной! — думала Маша несколько дней спустя, ходя по своей комнате, которую Ненила Павловна постаралсь ей устроить со вкусом и комфортом. — Это точно болезнь какая! Все он, везде он! Что бы я ни делала, о чем бы ни думала — все он! С тех пор как увидала его, точно я заколдованная. И не думать о нем стараюсь. Вчера утром даже не вышла в гостиную, когда он был; ничто не помогает — еще хуже, еще тошнее! Умереть было бы, может, лучше. Вот, видно, угадал Никанор Васильич, что я исковеркаю, изломаю свою душу. А из чего, для чего? Неужели так и расстаться в сомнении! И не будет он даже знать, люблю ли я его. Можно с ума сойти. Нет, не совладать мне с собой; нет, уж это роковое. Пусть так и будет. Век прожить и счастья не узнать — это ужасно! А кто мешает? Может быть и прав Никанор Васильич!..
Она вышла в гостиную. Ненилы Павловны не было дома. Маша опустилась на диван усталая, точно разбитая. Бледный поздний луч осеннего заката пробивался в комнату и так кротко и мягко отражался на предметах… Молодая девушка закрыла глаза. Чудная нега разлилась по всему существу ее. Перед ней замелькали заманчивые картины, ей послышался знакомый голос. Полусон, полубред оковал ее.
— Милый! — произнесла она вдруг, склоняясь к кому-то невидимому, но близкому! — милый! как я люблю тебя!..
Она опомнилась от своего движения, любопытно осмотрелась кругом и снова закрыла глаза.
— Я сама в себе не властна! — прошептала она про себя. — Мне кто-то говорил, что это так бывает, да я не верила. А вот сама…
— Может быть, я не в пору, некстати? — послышался уже наяву голос Арбатова, остановившегося в нерешимости посередине комнаты. — Мне сказали, вы дома; я зашел без спросу. Вы извините?
Маша встрепенулась, но не вдруг могла говорить. Сердце у нее забилось до боли, почти до дурноты. Арбатов сделал вид, что ничего не замечает.
— А мы с вами давно не видались, Марья Петровна, — сказал он. — Я вчера заходил утром, вас не было.
— Вы так скоро ушли.
— Мне сказали, что вы нездоровы и не выйдете. Ну, как теперь вы себя чувствуете, лучше? прошло?
— Прошло, — сказала она.
— Прошло! — повторил он с улыбкой. — Все проходит в жизни… Иногда и хорошо, что проходит.
— Нет, не все, — отвечала она.
— Это так только кажется. Не беспокою ли я вас? Прогоните меня, пожалуйста.
— Вам этого хочется? вам скучно со мной?
— Вот еще что придумали! — сказал он с дружеской, нежной фамильярностью. — Не грех вам? Мне так редко удается поговорить с вами без помехи.
— За мной скоро пришлют из деревни, я думаю.
— Как! — произнес он с испугом. — Но… вы позволите приехать к вам в деревню?
— Ваша усадьба так близко от нас, всего в двух верстах.
— Какая усадьба?
— Голубково.
— Неужели? это чудесно! А, впрочем, зачем? не лучше ли не ехать? Как вы думаете?
Он сел с ней рядом.
— Что пользы? — продолжал он вкрадчиво. — Пожалуй, Налетов и прав: или все, или ничего!
Он будто нечаянно, между прочим, взял ее руку и придвинулся ближе.
— Вы позабудете меня? — сказал он тихо и страстно, как бы невольно склоняя голову на ее плечо.
Она с минуту оставалась неподвижна, точно очарованная; потом сама склонилась лицом к его лицу и проговорила чуть слышно:
— Приезжай! Неужели столько счастья… Приезжай, если любишь!
И она не отклонялась от руки, охватившей ее талию; и когда на щечке ее загорелся первый поцелуй любимого, она чувствовала, что целый ряд туманных, однообразных дней без надежд и счастья не стоит одной минуты… Яркий луч прошел по темной тропе ее существования… Пусть он скоро погаснет, что за дело! но он осветил путь, и ей уже не так страшно идти вперед.
— Вот, кажется, и Ненила Павловна возвратилась, — сказала Маша, опомнившись и овладев собой. — Итак, до свидания! — прибавила она с улыбкой любви и счастья и пошла встречать Ненилу Павловну.
— Нет, это не Ненила Павловна, а я к вашим услугам, — сказал Налетов, сталкиваясь с Машей в дверях.
— А, Никанор Васильич! — сказала она радушно, протягивая ему руку.
— Арбатов здесь? Ну, Марья Петровна! то-то, я думаю, вы зарассуждались с ним о любви под сумерки в поэтическом полусвете… Я думаю, он перечитал все страстные стихотворения, начиная с Державина и до нынешних. А я, как тут, явился. Не в пору гость хуже татарина, говорят.
— Вот уж правда! — подумал Арбатов. — Вот и не угадал, — сказал он вслух, — мы стихов совсем не читали…
— А, тем лучше… Я вам принес Белинского, Марья Петровна. В особенности рекомендую вам, как женщине, одну статью о Пушкине, где критик рассуждает о любви и браке.
— Это там, где он говорит, что брак есть гроб любви и поэзии жизни? — спросил Арбатов.
— Да, кажется, — отвечал Налетов, — но это не главное, а главное — почему так бывает и должно ли так быть… Вот уж это, кажется, настоящая Ненила Павловна воротилась, — прибавил он.
Ненила Павловна точно воротилась и очень обрадовалась, что нашла у себя гостей, которые остались на весь вечер.
— Так вот она, любовь!.. — думала Маша, раздеваясь и ложась в постель.
Мысли ее путались, она будто грезила наяву… а вот опять чей-то бледный, знакомый образ пронесся перед ней; чей-то голос и упрек заставил болезненно сжаться ее сердце и внес отраву в ее новорожденное счастье, влил тоску в ее первую, светлую радость.
— О, на моей душе грех, большой грех!.. — проговорила она почти впросонках.
— Право, mon ange,[6] мне это очень досадно, что ты у меня похудела и побледнела. Что скажет мамаша? Мне хотелось бы, чтоб ты у меня цвела как роза, — говорила Ненила Павловна Маше, снимая шляпку и отряхивая с нее пыль. Она только что воротилась с загородной прогулки. — А как ты стала интересна, Маша, — чудо! Анна Федоровна не узнает тебя. Это платьице так мило, так идет к тебе. Ты уж, дружок, не скучаешь ли у меня?
— О нет, напротив; мне так приятно у вас, так хорошо! — отвечала Маша. — Я переживаю лучшие дни моей жизни…
— Ты так грустно это говоришь… Машечка, ангел мой! — продолжала Ненила Павловна, лаская девушку, — скажи по правде, ты неравнодушна к Арбатову? Заговорило сердечко? О, плутовка! вижу, все вижу! И краснеет, и бледнеет. Не бойся, душа моя, я не строгий судья — я очень понимаю порывы молодого сердца. Сама была молода, сама любила. Ах, Маша, чего мне стоило с ним расстаться, выйти замуж против сердца!
— Зачем же вы выходили? Зачем принесли себя в жертву расчета или эгоизма?
— Ах, друг мой, как можно так говорить! Это Налетову легко толковать, а что могла я сделать, бедная, молоденькая, запуганная девочка? Все родные были против. Конечно, если б тогда у меня была теперешняя опытность, не сгубила бы я своего счастья… Он тогда был очень незначительный человек, а после как далеко пошел, Маша! Голова-то у него светлая.
— Вы так и расстались? Вы не видались с ним?
— Нет. Уж он давно женат на другой, давно позабыл обо мне. Он — мне сказал один знакомый — сперва был в отчаянии, потом стал называть меня пустой, бесхарактерной, говорил, что у меня не достало сил принести жертву, что я не любила его, а так только, увлекалась… Мне это было очень горько — такая несправедливость! Ах, если б он знал, сколько слез пролила я, такие тяжкие дни и ночи проводила! Сколько раз проклинала жизнь… однажды отравиться было хотела, но как-то страшно стало, не решилась.
— Бедная Ненила Павловна! — сказала Маша, устремив на нее полный сострадания взор, — вы были сами виноваты; вам бы бежать с ним.
— Не решилась, мой ангел; шутка — бежать!
— Но если вы так любили? Кому вы принесли пользу, что измучили себя?
— Конечно, глупа была, характеру не достало.
Маша глубоко задумалась.
— Уж теперь все прошло, — продолжала Ненила Павловна, — нечего и вспоминать… Ах, душечка моя, все они требуют жертв, доказательств…
— Так что же? мне кажется, нет выше счастья, как чем-нибудь доказать свою любовь… Под венец без препятствий и горя всякая пойдет с любимым человеком. Это еще не доказательство.
— Ой-ой, Маша, да ты у меня отчаянная! Беда, как ты влюбишься серьезно!
Маша как-то странно, почти насмешливо улыбнулась.
— Если б ты знала, — подумала она, — как серьезно и страстно люблю я!
— Арбатов увлекательный человек; я боюсь, что он закружит твою головку. Берегись, дружок.
— Для чего и для кого?.. — подумала снова Маша ей в ответ.
— А впрочем, — продолжала Ненила Павловна, — теперь, когда ты вернешься в свое уединение, тебе, по крайней мере, есть о чем вспомнить, помечтать немножко.
Перед Машей вдруг страшным призраком встала вся ее деревенская жизнь, пустая, праздная, одинокая.
— Мне от вас ехать не хочется, — сказала она.
— Милка моя! мне самой грустно с тобой расстаться. Я скоро опять выпрошу тебя к себе; зимой тебе еще будет у меня веселее, теперь в городе еще пусто. Ведь нельзя и старушку оставить надолго; она и так скучает по тебе.
