— Знаете, докторъ, если вы ничего не имѣете противъ, — шепнулъ онъ Кальту, — то я взялъ-бы правую кормилицу, то-есть скуластую. Во-первыхъ у нея не умиралъ ребенокъ, а во-вторыхъ, она и, изъ лица не казиста. Еликанида кормилица дала намъ такой опытъ, что я теперь боюсь взять въ кормилицы даже и миловидную женщину. Да и жена меня объ этомъ просила.
Докторъ оттопырилъ нижнюю губу, поправилъ очки и отвѣчалъ:
— Что-жъ, возьмите. Эти кормилицы будутъ обѣ молочны и обѣ подходящи для вашего ребенка. Рѣшайте, и тогда я сейчасъ подробно ее осмотрю.
— Такъ эту. Она погрубѣе будетъ и на нее, надѣюсь, никто ужъ не позарится. Какъ тебя звать, милая? — спросилъ Колояровъ скуластую женщину.
— Степанидой, баринъ.
Степаниду тотчасъ-же оставили одну, а другую женщину удалили.
Уходя, женщина воскликнула:
— Вѣдь вотъ счастье-же людямъ, прямо собачье счастье! Сегодня только въ пріютъ къ акушеркѣ записалась и ужъ мѣсто себѣ слопала, а я, несчастная, недѣлю здѣсь сижу.
Степанидѣ тотчасъ-же были объявлены Колояровымъ условія найма.
— Докормишь ребенка до конца, будешь къ нему внимательна, ласкова — и все наше бѣлье, которое мы тебѣ дадимъ, всѣ наряды кормилицы — все тебѣ пойдетъ, — сообщилъ ей Колояровъ.
— Съ удовольствіемъ, баринъ, съ удовольствіемъ. Я къ дѣтямъ ласкова, люблю дѣтей, — отвѣчала та.
— И тюфякъ тебѣ, и подушки тебѣ отдадимъ, будь только къ своимъ обязанностямъ исполнительна.
— О, онѣ эти правила всѣ знаютъ! — замѣтила акушерка. — Сюда и неученая-то придетъ, такъ сейчасъ-же научатъ. Здѣсь школа.
— Я, милая Софья Петровна, въ первый разъ по мѣстамъ, — отвѣчала Степанида и тутъ-же спросила Колоярова: — А сапоги и калоши, баринъ, тоже, на вашъ счетъ?
— Я не знаю, какъ у насъ теперешняя мамка живетъ. Жена это знаетъ. Но хорошо, пусть будутъ и сапоги съ калошами наши. Только долженъ предупредить, что вѣдь со двора мы тебя одну отпускать не будемъ.
— Ой, баринъ! Такъ какъ-же тогда?
— А ужъ тамъ какъ знаешь! Гулять мы тебя будемъ пускать, но въ сопровожденіи бонны или горничной.
— Баринъ, ваше благородіе! — вырвалось у Степаниды, и лицо ея омрачилось.
— Да вѣдь ужъ это порядокъ извѣстный для тѣхъ, кто въ мамки поступаетъ, — замѣтила ей акушерка.
— А какъ-же ребеночка-то моего мнѣ навѣстить? Вѣдь онъ у меня теперь у квартирной хозяйки.
— Ребеночка должна въ воспитательный отдать! Отдашь и получишь билетъ. Откормишь господскаго ребенка и возьмешь своего, — вразумляла ее акушерка и прибавила:- Да чего притворяешься-то! Ты вѣдь все это лучше насъ знаешь. Ты вѣдь въ кормилицахъ жила въ воспитательномъ.
— Жила, жила, но изъ-за того и ушла, что тамъ воли мало, да и жалованье пустое. Опять-же трехъ кормишь. Свой и два чужихъ ребенка на груди.
— Ты что: замужняя или дѣвица? — поинтересовался Колояровъ.
— Дѣвушка, — отвѣчала Степанида и потупилась. — Гдѣ замужней быть!
— Замужняя большая рѣдкость, — вставила свое слово акушерка. — Онѣ не идутъ въ кормилицы. Да и бракуютъ ихъ. Вѣдь мужъ своими посѣщеніями надоѣстъ. А не пустить нельзя — мужъ.
— Нѣтъ, нѣтъ! чтобъ никакихъ посѣщеній! — воскликнулъ Колояровъ. — Такъ вотъ думай, Степанида, а нѣтъ, такъ мы съ другой уговоримся.
— Нѣтъ, зачѣмъ-же… Я согласна буду. А только кто-же за ребеночка моего въ воспитательный платить будетъ?
— Конечно-же, ты… — быстро отвѣчала ей акушерка. — Ты это должна дѣлать изъ своего жалованья.
— Да велико-ли жалованье, барыня Софья Петровна!
— Ахъ, ты неблагодарная! Да такого жалованья иной писарь-чиновникъ не получаетъ. Зачѣмъ-же ты въ пріютъ записалась? Зачѣмъ-же ты въ кормилицы идешь, если недовольна? — упрекнула Степаниду акушерка.
— Да я довольна, а только вонъ у генеральши одной моя землячка жила, такъ тамъ и за ребеночка ейнаго въ воспитательный платили. За четырнадцать мѣсяцевъ платили, а я-то вѣдь иду на мѣсто на сколько? Ребеночекъ-то господскій вѣдь ужъ подросши.
— На пять-шесть мѣсяцевъ ты поступаешь въ кормилицы къ намъ, — сказалъ Колояровъ и тутъ-же прибавилъ: — Ну, хорошо, хорошо. Я и за ребенка твоего заплачу въ воспитательный, будь только довольна нашими порядками. Недовольство портитъ молоко.
— Много вамъ благодарны, баринъ. Спасибо вамъ. Мерси.
Степанида въ поясъ кланялась Колоярову.
— Напрасно… Балуете вы ее… — шепнула ему акушерка.
— Ну, да ужъ пусть только не жалуется, пусть будетъ привязана къ ребенку и нашему дому, — пробормоталъ Колояровъ. — Я дамъ вамъ деньги, сколько нужно въ воспитательный. Распорядитесь пожалуйста. А когда вы можете ее привезти къ намъ?
— Да пожалуй даже сегодня вечеромъ. Федоръ Богданычъ осмотритъ ее, потомъ я пошлю ее съ дѣвушкой въ баню, а затѣмъ къ вамъ… — дала отвѣтъ акушерка.
— Милая Софья Петровна! — воскликнула Степанида. — Какъ-же сегодня-то? Дайте мнѣ отгуляться малость передъ мѣстомъ, дайте ребеночка моего навѣстить.
— Ребенка ты принесешь сегодня ко мнѣ, завтра я его отправлю въ воспитательный подъ квитанцію, а отгуляться тебѣ не полагается! — строго сказала ей акушерка. — Что ты съ ума сошла, что-ли? Отгуляться…
— Да ужъ пожалуйста, Софья Петровна, послѣдите за ней… и прямо къ намъ… — испуганно проговорилъ Колояровъ и, вставъ съ кресла, обѣими руками пожалъ обѣ руки акушерки.
— Ну-съ, для порядка и успокоенія васъ, я ее все-таки поосновательнѣе осмотрю… Пойдемте, Софья Петровна, — пригласилъ докторъ акашерку и удалился вмѣстѣ съ ней и съ Степанидой.
Колояровъ остался въ гостиной одинъ. Онъ курилъ, взялъ переплетенный экземпляръ „Нивы“, лежавшей на столѣ, и сталъ его перелистывать, разсматривая картинки. Вдругъ скрипнула дверь и на порогѣ ея показалась еще женщина — четвертая: крупная, дородная, чернобровая, молодая. Она была въ свѣтлосинемъ шерстяномъ платьѣ съ желтой отдѣлкой, безвкусномъ и неуклюже на ней сидѣвшемъ. Она улыбалась и произнесла:
— Баринъ, а баринъ! Меня-то вамъ и не показали, а я вотъ какая здоровая — посмотрите на меня. Вѣдь она, здѣшняя акушерка, кого первымъ показываетъ? Кто ей больше халтуры даетъ. Не вѣрите, баринъ? Право слово…
Колояровъ смотрѣлъ на нее и недоумѣвалъ. Наконецъ, онъ спросилъ:
— Вы тоже кормилица?
— Да, да… Тоже наниматься пришла и сижу здѣсь.
— Мы ужъ выбрали себѣ кормилицу.
— Степаниду? Да она, баринъ, вамъ не годится.
— Отчего? Что за вздоръ! Нашъ докторъ за нее ручается.
— Да докторъ не знаетъ, баринъ. И Софья Петровна тоже не знаетъ за ней этой прорухи.
— Что такое?
— Только Бога ради, баринъ, вы не говорите Софьѣ Петровнѣ, что я вамъ сказала.
— Да что такое? Говорите, пожалуйста.
— Выпить любитъ. Изъ-за этого-то, кажется, она и въ воспитательномъ не поладила.
Колоярова передернуло.
„А что если это правда?“ — подумалъ онъ и даже испугался, но сообразивъ, что тутъ можетъ быть и ложь изъ-за наискорѣйшаго полученія мѣста, сказалъ:
— Послушайте, мнѣ кажется, что вы клевещете.
— Зачѣмъ-же, баринъ, намъ клеветать? Она сама намъ разсказывала, что выпила она въ воспитательномъ — ну, изъ-за этого все и произошло. Возьмите, баринъ, меня въ кормилицы. Я два года тому назадъ уже кормила у господъ и знаю все, какъ и что… Меня учить не надо.
— Я взялъ… — растерянно произнесъ Колояровъ. — Мнѣ докторъ выбралъ. А если васъ намъ акушерка не показала, то, должно быть, вы не годитесь по своему молоку. Вы когда родили?
— Да ужъ недѣли двѣ съ половиной, баринъ, — отвѣчала женщина.
— Ну, вотъ видите. А у меня полугодовалый ребенокъ.
Въ сосѣдней комнатѣ раздались шаги. Женщина тотчасъ-же скрылась за дверью.
„Вретъ… Клевещетъ… Не можетъ быть, чтобъ эта Степанида, которую мы взяли, была пьющей… Не похожа она на пьющую. Да наконецъ, у насъ будетъ подъ присмотромъ. Гдѣ ей достать у насъ вина“! — успокаивалъ себя Колояровъ.
Показались докторъ Кальтъ и акушерка.
— Здоровѣе здоровой. Не ладно она скроена, но крѣпко сшита, — отрапортовалъ докторъ Колоярову про Степаниду. — Золото, а не кормилица.
Сходя съ лѣстницы вмѣстѣ съ Колояровымъ отъ акушерки, докторъ Кальтъ опять завелъ разговоръ о винтѣ.
— У меня есть маленькая статистика о моей игрѣ,- говорилъ онъ. — Играю я, какъ вы знаете, въ большинствѣ случаевъ по маленькой, но какая-бы игра ни была, въ четныя числа я почти всегда проигрываю, въ нечетныя — выигрываю. И даже тринадцатое число для меня счастливо.
Колояровъ не слушалъ его. Въ головѣ его сидѣла кормилица.
— А что, докторъ, мнѣ пришло въ голову… — началъ онъ уже совсѣмъ внизу, на подъѣздѣ. — Не пьетъ-ли эта кормилица, которую мы ваяли? Лицо у ней такое подозрительное, видъ такой.
— Никакихъ указаній нѣтъ, — отрицательно покапалъ головой докторъ. — И лицо ничего. Не красавица она, но лицо, какъ лицо. Нѣтъ, батенька, вы мнительны, очень мнительны.
