И ранним утром, сидя на крайне неуютной для него Зойкиной кухне, Бухгалтер вспомнил множество мелочей и совпадений, которым еще совсем недавно не придавал никакого значения, но которые сейчас все сошлись, сцепились между собой, образовав совершенно понятную картину, в которой он действительно был декорацией, которую использовали и переставляли с места на место.
Мелькнула в глубине души трусливая мысль, что лучше было бы, если бы все осталось по-прежнему... Он не любил перемен. Да и что было бы, если бы люди узнали друг о друге все тайные мысли, все самые скрытые пружины? Понятно, что было бы. Распались семьи, разбились дружбы, разбежались компаньоны. И несмотря на то, что в тотальном мире беспорядка, прекрасными островами, возможно, и сверкали бы исключения, они были бы слишком ничтожны, чтобы что-либо изменить в принципе. Так не разумнее ли принимать все, каким оно кажется, когда, процеженно и отфильтрованно, возникает на видимой поверхности то, чему и должно появиться на поверхности... Во имя порядка.
Итак, когда на кухню вошла Евгения, Бухгалтер посмотрел на нее крайне неодобрительно, можно даже сказать, враждебно.
...Бухгалтер вернулся в комнату старухи и лег на диван.
- Положите деньги на стол, - сказала Евгения, заглядывая к нему. - Если хотите, чтобы вас не беспокоили.
- Обойдется, - сказал Бухгалтер. - Вечером я уезжаю, - и повернулся к ней спиной. Под тяжестью его грузного тела ветхий диван беспомощно застонал.
Зойка агрессивно и бесцеремонно гремела кастрюлями на кухне, всем своим видом показывая, кто здесь хозяин, - вся эта история ей жутко не нравилась. Она озабоченно носилась по квартире и даже помыла пол в прихожей. При этом лицо у нее было надутое и обиженное. Она ушла на работу, так и не сказав Евгении ни слова.
Весь день Евгения провела в молчании. Молчала квартира Зойки, бывшая квартира старухи, молчал Бухгалтер за дверью, только диван под ним, когда он поворачивался, тягостно вздыхал, да в трубах иногда деликатно журчала вода. Евгения смотрела из окна во двор, двор-колодец, всегда немного сумрачный, школьники шли в школу, взрослые - на работу... Потом они возвращались - дети из школы, взрослые с работы, и поэтому Евгения поняла, что прошел день.
Наконец Бухгалтер к ней вышел.
- Я уезжаю, - сказал Бухгалтер. - Не преследуйте меня. Я сделаю то, что вы хотите.
И Евгения поняла, что он говорит правду.
На подходе к вокзалу Бухгалтер позвонил жене.
- Ты где? - закричала жена.
- Все в порядке, - сказал Бухгалтер. - Не волнуйся.
- В чем дело? Объяснись! - кричала жена. Голос у нее срывался на незнакомые Бухгалтеру истерические интонации.
- Я прожил с тобой двадцать шесть лет и не догадывался, что у тебя может быть оружие.
- Ты не понял, я объясню! - кричала жена.
- Наташа, - спокойно сказал Бухгалтер. - Ты помнишь нашу молодость? Ты же знаешь, я никогда не любил все эти походы, палатки, костры, гитары, посиделки на кухнях... В таких случаях я никогда не знал, что делать, и чувствовал себя идиотом.
- Я помню... - сказала жена.
- Да, но мне нравилось, когда это делали другие. То что делаешь ты сейчас, мне не нравится.
- Послушай... - начала жена.
Бухгалтер не стал ее слушать.
Он сказал:
- Лучше всего, если ты уедешь, - и повесил трубку.
В комнату быстро вошел Седой, слышавший этот разговор по другому телефону. Жена Бухгалтера с трубкой в руке, из которой все еще раздавались совершенно непримиримые короткие гудки, вся обвисла на стуле, как брошенная одежда.
- Вы все испортили, - сказал Седой. - Я-то думал, вы знаете своего мужа.
- Я... - сказала жена Бухгалтера, от растерянности не находя слов. Я... - в своих очках для чтения с толстыми стеклами она походила на испуганную, больную черепаху.
- Да плевать мне на вас! - безжалостно сказал Седой. - Вы-то здесь при чем... На вас мне плевать!
- Але? - послышался мелодичный голос, и сердце Бухгалтера дрогнуло.
- Я уезжаю, - сказал Бухгалтер.
- До скорого, - промурлыкал телефон.
- Навсегда, - сказал Бухгалтер. И повторил: - Навсегда.
Голос сломался и что-то заверещал, но Бухгалтер его больше не слышал.
...Ехал Бухгалтер один в купе первого класса. Он выпил стакан хорошо заваренного, крепкого чаю и машинально съел пачку печенья со столика, половина этого печенья горой крошек осталась у него в бороде и на груди. Потом он почистил зубы зубной пастой и щеткой, которые купил в киоске на вокзале, но спать лег, не раздеваясь (он вторую ночь спал, не раздеваясь), и выключил свет. Не спал. В темноте мелькали огни... И тут он услышал шорох. Сначала где-то вверху, потом ниже, и вдруг он отчетливо увидел старуху, которая мешала ему спать прошлой ночью. Старуха стояла около умывальника. Она взяла его зубную пасту и зубную щетку и стала чистить зубы. Это было отвратительно, Бухгалтера даже начало подташнивать.
- Пошла вон, - тихо сказал Бухгалтер.
Старуха не реагировала. Он стал искать какой-нибудь предмет, чтобы запустить в эту дрянь, но нащупал на столике лишь обертку от печенья. Он сжал ее в кулаке, скомкал и запустил в старуху. Бумажный комок пробил ее насквозь и ударился в стену. Старуха, видимо, обиделась, но не исчезла, она только переместилась в самый дальний от Бухгалтера, самый темный угол купе.
- Пошла вон, - повторил Бухгалтер и услышал, как жалко прозвучал его голос, задавленный шумом поезда. - Пошла вон! - крикнул он громче. - Я еще не сошел с ума!
Он закрыл глаза и всеми силами постарался уснуть. Он то впадал в мутное забытье, то просыпался и, чуть приоткрыв глаза, посматривал в угол - старуха стояла там. Он опять закрывал глаза и до бесконечности повторял себе:
- Я сплю! Я сплю! Я не сошел с ума!
Старуха исчезла только на рассвете, и только тогда Бухгалтер забылся тяжелым, тягучим сном. Но... в ту же минуту в дверь купе постучал проводник. Подъезжали.
Короче, ночь прошла отвратительно. Лица как такового на Бухгалтере просто не было. Он умылся, стараясь не смотреть на это отсутствующее лицо, к зубной пасте и щетке не притронулся. Стряхнул крошки с груди, но не до конца, и прямо с вокзала отправился по делам.
Он шел по улицам, не таясь, хотя и понимал, что его присутствие в городе уже отмечено. Скоро за ним начали следить, но это лишь вызвало в нем давно забытое, мальчишеское, заядлое чувство, он зашел в несколько случайных магазинов и сделал несколько незначительных покупок. Вообще, он терпеть этого не мог, - делать покупки, - но сейчас даже получил какое-то удовольствие. Он купил несколько зубных щеток, подсвечник в форме рыбы, крошечный словарик корейского языка, мягкую игрушку - непонятного цвета крокодила и детский конструктор "Что нам стоит дом построить". Все это он нес в пластиковом пакете. И с этим большим пластиковым пакетом он зашел в несколько банков и произвел там несколько операций, потом заглянул в ближайшее по дороге интернет-кафе и два часа провел в Интернете.
Далее, он перекусил гамбургером в "Макдоналдсе", взял такси и поехал на дачу.
Дача, в отличие от квартиры, у Бухгалтера была вполне фешенебельной, хотя в бассейне перед домом даже летом никогда не бывало воды.
На участке было холодно. Неуютно. Необжито. И все вокруг сковано закаменелой, ноябрьской стылостью. Еще не разросшиеся деревья, почти саженцы, казались особенно хрупкими, особенно обнаженными, особенно беззащитными... В доме было так же. От ковров под ногами пахло сыростью. Рядом с камином лежало несколько поленьев, Бухгалтер подбросил парочку в камин, но огня так и не разжег.
Мучительно страдая и даже постанывая, он принял холодный душ, переоделся в другую одежду, потом сел перед молчаливым телевизором спиной к двери и стал ждать.
Он не боялся. Единственное, что раздражало, была старуха. Она появилась как только стало темнеть. Обошла дом - он слышал поскрипывание на втором этаже и в соседних комнатах - и притаилась у дверей за его спиной.
Это раздражало, но не более того. В сущности, ему стало безразлично, он уже готов был бросить ей какую-то мелочь, как советовала Евгения, но страшная усталость и закаменелое оцепенение всего вокруг вдруг навалились на него, и не было сил даже потянуться к пиджаку, висевшему на стуле.
...Когда-то, в одну из редких ссор, Седой сказал: "...Я отрежу вам голову, как профессору Доуэлю, не дам ни пить, ни есть - будете только выдавать идеи...". Когда-то он его боялся, но теперь ему совсем не было страшно. Ему было все равно. Да. Абсолютно.
Машина подъехала к дому уже часов в одиннадцать, а может, и еще позднее. Бухгалтер потерял счет времени. В тишине особенно оглушительно раздались шаги - он не запер входную дверь. В комнату вошел Седой, сел напротив. Бухгалтер не смотрел на него, единственное, что выдавало его слабость, был взгляд, направленный куда-то под стол, как будто и сам он не прочь был туда спрятаться.
- Ладно, - сказал Седой. - Не будем ссориться из-за пустяков. Пусть это будет дань гуманизму. Половина издержек за мой счет.
