...Когда-то, в одну из редких ссор, Седой сказал: "...Я отрежу вам голову, как профессору Доуэлю, не дам ни пить, ни есть - будете только выдавать идеи...". Когда-то он его боялся, но теперь ему совсем не было страшно. Ему было все равно. Да. Абсолютно.
Машина подъехала к дому уже часов в одиннадцать, а может, и еще позднее. Бухгалтер потерял счет времени. В тишине особенно оглушительно раздались шаги - он не запер входную дверь. В комнату вошел Седой, сел напротив. Бухгалтер не смотрел на него, единственное, что выдавало его слабость, был взгляд, направленный куда-то под стол, как будто и сам он не прочь был туда спрятаться.
- Ладно, - сказал Седой. - Не будем ссориться из-за пустяков. Пусть это будет дань гуманизму. Половина издержек за мой счет.
Он положил руку на безжизненную, холодную руку Бухгалтера и похлопал по ней твердо и окончательно.
После отъезда Седого Бухгалтер прошел на кухню и почти машинально, не чувствуя вкуса, съел три банки мясных консервов. Потом вывалил на диван содержимое пластикового пакета - зубные щетки, подсвечник в форме рыбы, словарь корейского языка, ухмыляющегося крокодильчика непонятного цвета и детский конструктор "Что нам стоит дом построить"... Как всегда основательно прочитал инструкцию... В инструкции к конструктору было сказано: "В виду особой сложности желательно, чтобы в игре принимал участие кто-нибудь из взрослых...". Взрослых рядом не было, родители, которые когда-то любили его безмерно, умерли уже давно, жена собиралась в Америку, Алла, его предательская возлюбленная, сама была ребенком и тоже была далеко, так что почти до утра Бухгалтер складывал дом из разрозненных частей: один.
На другой день первым рейсом Седой вылетел в Прагу, где у него была назначена встреча с целым рядом лиц.
В самолете он задремал и дремал так довольно долго. И вдруг его как будто что-то толкнуло, он открыл глаза и увидел довольно странную вещь - по проходу между креслами в сторону туалета прошла старуха в линялом, бумазейном халате, в косынке, обвязанной вокруг головы, концы которой торчали надо лбом наподобие рожек.
Это было так нелепо, а главное, неуместно, что Седой решил, что ему померещилось. "Глупость!" - брезгливо подумал Седой и опять закрыл глаза. Но на душе у него почему-то сделалось скверно, и когда стюардесса тронула его за плечо и предложила что-нибудь выпить, он, нарушая свое обычное правило в полете не пить, - выпил вина.
Когда же в номере хорошо знакомого отеля, уже в Праге, выйдя из ванной, закутанный в банный халат, он увидел ту же старуху, невозмутимо сидящую в кресле и даже как будто его поджидающую, ему стало скверно так, как, наверное, не было никогда в жизни.
Он был невероятно везучим человеком, везучим и уверенным в себе, потому что чем больше ему везло, тем больше он был уверен в себе. Ум у него был четкий, ясный, не мелочащийся, но и не упускающий мелочей, характер жестокий, бесстрашный. Отец, рядовой законопослушный партиец, безжалостно его колотил, пытаясь выбить ущербный ген, толкавший ко всему, что было связано со словом "нельзя". Но это только усугубило дело, и однажды, собрав все бывшие в доме деньги, часы деда и сережки матери, юный Седой навсегда ушел из дому, от простых, правильных людей и их неприхотливого, правильного житья, туда, куда звал его внутренний голос. Туда, где "нельзя", после многих лет превратив это "нельзя" наконец-то во "все можно".
- Что вам надо? - спросил Седой.
Старуха не отвечала.
- Уходите, - сказал Седой уже не таким твердым голосом.
Преодолевая себя, он подошел ближе - не было в кресле старухи.
- Черт! - подумал Седой.
Он вытащил из бара маленькую бутылочку коньяка и вылил коньяк в себя через отвратительно узкое горлышко. В горле запершило...
- Черт! - вслух повторил Седой.
Он переоделся и спустился вниз. До встречи еще оставалось порядочно времени, но у входа в отель уже стояла машина. Свои дела Седой всегда организовывал идеально. Он сел на заднее сиденье. И тут впереди увидел уже знакомые рожки. Старуха сидела рядом с шофером.
- Ничего, - сказал сам себе Седой. - Все нормально. Страх боится страха.
- Подождите здесь, выпейте кофе, - сказал он шоферу. - Я немного проедусь.
И сел на место водителя. Старуха опять исчезла. Он проехал совсем немного по узкой улочке, ведущей к отелю, как в зеркальце опять увидел ее, старуху, сидящую на заднем сиденье. Липкая, гадкая волна страха поднялась откуда-то из живота и подкатила к сердцу.
- Это ничего, это бывает, - подумал Седой и врубил газ.
Машина резко рванула, в зеркальце Седой увидел, как старуху подбросило.
- Ага, - подумал Седой. - Сволочь!
И он погнал машину, нарушая все правила, опять вопреки своему правилу не нарушать правила уличного движенья. На поворотах легкую старуху подбрасывало, а один раз она со стуком ударилась головой о дверцу последнее вызвало у Седого какую-то особенную, злорадную радость. Дома, окна, машины, улицы мелькали перед его глазами, и он уже не знал, где он и что с ним. Вдруг он увидел руку старухи, костлявую и очень длинную, рука тянулась к нему... Он дернул руль - и больше для него ничего не было...
Собралась толпа, приехала полиция, короче, много было вокруг народу, но никто не заметил старуху в линялом бумазейном халате и в косынке, завязанной надо лбом наподобие рожек. Конечно, Зойку она не любила, это понятно, но по отношению к другим у нее не было никакого особого злого умысла. Всего-то и надо было ей, бывшей кассирше трамвайного депо, потерявшей все свои нехитрые сбережения в одночасье в один из черных дней недели черного месяца черного года, всего-то и надо было ей - несколько денежных бумажек, пошелестеть... Она прошла сквозь толпу и скрылась в глубине улиц прекрасного города Праги.
Жена Бухгалтера собиралась... Она не плакала, только как-то особенно сурово шмыгала носом, когда подступали слезы. Вещей у нее было немного чемодан на колесиках и сумка. В сумку она положила последние театральные программки. Картины же сложила в одном месте, как дрова. Раз купив, она на них больше и не смотрела... Закрутила краны, закрыла и зашторила окна, везде, кроме прихожей, потушила свет... Оставалось надеть туфли, ее замечательные, устойчивые туфли... И когда она стала их надевать, позвонили в дверь. На пороге стояла Алла. Она была в искусственной, но довольно-таки дорогой модной шубке, с измученным лицом, по которому от размазанной туши растекались пятна.
- Он уехал! - вскричала Алла с истерическим пафосом в голосе. Навсегда! Навсегда!
- Не надо кричать в дверях, - сухо сказала жена Бухгалтера, пропуская ее в квартиру. - Потом мы не договаривались, что вы можете здесь появляться.
- Навсегда! - сказала Алла и разрыдалась.
- Положим, это всего лишь временная категория, - сказала жена Бухгалтера. - К тому же, все, что имеет начало, имеет и конец. Вы не согласны?
- Почему конец? - кричала Алла, прямо-таки сотрясаясь от рыданий. Почему? В чем я виновата? Что я сделала не так?
Конечно, жена Бухгалтера могла бы сказать то же, что сказал ей самой Седой: "Плевать мне на вас!", но она выразилась мягче:
- У вас отсутствует абстрактное мышление. При чем здесь вы?
- Как? - всхлипнула Алла. - Я же его люблю!
- Не говорите глупости! - сказала жена Бухгалтера и даже немного вышла из себя. - Что вы знаете о любви! - Она смотрела на это размазанное, простенькое, но миловидное лицо, и у нее вдруг появилось желание по нему ударить. Вот так. Запросто. Кулаком.
- Люблю... - всхлипывала Алла.
И опять жене Бухгалтера захотелось ударить. По этой слезливой, глупой, распущенной, размазанной массе. По полной противоположности тому, кем была она. Тем более что проиграли обе. Ударить и хоть немного облегчить себе. Но она этого не сделала, она даже не сказала ей: "Мне плевать на вас!", как сказал ей самой Седой, она была все-таки интеллигентной женщиной, поэтому оставила при себе свою тяжесть.
- Вы меня задерживаете, - сказала жена Бухгалтера. - Мне надо вызвать такси.
Алла, все еще плача, пошатываясь, как пьяная, шла по улице. Ведь она действительно любила Бухгалтера, как любят простые женские души президентов, начальников, директоров и преуспевающих бизнесменом. И если в этой любви и есть какая-то доля корысти, то она же не перестает от этого быть тем, что она есть, - любовью. Шла она так довольно долго в толпе занятых исключительно собою людей, в которой легко можно затеряться и даже исчезнуть, и никто не обратит внимания. Ну разве что раздеться догола и выкрасить себя в синий цвет, - конечно, это может привлечь внимание, но тоже ненадолго. Итак, Алла шла и плакала... Однако, подустав, она подумывала, что пора это прекращать, что хорошо бы уже поскорей добраться домой, выпить чаю и даже чего-нибудь съесть, как вдруг оказалась напротив медицинского центра "Седьмая ступень совершенства"... И в одном из окон увидела ту самую женщину, которая появилась в ее счастливом гнездышке какое-то время назад и с которой началось все плохое. Алла вошла в этот самый медицинский центр с одним единственным желанием - найти эту женщину и вцепиться ей в волосы.
