Мороз нынче потрудился на славу. Покрыл ветви невообразимо толстой искристой бахромой, сверкающей в лучах восходящего солнца. Над полыньями клубится туман, густой и плотный, как вата.
Я сделал новый кольцевой путик вдоль левого и правого берегов Буге. Лыжня прошла верхом по самым крутым склонам. Поэтому он и получил у меня название "Крутой".
Конец путика достигал зубчатого гребня водораздела Буге -- Джанго. С него было видно, как во всю ширь горизонта огромными волнами дыбятся горы, подпирающие белыми, островерхими шапками густо-синий небосвод. Воздух настолько чист и прозрачен, что, казалось -- протяни руку и достанешь до одной из этих вершин.
Мимо проплывали облака, легкие и зыбкие, как миражи средневековых парусников. Следом по земле неотступно, как шакалы за добычей, крались их серые тени. Вдали виднелись отроги главного хребта, поражающего своей мощью. Все в нем завораживало, властно притягивало взгляд. Впоследствии всякий раз, когда первобытный контур этих скалистых вершин всплывал из глубин памяти, в сердце пробуждалась лавина воспоминаний и щемящее желание вновь взглянуть на вздыбленных дикой пляской каменных исполинов.
Стоит мне подняться в горы и попасть в холодный мир бесстрастных глыб, меня сразу охватывает необыкновенное волнение. Мысли очищаются, взлетают над обыденностью. Кажется, что ты отрезан от всего земного и переходишь в иное измерение, что еще немного -- и постигнешь смысл быстротечной жизни, всеобщий закон мироздания. Даше воздух здесь иной, чем у земли. Не тот вкус и запах. Это ветер континентов. Быть может, совсем недавно он проносился над душными тропиками Индии или над безбрежным ледяным панцирем Антарктиды. Ничто не пленяет так, как горы -- самое потрясающее произведение природы. Как точно подметил Владимир Высоцкий: "Лучше гор могут быть только горы..."
Пронизывающий ветер поторапливал к спуску. Новый путик порадовал обилием тропок. Настоящее соболиное царство. Пожалуй, стоит снять большую часть капканов на приманку и переставить их сюда на подрезку.
Хотел посоветоваться с Луксой на этот счет, но он опередил меня сообщением, что в четырех километрах от палатки появился медведь. Косолапый был настолько худ, что, пройдя по лыжне метров сто, провалил снег только в двух местах. На следах -- пятна крови. Это шатун -- зверь-смертник. Решили с утра идти за ним по следу с собаками, иначе спокойной охоты не будет. Шатун ничего не боится. Он может разорить лабаз, залезть в палатку. Встреча с ним грозит трагедией -- терять ему нечего. Так и так финал у него один -смерть.
К охоте готовились обстоятельно. Перед сном Лукса вышел из палатки. Неожиданно раздался его громкий крик: "Хо-хо!" Я настороженно прислушался: что происходит?
-- Хо-о... -- глухо отозвались сопки.
-- Лукса, что случилось? Зачем кричал? -- обеспокоено спросил я, когда он вернулся.
-- Ничего не случилось, -- невозмутимо ответил охотник.
-- Прогноз радио проверял. Слышал, эхо голос потеряло? Снег будет. Обязательно медведя возьмем, -- заключил он уверенно.
Легли поздно. Я никак не мог заснуть. Долго тяжело ворочался в темноте. Сон был тревожный, томительный. Преследовал кошмар про исполинских мышей, загонявших разъяренного тигра к нам в палатку. Несколько раз вставал. Топил печь. Под утро, наконец, забылся.
Было еще темно, когда меня тронул за плечо Лукса. Жидкий рассвет едва забрезжил. За ночь действительно выпал хоть и небольшой, но пушистый снег.
Я натягивал меховые носки, когда совсем рядом, за тонким брезентом палатки, раздался душераздирающий собачий визг. Тут же послышался злобный лай. Необутые, едва успев схватить ружья, мы выскочили наружу. Лукса первый, я за ним. Дальше все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
Не успел я оглядеться, как громыхнул выстрел. Бросившись за палатку, увидел метрах в двадцати бурого медведя, который отбивался от наскакивающего на него с отчаянной смелостью Пирата. Собака ловко увертывалась от когтистых лап. Рядом с медведем лежал окровавленный Индус.
Второй выстрел Луксы грянул одновременно с моим. По глухим шлепкам мы поняли, что пули достигли цели. Шатун взревел и, сделав несколько прыжков, обмяк, сдавленно охнул, повалился на бок и затих без агонии.
Пират стремглав подскочил к медведю и злобно рванул шкуру на загривке, но, увидев, что тот остался безразличен, сразу успокоился.
Зверь лежал, оскалив зубы, без признаков жизни. Вялые уши говорили о том, что косолапый мертв, но Лукса на всякий случай выстрелил еще -- медведь не шелохнулся. А меня запоздало начала трясти мелкая дрожь, которую я никак не мог унять.
По обычаям удэгейцев, убив медведя, об этом прямо не говорят. Поэтому мне были понятны слова Луксы:
-- Не сердись, Пудзя, совсем состарился медведь. Пошел отдыхать в нижнее царство.
В горячке, мы забыли, что выбежали в одних носках, но холод быстро напомнил об этом и погнал в палатку.
Одевшись, осмотрели добычу. Это был здоровенный, но чрезвычайно костлявый самец, истощенный до такой степени, что кожа свисала складками. Темно-бурая шерсть местами слиплась от смолы. Голые, неприспособленные к морозам ступни потрескались и кровоточили.
Наша радость несколько омрачилась гибелью Индуса. По следам восстановили картину происшедшего. Шатун по лыжне вышел к палатке. Не слежавшийся пушистый снег хорошо скрадывал звуки его шагов. Осторожно прокрался под берегом к ничего не подозревавшим собакам. Сделав два молниеносных прыжка, страшным ударом лапы разрушил пихтовую конуру, размозжив череп Индусу. Схватил добычу и опрометью бросился обратно в лес. Но уйти ему помешал ринувшийся вдогонку Пират.
-- Молодчина! Не спасовал, -- ласково потрепали мы пса.
Лукса острым ножом виртуозно "расстегнул" шубу медведя одним махом от подбородка до паха, и мы принялись свежевать тушу. Но вскоре бросили эту работу, так как мясо было сплошь поражено длинными узкими глистами. Стало ясно, почему медведь не сумел нагулять достаточно жира.
-- Чем косолапому даром пропадать, давай используем его на приманку, -предложил я.
-- Соболь плохо на медвежье мясо идет. Засыпай снегом, -- не согласился Лукса.
Бывалый охотник вырезал у доходяги только желчный пузырь, который удэгейцы используют как средство от кашля, расстройства живота. Пьют желчь свежей или, высушив в сухом тепле, при необходимости растирают в порошок и употребляют по щепотке. Я же взял себе на память когти длиной в добрый десяток сантиметров.
После всех треволнений на охоту решили не ходить, и посвятили день нашей извечной проблеме -- заготовке дров. Накололи их огромную кучу. Иные поленья были испещрены узкими каналами, впадающими в просторные "комнаты", в которых черными комками лежали смерзшиеся муравьи. Трудно поверить, что весной в них проснется жизнь и шустрые работяги снова заснуют по лесу.
Я положил одно полено возле печки, и мы весь вечер наблюдали, что произойдет с муравьями, когда они согреются. Но, увы, резкое искусственное тепло не вывело их из оцепенения.
После ужина обдирали соболей. Дело это тонкое, и у меня из-за отсутствия навыка обработка всего лишь одной шкурки отняла два часа напряженного труда. Отремонтировал сломанный капкан. На нем не было язычка. Отковал его на обухе топора из раскаленного гвоздя.
Пока занимались всем этим, свечка успела прогореть до основания. Я заметил, что в морозную погоду она горит медленнее и одной хватает на три дня. И это понятно -- парафин на морозе плавится только в лунке у фитилька, и "сосулек" из расплавившегося, не успевшего сгореть парафина, не образуется. Поэтому свечку лучше всего устанавливать подальше от печки, на небольшой высоте, но и не слишком низко, чтобы не ухудшать освещенность.
Под впечатлением благополучной схватки с шатуном Лукса между делом вспоминал, как они в молодости с Митченой за осень по семь-восемь медведей с собаками брали. Некоторые достигали веса двенадцати косуль. Нетрудно подсчитать, что это порядка четырехсот килограммов. Особенно много косолапых водилось в верховьях Хора и Чуев. Да и мы сами с Юрой во время перехода Самарга-Чуи прямо на водораздельном хребте видели хорошо набитые медвежьи тропы с глубокими, выбитыми до самых каменных плит вмятинами от множества ступавших лап.
-- Лукса, вот ты говоришь, немало медведей добыл. Расскажи что-нибудь интересное.
-- Почему не рассказать. Всякие истории случались...
Тут он красноречиво замолчал и, искоса поглядывая в мою сторону, принялся подкладывать в печь кедровые поленья. Лукса явно ждал, когда я полезу в карман куртки за карандашом и блокнотом. Чувствовалось, что ему правится, когда я записываю его истории. Увидев, наконец, блокнот на моем колене, удовлетворенно хмыкнул и, глядя в огненный зев печурки, начал говорить:
-- Гнал я как-то соболя. Долго он меня мотал. Наконец выдохся -- под корни залез. Я сгоряча палкой туда и тычу во все стороны, а соболь вылез с другой стороны и косогором ушел. Ругнул себя и за ним, а сзади кто-то как рявкнет и по ногам трах! Я в снег головой упал. Слышу, кто-то вокруг топчется, пыхтит, обнюхивает. Лежу, не шевелюсь -- сообразил, что медведь. Толстозадый походил-походил, понюхал и ушел. Берлога у него там была, елка-моталка, а я его палкой.
