- Завтра, если хотите, пойдем в "Уголок моряка", там у меня назначена встреча с Левшиным,- предложил Берг.
- Ну ладно,- неохотно согласился Обручев.
В "Уголке моряка" курили, но воздух был чистый, морской. Дым медленно выползал в окна,- с улицы могло показаться, что в "Уголке" начался тихий табачный пожар. Левшин сидел за столиком с седоусым сердитым человечком в потертом кителе. Берг поморщился,- дело затягивалось.
- Капитан Кузнецов,-представил старика Левшин. Старичок сунул каждому крепкую лапку. Несмотря на сердитость свою, он был словоохотлив.
- Вы не комсомолец? - спросил он Берга.
- Нет, вышел из этого возраста.
- Боюсь комсомольцев.
Левшин захохотал, поперхнулся кофе.
- Один комсомолец меня до того довел,- видеть их не могу.
И фамилия у него, знаете, такая противная - Бузенко. Он юнгой у меня плавал на "Виктории". Изволили, должно быть, видеть - паровая шаланда. Мачты в гнездах качаются, на ходу играет, течет,- одно счастье, что машины работают. Я на "Виктории" пять лет плавал, теперь вот в отставке.
В двадцатом году мы в Евпатории грузили казенную соль. Днем грузили для государства, ночью - для себя. Полный форпик солью набили. То время, знаете, какое было, идешь в рейс, а тебе дают в паек дюжину пуговиц и коробку синьки - вот и вертись! Погрузили, пошли. В Севастополе, вижу, Бузенко мой подался скоренько в город. Ну, думаю, наведет фараонов, гадюка. Что сделаешь, соль в воду не выкинешь. Смотрю,- идет, холера, а за ним особисты со шпайерами. Привел.
"Вот, говорит, они (это я, значит) совместно с командой воруют народную соль. В форпик пудов пятьдесят наклали".
"Веди, говорят, показывай". Веду, а у самого ноги дрожат. Открываю форпик - и что же вы думаете,- пусто!
.. ..Кузнецов вытаращил табачные глазки, захохотал и развел руками.
- Пусто! По полу только соленая жижица плавает. А в борту у пола дыра в фут диаметром. Она, знаете, "Виктория" моя, проржавела, якорь сбоку висел, в дороге прихватила свежая погода,-якорь мотался, мотался и пробил эту самую дыру. Соль всю начисто смыло. И жалко, и рад.
"Вот, говорю, какой ты, Бузенко, подлюга, на товарищей и на своего командира ложно донес!"
Ушли особисты, а Бузенко говорит: "Вы разоряйтесь не очень сильно, потому я комсомолец". Но, однако, притих.
Решил, я его сплавить. Только как? Ядовитый народ и опасный. Идем мы в Мариуполь. Штормуем. Смотрим - в проливе треплется дубок, на полмачты поднят стул,- это у них, пацанов, вместо флага, обозначает сигнал бедствия. Подходим. Они, дураки, наклали полную палубу мешков с ячменем,- их, естественно, заливает. А у меня команда - бандиты. Мои ребята кричат: "Даешь половину ячки, тогда будем спасать!" Те кричат: "Даешь, растудыть вас в три господа!"
Взяли их на буксир, поволокли. Погода к вечеру стихла,- в море половину мешков и перегрузили. А Бузенко я послал на дубок: иди, говорю, будь там вместо шкипера, следи за порядком.
Под Мариуполем дубок отпустили,- уж очень они взмолились,- им в Ахтары было надо. Перед тем составили акт, заставили шкипера подписать. В акте указано, что особое геройство при спасении гибнущего дубка выказал юнга Бузенко. В Мариуполе я акт - в управление порта, копию - в союз, при акте бумагу.
В ней пишу: "Ввиду особого геройства Бузенко и выдающихся заслуг ходатайствую о назначении его матросом на пассажирский пароход Крымско-Кавказской линии".
Повеселели все. Ясно - уберут Бузенко. У нас героев любят. Проходит три дня,- на четвертый бежит ко мне Бузенко, рожа как самовар. "Отличили, говорит, Петр Егорыч". Я даже перекрестился. "Куда ж тебя теперь?" А он, понимаете, вынимает часы и кидает на стол. А на часах выгравировано: "Юнге Бузенко от Мариупольского районного комитета водников за спасение погибающих".
Тьфу! Будь ты проклят. Остался.
Но я жду случая. Идем в Одессу, прошли уже Большой маяк, вдруг слышу Бузенко ревет на палубе: "Мина с правого борта". Я даже вспотел, выскочил на мостик. Стали удирать. Действительно, близко плывет какая-то штуковина. Посмотрел в бинокль - бревно! Но я молчу,- пусть их думают, что мина. Пришли в Одессу. Я моментально рапорт начальнику порта и копию в союз. "Доношу, мол, что лишь благодаря исключительной бдительности матроса Бузенко (он у меня матросом уже заделался) было избегнуто столкновение с миной и гибель судна. Ходатайствую о переводе Бузенко, ввиду выдающихся заслуг, матросом первой статьи на пассажирский пароход Крымско-Кавказской линии".
Ждем. Теперь уже уберут, никто не сомневается.
Проходит так дня четыре, вижу - бежит Бузенко, рожа как самовар, кричит: "Везет мне, Петр Егорыч!" Вытаскивает из кармана бумагу назначение - и дает мне. Читаю... и что бы вы думали (Кузнецов всплеснул руками), в бумаге написано: "Ввиду заслуг и, одним словом, прочей хреновины, матрос Бузенко назначается профуполномоченным Черноморского союза водников на судне "Виктория". Я даже плюнул. "Ну, говорю, и зануда же ты, Бузенко, везет тебе, как сукиному сыну!"
И вот, представьте, потом до конца с ним плавал - и ничего. Ругались только помаленьку.
Кузнецов пытался начать новую историю, но Левшин прервал его:
- Погоди, Петр Егорыч, оставь до следующего раза. Всего не перескажешь.
Кузнецов занялся Обручевым. Рассказал, что жить на пенсию трудно, приходится подрабатывать - делать модели пароходов, яхт, крейсеров и сдавать на комиссию в игрушечный магазин. Левшин говорил тихо Бергу:
- Вы уверены, что это излечимо? Она мне сестра только по матери. История, знаете, тяжелая. В девятнадцатом году у нее родилась дочка. Время было корявое - ни молока, ни хлеба, а ребенок первый. Отец бился как рыба об лед, он корректором служил в типографии в Москве, но толку было мало. У сестры не хватает молока, девочка вот-вот умрет. Была у сестры знакомая, бывшая генеральша. На Смоленском торговала простынями, бельем,- вообще барахольщица. Сестра пошла к ней, просит,- найдите мне хоть какой-нибудь заработок, я готова на улицу идти. Старуха нашла,- правда, предупредила, что работа рискованная: скупать золото и ценности для заграницы. Познакомила ее с каким-то бывшим адвокатом. Адвокат этот был вроде поверенного у американской шайки.
Берг придвинулся.
- Ну вот. От мужа она скрыла. Говорила, что торгует на базаре, берет на комиссию вещи. Девочка выжила. Время пошло другое, стало легче. Так вот и тянулось до прошлой зимы. А зимой адвокат попался на темном деле, его потянули, а за ним и всех. И сестру притянули. Муж узнал. Он человек неприятный, крутой. Очень принципиальный человек. Даже дочку в суд водил.
Еще до суда подал в загс заявление о разводе, девочку оставил себе. Я с ним говорил. "Ну что ж,- это его слова мне,- Нинка должна забыть свою мать". Сестру он уже не любил. Знаете - химик, химическая душа. Сестру, конечно, оправдали, приговорили к общественному порицанию. В предварительном заключении она просидела два месяца. Что было у них - не знаю. Он ее в дом не пустил. Потом вот приехал в Одессу, женился на другой, получил место на заводе. Сестра приехала следом за ним, жила у меня, убивалась из-за девочки, даже хотела ее украсть. Насчет кино вы знаете?
- Да, знаю. Когда вы уходите в рейс?
- Недельки через три.
- А как девочка, помнит ее?
Вопросы Берга были бессвязны. Левшин бубнил, глядя под стол, разговор его, видимо, мучил.
- Девочке шесть лет. Конечно, помнит. Очень грустная девочка. Жалко ее, знаете...
Левшин поморгал глазами, отвернулся.
- Не сердитесь на меня,- сказал Берг.- Я лезу не в свое дело, но понимаете... нехорошо все это. Неужели так все и останется?
Левшин молчал, сгорбившись.
- Я бы взял,- сказал он тихо,- да ведь я плаваю. Не на кого ее оставить.
- А он отдаст?
- По суду отдаст.
- Тогда будем судиться.
Обручев оглянулся.
- Тогда будем судиться,- повторил Берг.- Сегодня я поеду к доктору. Надо узнать все точно и действовать.
Вечером Берг поехал к доктору. Он узнал, что больной лучше. Спокойно, даже небрежно он передал доктору свой разговор с Левшиным.
- Она сейчас почти нормальна,- сказал доктор, раздумывая, - может быть... знаете, сильное средство, но оно может оказаться спасением. Вы беретесь привезти девочку?
- Я берусь вернуть ее совершенно.
Доктор был смущен. Он ходил по комнате, мычал. Казалось, он не верил. Потом согласился:
- Ну ладно, действуйте. Благословляю. Страшновато, но хуже не будет.
На следующий день Берг поехал с Обручевым для очистки совести на Аркадийский пляж. Лежа на горячем песке, Обручев сказал:
- Вы закрутили сложную махинацию. В чем дело?
- Маленькая вивисекция. Тема,- глаза Берга потемнели от гнева,- тема для сентиментального рассказа, господин Марсель Пруст.
- Что с вами?
- Ничего. Как вы думаете, вивисекция существует для блага человечества?
- Пожалуй.
- А ваша аккуратная гуманность?
Обручев пожал плечами.
- Не будем ссориться.
Но Берг не унимался.
- Гуманист,- сказал он насмешливо.- Вы не замечаете человеческих страданий потому, что это, видите ли, неделикатно. В какой-то глупой книжке я прочел рассуждение о высшей деликатности. Примерно там сказано так. В комнату, где сидят несколько человек, входит женщина. Глаза ее заплаканы. Деликатные люди делают вид, что не замечают этого. Но человек деликатный в высшей степени должен уступить ей место спиной к свету, чтобы ее заплаканные глаза не были даже заметны. А грубиян и вивисектор постарается узнать и устранить причину ее слез.
