душе.
— Такие в Добросуде ещё водятся?
— Да. Но это, как вы понимаете, не афишируется.
— А чего он тогда пошёл в жандармы?
— Иначе нельзя. Штатскому в вашей пенитенциарной системе делать нечего. Никто не будет подчиняться.
— Ага, — сказал я, — ага… И чего он хочет?
— Завтра узнаете сами. Начинайте следить за ним по омнилинк-связи.
— Через камеры офиса?
Ломас поглядел на меня ласково.
— Зачем. Через имплант самого майора.
— Но это незаконно.
— Зато мы сможем отследить даже мысли Сердюкова. Хотя бы некоторые. Будем знать, что происходит.
— Корпорация гарантирует неприкосновенность частного опыта.
— Я не юрист, — ответил Ломас. — Но в мелком шрифте наверняка есть какой-нибудь пункт, по которому это допустимо в исключительных обстоятельствах. А когда именно они исключительные, решаем мы. Сердобольские хакеры пользуются теми же методами каждый день. Чем мы хуже?
Я собирался сказать, что мы гуманное добро с чистыми руками, а в сердобольской хунте собрались душители всего светлого, но передумал. Ломас мог решить, что я над ним издеваюсь, а это нарушение субординации.
Я по-восточному сложил руки перед грудью.
— Слушаю и повинуюсь, адмирал.
— Вот это лучше, — сказал Ломас и кивнул на поднос с коньяком. — На посошок, мой верный джинн. Терпеть не могу пить в одиночестве. А приходится всё чаще.
Мы чокнулись.
— Проследите за встречей, и сразу ко мне с отчётом. Вникайте в происходящее как можно глубже. Отслеживайте мысли и пользуйтесь спецсправкой. Мы должны понимать всё.
Classified
Field Omnilink Data Feed 23/13
P.O.R Капитан Сердюков
Москва. Как много в этом звуке для сердца русского слилось…
Слилось вообще всё. Потому что эти суки сливали совершенно целенаправленно. Лет триста. Если не все пятьсот. И вот имеем то, что имеем.
Обнаружив в сачке ума эту вечную российскую мысль (наверно, омнилинк распознал её именно потому, что подобные ментальные воробьи населяют ноосферу Отчизны веками), капитан Сердюков вздохнул, отхлебнул полугара из фляжки с серебряным ветряком и оглядел переулок.
— Тупик Батыя, 18. Вроде тут. Ну и название придумали, идиоты…
Московский офис «TRANSHUMANISM INC.» был двухэтажным зданием в центре Сита, недалеко от «Головы Сталина» и «Джалатаранга».
Место было дорогое и пафосное. Но даже здесь, в тихом сердце Москвы, корпоративный особняк из сибирской лиственницы на огороженном участке не столько заимствовал престиж у среды, сколько наделял им окружающее. Это понимал и дурак, а капитан Сердюков дураком не был. Дураков в политические жандармы не берут.
Сорвав с обочины лопух, Сердюков вытер навоз с левого сапога, пробормотал «злобро добло» и отнес лопух на угол, где его теоретически могла съесть одна из бродивших по улице свиней.
Прошла всего минута наблюдения, а мне уже потребовалась справка. Время остановилось, и Сердюков замер с поднятой ногой.
TH Inc Confidential Inner Reference
Злобро Добло (Добло Злобро) — мантра последователей теории Доброго Зла, которой они сопровождают совершение т. н. «малых недеяний».
За первой справкой сразу понадобилась вторая.
Доброе Зло — нравственно-этическое учение, распространённое среди интеллигенции Доброго Государства. Инверсно перекликается с прекарбоновой теорией «малых дел».
Название заимствовано из «Фауста» Гёте, где Мефистофель говорит о себе: «Я часть той силы, что постоянно желает зла и постоянно творит добро». Имеет глубокие и прочные корни в русской литературной традиции.
Это не столько продуманная до мелочей доктрина, сколько своеобразный этический код, принятый среди сердобольской элиты, пытающейся сохранить в себе некоторую тайную внутреннюю рукопожатность.
Суть воззрения в том, что в условиях полной и окончательной победы зла в планетарном масштабе прямое противостояние ему делается равносильным самоубийству, а самоубийство — грех. Отказ от сотрудничества со злом таким образом греховен.
Но, поскольку в мире борется много разных форм и видов зла, можно использовать их противоречия и нестыковки таким образом, чтобы возникал эффект «доброго рикошета»: некое неочевидное тайное благо, к которому зло не может предъявить формальных претензий. Другими словами, служить злу следует так, чтобы реальным результатом становилось добро или хотя бы его «кармические прекурсоры», способные помочь добру спонтанно проявиться в будущем.
Учение Доброго Зла официально запрещено в Добром Государстве, поэтому не опирается на организационные структуры. Мало того, любые попытки создать их в Добром Государстве (или за рубежом) немедленно объявляются операцией враждебных спецслужб.
Кроме Доброго Государства, адепты учения живут в Еврохалифате, USSA и Да Фа Го. Там оно тоже запрещено: по официальным доктринам этих стран в них и так победило добро, поэтому подобные воззрения являются фейк-идеологиями, распространяющими ложную информацию.
Сердюков опустил ногу и проверил время.
Было десять пятьдесят восемь.
Подождав, пока розовые цифры на ретине покажут одиннадцать ровно, капитан подошёл к двери особняка, поднял дверной молоток и звонко постучал им в металлическую планку.
— Это медь ударяет в медь, — долетел из динамика голос расстрелянного поэта. — Я, носитель мысли великой, не могу, не могу умереть… Присоединяйтесь к баночному проекту «Золотое Сердце России»! Скидка на первый и второй таеры для ветеранов гражданской администрации!
«Издеваются, — подумал Сердюков. — Великая мысль у гражданской администрации? Это какая же? На банку слямзить? Но таргетирование, конечно, умное. Находят кого надо».
Дверь открылась.
На пороге стояла перекачанная фема с бугрящимися от болта-неваляшки шароварами и хохломскими нунчаками за поясом. Сердюков даже напрягся. Не потому, что редко видел таких, а потому, что видел их в ветроколонии слишком часто. Правда, там они рассекали без нунчаков. А иногда и без шаровар.
«Тыкомка, — подумал он. — Вышибала. Где у неё единорог-то?»
Татуировки единорога под ухом у фемы не было. Сердюков понял ошибку, увидев кукуху с феминитивным крестом — кружком вниз. Могилка мохнатки, как говорят в народе. Нейролесбиянки таких не носят.
Феминитивный крест означал биологическую цисгендерность, но исключительно с целью репродукции. Хрен редьки не слаще — выйдет замуж, даст себя оплодотворить, родит Мощнопожатному улан-батора, а потом начнёт пердолить мужа нейрострапоном, пока тот не помрёт от разрыва кишечника. Наверняка у неё «Fema XXL». И без креста понятно. Не по бугру на шароварах, по роже.
— Чего хотим, служивый? — басом спросила фема.
— Назначено, — ответил Сердюков, чувствуя, как жалко звучит в этом мире его тенорок.
— На сколько?
— На одиннадцать.
Фема прикрыла глаза, связываясь с системой через имплант, потом открыла их и уточнила:
— Дронослав
