с загорелой рукой и дорогими часами?
Марианна посмотрела на меня отрешенно.
– Пей таблетки. Тебе же врач все объяснил. Если не будешь пить…
– А почему он не похож на нее?
– Кто?
– Он же загорелый. А она белая.
Белая Бэла. Ей идет это имя. Под цвет стен больницы.
– Пей таблетки.
Я затолкал пресловутые таблетки в рот, глотнул воды из стакана в розовой руке Марианны.
Это был ее отец. Он даже не зашел к ней.
А мой? Если увидит меня в коляске… А вдруг он приходил, видел и решил не подходить ко мне. Кому нужен сын-инвалид?
– Выпил? Точно проглотил?
Стакан в розовой руке все еще торчал перед моим лицом.
– Да. А часто он приходит?
– Кто?
– Ее отец.
Марианна забрала у меня тарелку с недоеденной кашей и потонувшим в ней куском хлеба, поставила на разнос. Подвинула стакан так, чтобы оставшаяся в нем вода не расплескивалась, когда она понесет.
– Только чтобы оплатить ее содержание, – сказала она наконец. – Раз в месяц.
– А сколько ей лет?
– Пятнадцать.
Ничего себе! Я думал, ей лет двенадцать, хотя по общению она тянет на все восемь.
– Марианна.
– Что?
– Передайте мой кусок хлеба собаке.
Марианна, наверное, впервые за сегодня посмотрела на меня, улыбнулась.
– Хорошо. Передам.
26
– Я нарисовала что-то карандашом под кроватью.
– Что?
– А я не скажу.
– Ну ладно.
– Я просто смотрю в окно, а потом рисую карандашом.
– Деревья?
– Нет.
– Парк?
– Неа.
– А что?
– Не скажу.
По голосу слышно, что Дылда радуется этой игре: я спрашиваю, а она скрывает. Ну и пусть. Я вот разглядываю провод, идущий от розетки к потолку. Уже в который раз. Сегодня не приходила мама, у них совещание было на работе. И папа тоже не приходил, и не только сегодня.
Я снова выезжал в коляске на прогулку. Меня катила та, другая. Она просто выкатила меня на дорожку и остановилась. Я вглядывался в дырку в живой изгороди, но с такого расстояния ничего не смог различить – торчит ли черный нос?
Костлявый пацан издалека лыбился мне, но подойти, чтобы назвать меня инвалидом, не решался: караулила медсестра. Так я и простоял в коляске на одном месте, не осмелился сам крутить колеса.
– Я видела тебя в окно, – тем временем говорила Дылда.
– Да? – рассеянно переспросил я. Я вспомнил, как потянулся было к колесу рукой, но так и не смог до него дотронуться. Казалось, что если я сам начну управлять коляской, то больше никогда с ней не расстанусь. Это что-то вроде «назвался груздем – полезай в кузов». Не хочу в кузов.
– Да, – ответила Дылда и захихикала. – Я смотрела, а ты не видел! Не заметил.
– Да, я не видел.
– Ты сидел в коляске.
– Да, сидел.
– А зачем?
Сам не знаю. Зачем я вообще выезжаю в таком жалком виде во двор – чтобы каждый мог посмотреть на нового инвалида?
– Зачем? – повторила Дылда.
– Затем.
– Не скажешь?
– Нет.
– А я не скажу, что рисую под кроватью! – снова развеселилась она. – Ты хочешь знать?
– Очень, – я вяло водил пальцем по стене.
– А я не скажу! – снова рассмеялась она.
Ну, хоть кому-то весело.
– Я карандаш под подушку засовываю, – с гордостью сообщила Дылда.
– Зачем?
– А мне нельзя карандаш. Острый, можно поцарапаться. Так сказали, а я засовываю под подушку!
– Молодец.
Глаза у меня слипались, да и разговор про карандаш поднадоел. Я стал проваливаться в сон.
– Антоша, Антоша, – слышал я сквозь какую- то мутную пелену, а перед глазами стояло папино лицо. Папа улыбался.
27
Сделал еще несколько движений ногой.
– Может, еще?
– Не торопи события, мальчик. Сколько положено.
Но я мог еще. Мне кажется, нога стала лучше. Мне кажется. Не думал, что такое будет со мной, но я мечтал о костылях. Да, именно так. С тех пор, как езжу в коляске, я мечтаю снова перейти на костыли, а потом отказаться и от них.
– Садись, Антон, – молодая медсестра, наверное, новенькая, наконец-то посмотрела в карточке мое имя. А то мальчик, мальчик…
Я уселся в кресло с ее помощью.
– До завтра, – махнула она рукой мне и широко улыбнулась. Странная какая-то.
У кабинета меня уже ждала Марианна.
– Поехали кормить Тобика, – заговорщически, как девочка, шепнула она мне. Хотя лицо, точнее, розовая щека, которую я увидел, когда она мне шептала, осталась серьезной. Если щека вообще может быть серьезной.
– Поехали, – согласился я.
Значит, она назвала его Тобиком. Хорошо хоть не Шариком.
Мы подъехали к изгороди. Появился черный нос.
– Заберите его себе, – сказал я. Мне нравился этот черный нос.
– У меня мама болеет, – вздохнула Марианна, разламывая кусок хлеба пополам.
– Так вылечите ее, вы же медсестра.
Марианна усмехнулась и снова вздохнула:
– Не все так просто.
Она протянула кусок хлеба торчащему из листвы носу. Тот проворно схватил кусок и исчез. Через несколько секунд он снова появился – за новой порцией.
– А вот что у меня еще есть для тебя, Тобик, – ласково проговорила Марианна и вытащила из полиэтиленового пакетика кусочек мяса. Нос обрадовался мясу и съел его, не жуя.
– Возьмите Тобика. Вы же добрая.
– Нельзя всех спасти. Даже если ты добрый.
– Можно.
Марианна молча сворачивала пакетик, чтобы убрать его в карман. Она снова вздохнула и развернула мою коляску по направлению к дорожке.
