class="p1">«…Он безупречно исполнил такое количество сложнейших четверных прыжков, что по сумме набранных очков с запасом опережает всех возможных конкурентов, вместе взятых! Завтра Майкл Чайка должен представить свою произвольную программу, но выйдет ли он на лед, пока неизвестно. За кулисами ледового дворца как раз во время его выступления от сердечного приступа скоропостижно скончалась мать Майкла Чайки, пятидесятисемилетняя Нина Чайка. Наш корреспондент рассказывает с места событий».
Бодрый мужской голос, энергичный рассказ за кадром. Элайна очень старается разобрать, что же он говорит, но не может понять ни слова. Слова сливаются в звон.
Крупный план. По грязному снегу парковки ступают мужские черные коньки. Стальное лезвие блеснуло в свете фотовспышки.
Крупный план. Лицо юного мужчины с желваками отчаяния на щеках. Разве мужчины бывают юными? Мужчины бывают взрослыми, но этот… Этот – юный. Миленький, как он вырос… Сыночек!
Крупный план. Пальцы Майкла вцепились в бортик госпитальных носилок. На носилках темно-синий продолговатый брезентовый мешок. В нем, в этом мешке, ее мама?..
Элайна рухнула в подушку лицом вниз. Навстречу грозному звону. Ничего нет. Этого мира, этой реальности не существует. Элайна не желает этой реальности ни знать, ни слышать, но мерзкие звуки, музыка и чьи-то подсвеченные скрытой улыбкой голоса все-таки прорываются в ее маленькое убежище. По телевизору идет реклама. Рекламу всегда транслируют чуть-чуть громче. Элайна двумя руками взялась за углы подушки и сильно прижала их к ушам. Чтобы не слышать. Заодно, оказывается, можно и не дышать. Если немного потерпеть, то, наверное, так можно будет и умереть. Мирно, спокойно. И маму увидеть…
Не получилось. Элайна перевернулась на спину. Нажала красную кнопку на пульте управления. Телевизор погас. Как хорошо… Как тихо… Она встала, выключила верхний свет. Вот так. Теперь совсем хорошо. Просто лежать в темноте. Всю оставшуюся жизнь. Вечно. Если бы так же, как телевизор, можно было отключить мысли, это было бы счастье. Но мысли не отключишь.
Мама умерла… Умерла мама. Они сказали, что скоропостижно. Ничего не скоропостижно. Это все очень давно началось. Никто не знает, почему мама умерла, а Элайна знает – из-за нее, Элайны. Теперь уже ничего нельзя поделать… Поделать? Ничего? Элайна знает, что ей теперь делать!
Все как во сне. Получится, не получится – плевать. Когда ты не можешь чего-то не делать, то делаешь это «что-то» бесстрашно. Да… Равнодушие помогает! Оно перетапливается в бесстрашие, как сливочное масло в топленое. Фу… Кулинарные ассоциации? Нет, не кулинарные. Мать топила сливочное масло. Были чад и гадкий запах. Топленое масло считалось полезным. На нем мать жарила. Элайна еще совсем-совсем маленькая была… Но не надо отвлекаться. Спокойно взвесим все «за» и «против». Что, собственно, может помешать, точнее, кто? Клод.
Он в последнее время какой-то странный. Однажды, семь лет назад, когда его чуть не посадили, он вел себя похожим образом: то неожиданно и ненадолго впадал в веселье и даже был, как умел, ласков, то внезапно начинал по пустякам придираться к Элайне, обрушивая на нее громы и молнии. Клод, как Наполеон, сам себя короновал. Империя его была небольшая, но уголовная. Элайну это особенно не пугало: она-то абсолютно ничем не рисковала…
Жила себе тихонечко, припеваючи. Репутация слабоумной коровы, непроходимой дуры, годящейся только на постельные и хозяйственные нужды, ее защищала. С деловыми планами и оперативными заданиями к ней никогда не приставали. Провалит! Корова. Что с коровы взять? Ничего кроме велфера.
Свой велфер она отдавала Клоду целиком. Исправно. С полной готовностью. А потом клянчила у него «на шпильки» свои же собственные гроши. Выпить любила. Очень любила, но это же не кокаин, это не так опасно.
От кокаина Элайна всегда отказывалась. Почему она не хотела порадовать себя дармовым счастьем, оставалось тайной даже для нее самой. Не тянет ее, и все тут! Кокаин – это для нее уже перебор. От кокаина всем становится хорошо, а ей станет плохо… Клод ей верил. И сама она в это верила глубоко и искренне. И была бы очень удивлена, если б какой-нибудь психиатр (вроде того лысого хрена из университета Конкордия, который однажды уже подбивал к ней клинья), если б специалист по сумасшедшим и наркоманам путем психологических тестов, головоломок и ухищрений установил бы и ей поведал истинную причину ее упрямого воздержания от кокаина. Попробовать кокаин Элайна боялась потому, что ее запугала мать!
Мать дружила с одной пожилой женщиной. Дружила – сильно сказано. Приятельствовала, так точнее. Эстер было крепко за семьдесят. Она сильно красилась, курила и продолжала работать – разъезжала по богатым домам, делала многочисленным и многолетним клиенткам маникюр и педикюр. У Эстер были муж и дети, мальчик и девочка.
В Канаду семья Эстер перебралась в 1960 году из Львова. В те годы подобная счастливая возможность выпадала считаным единицам. Эстер – выпала. Ее муж был родом из Польши. В Польшу и уехали. Вернее сказать, через Польшу убежали, когда в «железном занавесе» приоткрылась временная ненадежная щелка исключительно для уроженцев Польши. Из польского Гданьска прямиком, не распаковывая чемоданов, в Монреаль. Плыли морем, как эмигранты начала века. В монреальском порту их встретил брат мужа, привез в свой дом, показавшийся Эстер дворцом. Начали счастливую по определению жизнь. Муж-бухгалтер легко нашел работу и больше никогда ее не терял. Эстер прекрасно зарабатывала пилочкой, ножницами и не менее острым, чем пилочка и ножницы, язычком. Делает клиентке маникюр – и сплетничает! Хотя кто посмел назвать доверительные женские разговоры сплетнями? Никакие это не сплетни. Это искренность и душевная открытость. Верно?
Мать ходила к Эстер на «быстрый» маникюр. Это означало небрежный, но сносный маникюр в удобное для Эстер время. Например, в половине первого ночи у Эстер на просторной кухне. Старушке не спалось, она звонила Нине, та кидалась в халате в машину, пересекала две тихие улицы и плюхалась на узкий неудобный стульчик перед легким переносным столиком маникюрши. Сама Эстер в полураспахнутом халате и с темно-коричневым мундштуком в темно-коричневых губах сидела, развалясь, в монументальном кресле, обитом длинноворсным оранжевым плюшем. Ей хотелось говорить. Что ее руки в это время делают, было неважно. Нина слушала и деньги платила, хоть и уполовиненные. Ну, так пусть уже уйдет с маникюром!
Сын Эстер стал врачом, дочь вышла замуж за миллионера. У дочери пятеро детей. У сына один-единственный сыночек. Все хорошо. Все очень долго было очень хорошо, а потом хрясь – и оборвалось. Сглазил кто-то. Сыночек Марик – врач! – оказался наркоманом. Кокаин нюхал. Давно, много лет уже. Поскольку он врач, делал это грамотно, так что даже его собственная жена ни о чем не подозревала. Потом все-таки правда обнаружилась. Жена с Мариком развелась, ребенка забрала, вышла замуж за другого человека и делает вид, что счастлива. Ее новый муж – человек ее круга. Богатый. Она ведь за Марика замуж вышла по горячей любви. Если б Марик врачом не был, это был бы чистейший мезальянс… Теперь Мариков сын, внук Эстер, живет с мамой и отчимом в огромном доме в Вестмаунте, недалеко от дома бывшего премьер-министра Канады Пьера Трюдо. А Марик снимает себе убогую квартирку, зато алименты платит как положено, даже больше. Марик (за докторские-то алименты!) видит сыночка регулярно и часто, а Эстер – никогда. Будто и нет у нее этого внука, а у этого внука нет этой бабушки.
Да… А с чего все началось? С кокаина. Миллионер, за которого вышла дочь Эстер, угостил этим ядом бедного Марика. Сам не нюхал, а Марику жизнь поломал. Он на самом деле был не миллионер, а чистый дьявол. Когда дочь пятого ребенка родила, только тогда и узнала, что муж изменяет ей с… мужчинами. Теперь бывший зять и вовсе стал «открытым геем». То есть не стесняется того, что с мужчинами спит. Дочка от позора уехала с детьми в Торонто. Так что живет себе Эстер со стариком мужем, внуков-дьяволят от зятя дьявола не видит. Чужие ногти пилит. Дело хорошее…
Нина очень жалела несчастную,
