Василиса Петровна. Кого унизят? Честное слово, я не понимаю, что вы говорите: кого унизят?
Зайчиков. И не боюсь я смерти. Ну какой может быть суд над антрепренером Зайчиковым? Ступай, скажут, дурак, и больше не греши: ты много возлюбила, старая блудница. Но он — невиннейший из людей, древний отпрыск. Смотрю на эту роскошь, на этот великолепнейший бонтон, на вас, княгиня, очаровательный цветок, — и где же, наконец, граница? Я вас спрашиваю, княгиня: где же, наконец, граница?
Плачет.
Василиса Петровна. Какая граница? Наконец, я просто не могу этого позволить, господин Зайчиков. И я не виновата, что вы хотите умирать, и какое, наконец, мне дело до вашей смерти? Это смешно! Я очень рада, что князь и, наконец, вы оказали мне честь своим посещением, «о я не могу допустить таких странных разговоров. Князь, прошу вас, это виды Рима — не правда ли, как прекрасно? Вы не были в Риме, князь?
Зайчиков. Выгоняете, княгиня?
Василиса Петровна. Опять! Нет, вы действительно больны, дорогой Иван Алексеевич, вы просто бредите. Нет, я прошу вас, настойчиво прошу, умоляю, чтобы вы оставались: мы посидим, поболтаем… Князь, там есть еще альбом. Не хотите ли чаю, князь?
Князь. Мерси, мадам.
Василиса Петровна. Если вам нужно что-нибудь деловое, Иван Алексеевич, то можно завтра или вообще как-нибудь иначе, но здесь, мы в будуаре, где я принимаю только интимнейших друзей, и, право, я не могу позволить… Как вам нравится нынешний сезон, Иван Алексеевич?.. Мы завтра обсудим, что надо, и я все сделаю для вашего протеже, но сейчас… Как вам нравится нынешний сезон, Иван Алексеевич?
Зайчиков. Нынешний сезон? Да — чепуха, княгиня. Все какие-то, знаете, потуги, модерн… Так завтра, ваше сиятельство?
Василиса Петровна. Вот именно, вы совершенно правы: модерн. Ах да, — как же я забыла! Князь, я вам и не говорила, что я взяла воспитанницу: очаровательная девушка, Иван Алексеевич!
Зайчиков. Доброе дело, ваше сиятельство. Из хорошей семьи?
Василиса Петровна. Прекрасная семья, очень порядочные люди, но, знаете, бедность, отсутствие средств. Конечно, это все не могло не отразиться на характере милой девочки…
За дверью какой-то шум, впрочем, очень слабый, княгиня его не слышит.
Но я уверена, что мое влияние… Здесь, главное… Что такое, на что вы смотрите, князь?
Вслед за князем переводит глаза на дверь. Дверь открывается, и входит Яков: за ним испуганная и несколько возмущенная горничная, пытающаяся убедить его.
Яков (горничной). Ничего, ничего, барышня, я в ответе. (Закрывает за собтэ дверь.} Здравствуйте, ваше сиятельство.
Василиса Петровна (пораженная). Яков! Что это значит? Это ты, Яков?
Яков. Я — сразу-то не признали? Здравствуйте, ваше сиятельство.
Василиса Петровна. Но как ты попал сюда?
Яков. Извините, не рассчитал, что у вас гости. Но как вы изволили говорить, Василиса Петровна, чтоб я заходил когда, так вот осмелился побеспокоить — извините уж. Но, конечно, могу и уйти, если прикажете.
Василиса Петровна. Нет, оставайся, раз уж пришел. Меня удивляет только, что ты так поздно, почти уже ночь… Князь, это мой протеже, Яков; из деревни. Садись, Яков.
Яков (те садясь). Ночь — это справедливо. Да только я прямо с железной дороги, и как не имею в городе ночлега… Может быль, разрешите перекочевать в дворницкой, Василиса Петровна?
Василиса Петровна (несколько успокаиваясь). Ну конечно, пожалуйста. Иван Алексеевич, вы знаете Якова?
Зайчиков. Как же, имел честь. (Оживляясь.) Помнишь, Яков, свадьбу, эх, и погуляли мы тогда! Умираю я, брат.
Яков (вежливо). Зачем же, поживите.
Зайчиков. Умираю. Вот князя-друга покидаю, видал? Эх, и погуляли мы тогда… Помнишь, Яша, ты под конец песенку какую-то спел нам, удивительная песенка, ты не помнишь, как это?
Яков (усмехаясь). Это, как говорится: эх, погиб я, мальчишечка, погиб я навсегда. Эта самая?
Зайчиков. Эта самая. Эх, и хорошо ты тогда пел! Разбойничьи пел! Рыдали все! И я сам рыдая. Вот, княгиня, талант! Как же, как же, помню, тогда еще тебе генерал снял золотые часы и подарил: на, говорит, Яков — носи.
Яков (усмехаясь). Нет, этого не было.
Зайчиков. Не было? Ну, значит, опять напутав откуда-нибудь из другого мест?». Все это уж было когда-то, но только не помню, когда… Умираю я, Яков, князя-друга покидаю — видал?
Василиса Петровна (волнуясь). Извините, Иван Алексеевич, вы его задерживаете… Ты уже уходишь, Яков? Ну спасибо, что навестил. А Маргариточка с тобою, отчего она не пришла? Славная девушка. До свидания, Яков.
Яков. Маргарита Ивановна умерли.
Василиса Петровна (вздрогнула). Да? Ну — царствие ей небесное. Значит, ты один?
Яков. Один. А у вас хорошо, Василиса Петровна, посмотрел я. Дом большой, порядок и двор такой чистый. Кто у вас дворником, Василиса Петровна?
Василиса Петровна. Дворником? — право, не помню. Кажется, Ахмет.
Яков. Татарин?
Василиса Петровна. Татарин. Татаре очень честные люди.
Яков. Хорош дворик. (Тихо.) Василиса Петровна, нельзя этого барина убрать: настоятельно надо.
Василиса Петровна (одним вздохом). Что такое?
Яков. За мной полиция гонится, сейчас у вас будет (громко). Хорош дворик, чистый.
Василиса Петровна. Боже мой! Простите, господа, что я… Я сейчас… Ах, Яков, я тебе еще не показывала — там одно письмо… Я сейчас, поди сюда.
Хватает Якова за рукав и тащит его в спальню.
В будуаре:
Зайчиков сидит, положив голову на руки; на цыпочках подходит князь, наклоняется.
Князь. Тебе не дать воды, дорогой?
Зайчиков. Нет. Сядь.
Князь. Нам надо уходить.
Зайчиков. Сядь. Дай руку.
Оставаясь в том же положении, берет руку князя и прижимает к щеке. И есть в их позе нечто такое, что смутно и трогательно напоминает тоскующих в клетке, обнявшихся обезьян.
Некоторое время спустя: оба, Зайчиков и князь, испуганно прислушиваются к происходящему в спальне. Зайчиков привстал, князь положил ему руку на плечо: тише!
Что там? Молчат.
Князь. Не знаю. Что это?
В спальне горит только лампочка с красным абажуром на столике у кровати. Войдя, княгиня дышит тяжело, пытается говорить, но глотает слова. Продолжает держать Якова за руку.
Яков. Куда это вы меня? А! — Сейчас будут. Я к вам уж через забор перемахнул, за пятки хватали. Ну?
Василиса Петровна. Что?
Яков. Ну, говорю. Гонятся! Через забор я.
Василиса Петровна. Кто гонится? Кто через забор? Яша, ты что говоришь: гонятся — через забор — кто?
Яков. Ошалела бабочка! Ну, ну, не дрожи: может, сейчас, а может, и срок дадут — народ не быстрый. Эх! Ну, ну, не дрожи: деньги надо прибрать, деньги прибери. Да этих прогнать следует: расселись не вовремя, не до них. Ну?
Василиса Петровна. Каких этих? Какая бабочка? Пусти мою руку!
Яков. Да, это вы меня держите. Слушай, Маргаритка-то удавилась, а Феофан заблаговестил, теперь сам сидит: подлец! Ну, ну, поживей, говорю, чего киснешь. Суда бояться нечего, а деньги сохрани. Охрип я что-то, от водки, должно быть. Постель-то какая, и не видал таких. Ваша?
Василиса Петровна. Я не убивала.
Яков. Я и говорю — я убил. Теперь нечего размазывать, и без нас размажут. — Так-то накрасют, что и себя не узнаешь — мазилы ничтожные! Ну?
Василиса Петровна. Кто идут? (Падает на колени и жадно целует Яшину руку, быстро шепчет.) Яшенька, голубчик, милый, спрячь меня, спрячь меня…
Яков. Эх, руки-то не надо, нечистые они. Оставь.
Василиса Петровна. Нет, надо, надо, надо. Руки, ноги тебе поцелую — рабой твоей буду — ох, спрячь меня, спрячь меня…
Яков (слегка гладит ее по голове, наклоняясь). Да, милая ж ты моя, да не малодушествуй так! Ну и пострадаешь — так что из этого, пострадай, поплачь, утешься. Мне трудно, страдать я не умею, а тебе что! Ну? И Бога не бойся, перед Богом я за тебя заступник — а люди что! Ну? Что ж ты молчишь?
Слегка отстраняется от Василисы Петровны, и та бесшумно и вяло, как труп, валится на ковер.
Василиса Петровна!
