Василиса Петровна!
Молчание.
Послушайте меня: Василиса Петровна!.. Так. Что ж мне с ней делать?
Молчание. Яков быстро оглядывает комнату, мебель, зеркало. Глядит на лежащую у его ног Василису Петровну и снова с некоторым любопытством озирается. Как будто слегка засвистал или сделал такое лицо. Делает шаг к занавесу.
Яков (негромко). Эй! Князь! Барин! — подите-ка сюда.
Зайчиков. Слышишь?
Оба входят в спальню, сразу ничего не понимают.
Где княгиня? Что такое?
Яков. Вот она — лежит.
Зайчиков. Умерла? Скончалась?
Яков. Да нет. Так. Сами посмотрите.
Василиса Петровна тихо стонет и приподымается на руках, садится на полу и молча с удивлением оглядывается.
Жива.
Зайчиков. Вам дурно, княгиня? Позвольте, я… Князь, помоги. Дай же руку. Княгинюшка, что с вами? Яков, ты не знаешь, что с ней?
Князь хочет подать руку, но Василиса Петровна вдруг отталкивает ее, встает быстро, кричит.
Василиса Петровна. Яков! Зачем он пришел? Не надо?! Яков! Это вы, князь, дайте мне руку. Нет, не надо, не надо руку! Ах, Боже мой, что я такое хотела? (Как слепая суется по комнате, на мгновение задерживается у киота.) Боже мой, что я такое хотела. Я не убивала, я не убивала. Что я такое?..
Зайчиков (взволнованно). Надо же позвать людей! Князь!
Василиса Петровна (кричит). Не надо! (Громко.) Зажечь, надо зажечь — ах; как же вы не понимаете: это… чтобы был свет. Это! Это!
Князь зажигает верхнюю лампочку, светло.
Яков. Василиса Петровна, мне надо идти. Я пойду.
Василиса Петровна (кричит). Нет! (Обычно.) Я не убивала.
Яков. Кто говорит.
Василиса Петровна. Я не убивала. Князь! Иван Алексеевич! Как я рада, что вы здесь. Я не убивала, он лжет. Он пришел, вы видели, и он говорит, что я убила…
Зайчиков. Ах ты!..
Василиса Петровна. Иван Алексеевич, послушайте, Иван Алексеевич! — он схватил меня за руку, вот здесь, и говорит, что я убила. Кого? (Кричит.) Я никого не убивала! Это он убил. Я никого не держала. Он — он хочет с меня денег!
Зайчиков. А! Ты это что же, разбойник? Ты это что?
Яков. А ты что? Уходили бы вы подобру-поздорову, да и князя-друга прихватили бы (оскаливаясь, в позе). Тут, барин, не свадьба.
Зайчиков. А! Князь — звони! Надо людей! Звони!
Василиса Петровна. Да! Он хочет с меня денег! Он пришел и схватил меня за руку, вот здесь…
Яков. Она так — не звони, слышишь? Эх, раззвонились!
Василиса Петровна. Князь! Вы помните, Иван Алексеевич, вы помните? Вот это моя спальня. Вот это мои иконы, князь! Я никогда не позволяла себе неприличия — зачем же он говорит? Зачем он пришел?
На продолжительный звонок князя вбегают Лелечка, за ней экономка и горничная. Восклицают бессвязно.
Василиса Петровна. Лелечка!
Леля. Maman!
Василиса Петровна. Лелечка (обнимает ее и плачет). Он хотел с меня денег. Это он убил!
Лелечка. Кого, maman? Я боюсь.
Зайчиков (горничной). Дворника, дворника! Ах ты! Нет, вы скажите: ворваться ночью… Каторжник!
Василиса Петровна. Да, ночью. Пошел вон! Ты убил! Убийца!
Леля. Надо полицию.
Яков (оскаливаясь). Будет полиция, барышня, не хлопочите. А вы, Василиса Петровна — вас не спрашивают, вы бы ротик не открывали: уж очень вы его на Яшку разинули!
Зайчиков. Молчать, наглец! Князь!
Яков. А вы, барин, подальше: около меня горячо, пальчики можете обжечь, ваше сиятельство. Вас не трогают.
Василиса Петровна. Нет, что он говорит. Он сумасшедший! Кто идут — я спрашиваю, кто может идти, а он говорит: идут. Кто смеет идти, кто смеет переступить этот порог: я здесь — княгиня. (Якову.) Безумный, что ты говоришь! Зачем ты меня пугаешь, раб — мы, князья, даем ответ только Богу! Да как ты осмелился не только войти, холоп! — а только взглянуть на меня! Холоп! Холоп!
Яков. Так. Ну, вы тут Петрушку представляйте, а мне пора. (Подмигивает Зайчикову.) Верно, барин? Позвольте-ка пройти.
Входят горничная и дворник; экономка и Зайчиков радостно восклицают: дворник!
Зайчиков. Дворник, бери его! Вяжи!
Яков. Дорогу. Эй, Ахметка, поросячье ухо — ты это видал?
Вынимает револьвер; все, кроме князя и Василисы Петровны, шарахаются в сторону; горничная с криком выбегает. Яков прячет револьвер и беспрепятственно доходит до двери. Останавливается.
Так-то лучше! А в случае чего, как это говорится, вас тут свидетелей много: я убил Кулабухова старичка. Яшка-дворник меня зовут. Один убил — ну? Эх, чтоб вас, — и проститься-то не с кем. Эй, Ахметка, поросячье ухо: прощай, брат! Да двор почище мети — эй, Ахметка!..
Выходит.
Зайчиков. Дворник, держи! Каторжник! Василиса Петровна. Ушел? (Громко.) Яша, вернись!
Горничная (вбегая). Барыня… барыня… Там…
Задохнувшись, валится на стул. В дальних комнатах многочисленные глухие выстрелы. Один выстрел громче других. Все молча и с ужасом смотрят в открытую черную дверь.
Василиса Петровна (ползая на коленях и целуя руки то князя, то дворника Ахмета, вскрикивая при выстрелах). Ай, спрячьте меня. Идут! Ну, миленькие, ну куда-нибудь, ну, миленькие… ай! Я убила, я убила. Спрячьте меня, я виновата, я не буду, я убила… ай! Идут! Ай!
Занавес
Три ночи*
Воскресение всех мертвых*
Оба рассказа впервые — Заветы, 1914. № 1. Печатаются по СС, т. 16.
Второй рассказ тематически близок к лирической новелле 1900 г. «Прекрасна жизнь для воскресших» (см. наст, изд., т. 1, с. 192). Современниками рассказ был воспринят как знамение новых настроений в творчестве Андреева, появление в нем «радостного и светлого тона» (см.: Терек, 1913, № 4759, 16 ноября).
Панева — старинная шерстяная юбка особого покроя, одежда замужних женщин на юге России и в Белоруссии.
Рядина — нарядная праздничная ткань.
Не убий*
Отрывок (второе действие) пьесы был напечатан в журнале «Маски» (1913/1914, № 1) («Не убий»).
Полностью впервые — Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник», кн. 22. СПб., 1913 под названием «Каинова печать (Не убий)». Одновременно вышла в Берлине в издательстве Ладыжникова, а также отдельным изданием журнала «Театр и искусство» под названием «Каинова печать (Не убий)». Печатается по СС, т. 16 («Не убий»).
Указывая на источники драмы, писатель упоминал в интервью газете «Биржевые ведомости» о том, что в основу ее сюжета лег один из многочисленных судебных процессов, свидетелем которых он был, когда работал в молодости судебным репортером (Биржевые ведомости, 1913, 1 октября, веч. вып.).
В издании журнала «Театр и искусство» к тексту пьесы прилагаются «Заметки о действующих лицах»:
Старик Кулабухов, которого убивают, — не скупец. Дом его разворовали, и к этому он равнодушен: если и было что для него интересное, так только сам процесс расхищения, процесс разговоров по этому поводу, крика, насмешек и угроз. Его самого как бы очаровывает та злая сила, что есть в больших, плохо лежащих деньгах, увлекает та странная игра, при которой он и его деньги являются целью преступных вожделений. Он и трусит отчаянно, до дрожи в коленах, до смертельного холода в сердце — он же и сам лезет в драку, настойчиво и долго раздражает, пытает. В этом какой-то символ его заброшенной, одинокой, оголтелой старости: возможно, что сам он пришел к своему богатству через преступление или чьи-то большие и горькие слезы. По виду это грязный, неряшливый, пахнущий псиной старик, издерганный, кривляющийся, облезлый; любит грозить указательным пальцем.
Экономка Василиса Петровна — женщина лет 40–43: настоящий возраст трудно разобрать, так как в зависимости от переживаний и положения лицо и манеры сильно меняются — то молода, то стара. Лицо приятное, порой даже красивое. Всю жизнь с молодости служила в богатых домах, была хорошей, честной экономкой, насмотрелась на чужую роскошь, любит приличия и тишину. В юности имела короткий, но очень искренний, горячий роман. Были и другие связи, но мимолетные, входящие как бы в круг служебных обязанностей — но, во всяком случае, только с приличными господами. Получила некоторое образование, читала.
