— Врешь, поп! Был Кузька, да весь вышел: повесил вчерась я Кузьку. Крепок был вор. Один порубил семерых стрельцов, — вставил Ульянка.
— …Вот ехал тот Кузька, царство небесно, в одних санях с упокойником, — продолжал поп рассказ. — Он и просит пятидесятника: «Укажи гроб забить — боюсь я к ночи с мертвецом, а тут еще страшное бают, а он, глянь-ко, си-ний лежит…» Пятидесятник смеется, а у самого и поджилки взыграли. «Где, бает, синий?» Пошел к саням, а Иванка — скок! Да как взвоет! Стрельцы — кто куда, и ружье покинули. А Иванка-то был незакован… — Поп оборвал рассказ и прислушался.
Во дворе подняли лай собаки.
— Кого-то послал господь?! — с тревогой молвил хозяин.
— Не бойтесь — товарищ мой, верно, — сказал Ульянка, но в голосе его была неуверенность, которой он не хотел показать другим.
Со двора послышались голоса. Скрипнули ворота. Хозяин и гости тревожно переглянулись. Стрельцов почти не осталось в сельце, и случись, напали б шиши, некому было оборонить дом. Кто-то в сенях околачивал сапоги от снега и стукнул в дверь. Хозяин окликнул:
— Кто там?
— Государевы слуги — стрельцы.
— Еще стрельцы! — со вздохом сказал хозяин. — Все ныне пожрут!.. А много ли вас? — спросил он.
— Людей со мной сотня, так я их в селе оставил, а сам к тебе.
Хозяин скинул крючок. Стрелецкий сотник шагнул через порог. Он был весь в снегу и в инее. На бровях, в усах, в бороде и кудрявых волосах его заблестели капли. Он снял шапку и стал молиться на образа. Потом поклонился хозяину и гостям.
— А ты кто таков? — спросил он Ульяна.
— Стрелецкий пятидесятник из Пскова, Ульян Фадеев.
— Здоров, пятидесятник. Слыхал про тебя. Окольничий Афанасий Ордин-Нащекин мне сказывал: шиша Иванку полгода ловишь.
— Не я один! С десяток таких, как я, ловят.
— Стыда-то, ратные люди! — сказал сотник. — Дождались, что нас государь из самой Москвы послал!
— А мы тут — не ведаю, как тебя величать, — про него, про Иванку, все толковали, — сказал хозяин, — хитер, бес!..
— Басни баете! — остановил московский сотник. — Те басни стрельцы псковские выдумали себе в оправдание перед государем: он, мол, бука така, что его не одолеть ни пулей, ни саблей! Колдун ваш Иванка, что ли?!
— Бука не бука, колдун не колдун, а хитер! — возразил Ульянка. — И я было раз изловил его, да он и меня обошел…
— Врешь! — перебил сотник.
— Ей-богу! — воскликнул Ульян.
— Укрепляешь баснями вора. За такое тебя самого, как вора, — в тюрьму! — крикнул сотник.
Он навел на Ульянку пистоль и твердо сказал:
— Смирно сидеть, Иванка-псковитин! Я тебя разом признал, шиш проклятый!
— Кой я Иванка, чего ты грезишь! — воскликнул Ульян.
Он привстал, но сотник крикнул:
— Сиди, убью!
Ульянка покорно сел.
— Поп, вяжи-ка его, да покрепче! — сказал сотник.
Испуганный поп стал вязать Ульянку.
— Ты и не знаешь Иванки, — запричитал Ульян. — Он молодой, у него ни бороды, ни усов…
— Может, и ты нацепил! — возразил сотник. — Ну-ка, поп, рви с него бороду, — приказал он.
Поп дернул за бороду, Ульян вскрикнул.
— Своя у него борода, — неуверенно сказал поп.
— А-а, вон вы как! Стало, ты, поп, с ним заодно! Ты, стало, и есть поп Яков! — воскликнул московский сотник.
— Смилуйся, господин сотник, я тутошний поп Егорище! — завопил поп.
— Коли не врешь, рви шишу бороду! — потребовал сотник.
Поп снова дернул Ульяна за бороду. Пятидесятник взвыл.
— Не ори! — сказал сотник. — Москва слезам николи не верит. Крепче дери, поп!
Поп дернул крепче и вырвал клок бороды. Ульянка перекосился.
— Еще! — приказал попу сотник.
— Не стану! — вдруг взбунтовался поп. — Я поп — не палач! И вор — человек! Иванка-псковитин других не хуже, пошто его драть! Сами его гоните, и он тем же вам платит!..
Поп вдруг опомнился и замолчал.
— Ай да поп! — воскликнул московский сотник. — Спасибо! Не Иванку ты, поп, связал, а псковского изменщика Ульянку. А борода у него своя, не как у меня!
Московский сотник дернул себя за бороду и оторвал ее вместе с усами.
— Ива-анка! — заголосил Фадеев.
— Не старайся орать, изменщик, — сказал Иванка. — Стрельцы твои все повязаны, а за Кузю тебе, проклятому, собачья смерть! Повешу тебя на том самом суку, где ты Кузю весил!
Со двора послышался говор многих людей.
— Вот и ватага моя к дворянину в гости! — сказал Иванка.
Дверь распахнулась, во вместо Иванкиной ватаги на пороге стоял псковский стрелецкий пятидесятник Неволька Сидоров, и за его спиною толпились стрельцы…
Глаза Иванки расширились от удивления и смятения.
— Держи Иванку, робята! — крикнул Ульян.
Взмахнув пистолем, Иванка рванулся к двери, но несколько дюжих рук схватили его…
— Вот и кончились басенки про Иванку! — сказал Ульянка, уже развязанный тем же попом.
Ватага Иванки, войдя в сельцо, захватила и повязала оставшихся там стрельцов и готова была прийти на помощь своему атаману, как было условлено, когда внезапно прибыл из Пскова со свежей полсотней Неволя Сидоров… Он проехал прямо к дворянскому дому и неожиданно захватил Иванку в самый решительный миг для Ульяна Фадеева.
— Везти его наскоре, что ли, во Псков, — вполголоса предложил Неволя.
— Ночное время — куды! Того и гляди, отобьют, — шепотом возразил Ульянка. — Шиши тут каждую тропку знают. Пождем до утра…
— Расспросим его легонько, — сказал Неволя.
— Слова не скажет, проклятый. Уж я их знаю!
— Спрос не беда!
— Эй, Иван! — громко обратился Ульянка к пленнику. — Как ты, курья башка, полез на меня один?! Аль не знаешь указ воеводский — где тебя словят, там и повесить!
— Дурак! — сказал Иванка, стараясь казаться спокойным. — Что я — мальчонка, что ли? На мне государево слово и дело — как ты меня повесишь!
— А я и не ведал — Иванка ты али нет: поймал шиша, да на сосну!
— Ты сперва до сосны меня доведи — кто из нас вперед в петле будет? — проговорил Иванка.
— Мыслишь, твои шиши две сотни стрельцов одолеют?! — вызывая на дальнейшую откровенность, сказал Неволя.
— Прежде нос вытри, потом тебе воевода две сотни даст! — отрезал Иванка. — Моих пятьсот мужиков али вашу силу не одолеют!
Ульянка вызывающе захохотал:
— Тебе бы орешками торговать — дорожишься! Али с пытки правду сказывать хочешь?
— Пытай. Тебя впятеры мучить станут! — сказал Иванка.
Пятидесятники переглянулись. Дерзкая угроза связанного пленника говорила о том, что какая-то сила повстанцев поблизости есть и что Иванка надеется получить от них помощь. Однако шиши не нападали. Это позволило стрельцам заключить, что их не достаточно много для нападения…
Они послали разведку к селу и ждали. Лазутчики не возвращались…
— Силу копят шиши! — убежденно сказал Неволя. — Надо наскоро уходить, покуда можно пробиться.
— Отобьют они по дороге проклятого кобеля, — опять возразил Ульянка. — Одно остается: в рот кляп да покинуть его в подвале. Кто станет искать? А после наехать с сотней да вынять его и везти во Псков!
— Не к тому схватили, чтобы самим его кинуть! — взъелся Неволька. — Ехать, так и его везти. В рот кляп забьем, привяжем вора к седлу, окружим стрельцами. Ночью кто его разберет!..
По знаку Невольки двое стрельцов повалили связанного Иванку, и, прежде чем он успел вскрикнуть, в рот его всунули кляп и завязали платком…
8
Постоянные наезды ватажек в деревню, удалые рассказы о смелых выходках будоражили юную кровь Федюньки. От рассказов Иванки и его товарищей у него кружилась голова. Он мечтал быть героем и участником битвы.
«Хоть бы раз меня взяли, я бы им показал, каково я дите!» — размышлял огорченный Федюнька, оставленный Иванкой в деревне.
Он сидел насупленный и угрюмый, глядя в огонь светца. Аксюша в задумчивости сидела тут же, изредка прерывая молчание тяжким вздохом.
— Куды ни глянь — кругом панихида! — насмешливо сказал Гурка, входя со двора и взглянув на обоих. — Брось крушиться, Федюнька! Меня вот и тоже с собой не взяли, гляди — не скулю! — добавил он утешающе.
— Тебе что! Ты вон сколь дворян посек! — отозвался мальчишка.
— Топором-то?
— Ага.
— То не в счет. Плаха — не ратное поле!
— И в поле ты бился…
— Постой, поживи-ка на свете. И на твой век подраться достанется… Так-то, брат тезка!.. — заключил скоморох, широкими руками взъерошив курчавые волосы Федюньки.
Мальчишка капризно и недовольно мотнул головой, вырываясь.
— Пусти!.. Какой я те «тезка»!
— Такой и тезка! Тебя ведь Федором звать?
— Ну, Федькой…
— И меня тоже — Федькой…
Скучающий Федюнька оживленно придрался к словам скомороха, надеясь услышать какую-нибудь забавную шутку:
