Я в фиорде; расщелины улиц путаются, теснятся, перекрещиваются и сбивают с толка. Многоэтажные громады нависают над головою, словно утесы. Потоки автомобилей рассекаются на перекрестках, вливаются новые, блудным детям здесь не пеняют и полусловом. Не людей перевозят колеса, но только одни отчуждения. Влага клочьями украшает фасады зданий на манер интарсии. Аллегория - соперница подлинности. Господин Бенгальский Огонь называю я себя, но и сам не в восторге от своих фантазий и мобилизаций. Даже если мне когда-либо суждено сломать себя, то памятником мне будет мое теперешнее напряжение, могильной плитой, на которую смогут мочиться бездомные псы тщеславия. Я обитатель в мире странных энергий, взаимосвязей и случайностей. Что есть философия? Частный сыск в условиях отсутствия истин. Рукою скорости переключаю, из оцепенения не выходя своего, в плену оставаясь вседозволенности автоматизма. "De te fabula narratur..." Нервы.
Несколько раз я застреваю в заторах, клаксоны гортанно гудят, как будто идет гон оленей, фары мигают, механическое нетерпение, и всякий раз меня подмывает выскочить из машины, бросить ее и бежать, спуститься в подземку, ехать на поезде, пересаживаться с линии на линию. Пускай задние проклинают раззяву и идиота, который мешает движению. Я уже ощущаю мышечный импульс, но всякий раз он гаснет, затопленный рефлексией и размышлением, я только перед собою смотрю и барабаню пальцами. Сердце. Я все более наливаюсь человеком, знамена сомнений над нашими головами, они маячат и выдают нас, словно дурацкие колпаки, я в этом мире равенства и подозрений не выше остальных, забывших о смерти. Человек - существо надлома и червоточины. Мне нужно преодолеть все: все знаки и системы, все учения и концепции, и дело здесь не в пренебрежении к именам, единственный аромат которых в завершенности и известности. Я думаю о своем недоделанном, но это не то, что может меня побудить вернуться. Маленький скандальчик делу не повредит.
Еду на север, и город понемногу оскудевает. Несколько гигантских транспортных развязок, в два или три этажа, будто цветы из асфальта, понемногу открывается горизонт, наполовину закамуфлированный тьмою теперешнего времени. Мотели, освещаемые неоном, бензоколонки, коттеджи; вереница хмельных черепах несется мимо сельскохозяйственных угодий, и дымный костерок в поле неподалеку, он и раздражает, и привлекает взор, он как соринка в глазу. Машинально фиксирую дорожные знаки и указатели по обеим сторонам шоссе: номера автострад, форпосты предприимчивости - рекламные щиты. В разгар умеренности. Сведите вместе человека, пребывающего в юности, с ним же самим в преклонные годы, и этим двоим будет не о чем друг с другом говорить. В пятнадцати километрах начинается национальный парк; одна из дорог, уходящих направо, ведет туда. Внезапно все это себе представляю: можно поселиться в какой-либо деревушке у края парка, или даже прямо в лесу. Дорожное сновидение. Мироздание в руках клерков, и замусолено и замусорено ими до неузнаваемости. Музыка Шуберта, стихи Майрхофера. Тот умеет ставить силки на животных, кто хоть раз сам выпутывался из силков. "Walden; or, Life in the Woods". Но не знаю, прежде ли я свихнусь, чем успею добраться до парка, или это уже произойдет там. Или все же природа с ее призрачно-свободными эманациями меня укрепит. An asylum. Не успеваю всего обдумать, как уже мчусь по этой дороге, и только автобус у меня перед носом, и не дает ехать так, как хочу, и встречный поток не позволяет мне его обогнать. Все время прижимаюсь к автобусу, он же плетется еле-еле, и сигналю ему, и проскочить пытаюсь, уловив мгновенный просвет, и так въезжаем на мост. Мост такой длинный, что ему почти не видно конца, движение замедляется, и замечаю, что вовсе не своею охотой так жалко плетется автобус. Пикап серо-голубой, едущий перед ним, не дает автобусу дороги, и тот как издыхающий зверь. Вырываюсь вперед, и в то же мгновение с ужасом вижу, что и пикап принимает влево, и, оказавшись у меня на дороге, резко тормозит. Нога на педали. Как быстро убывают метры, как долго тянутся мгновения. По встречной полосе летит бензовоз. Warum? Позвольте вас побеспокоить. Ничего, пожалуйста. Будет приятно с вами встретиться на том свете. Резина визжит, пикап останавливается, и я останавливаюсь в метре от него. В пикапе сидят четверо, спокойно сидят, не поворачивая голов. Автобус отъезжает, и водитель явно недоволен придурками, что так опасно ездят по дорогам. И в ту же секунду сзади тормозит еще один автомобиль, до странности похожий на тот, что спереди. Красное и два серо-голубых... Это уже, кажется, было сегодня. Пульс. Сосчитано или - озарение? Знает ли пишущий меня, на какой же я странице сдохну?! Опускаю голову и закрываю глаза. В бреши.
За спиною ли место всего прошедшего, и упирается оно в затылок и смотрит своим темным и холодным зрачком? Мир и - против него - Бог, заключенный по ту сторону умопомрачительного мениска неба, и друг друга наблюдают в постыдном обоюдном уменьшении. Мне не пошевелиться на вертеле пристальных взглядов наблюдающих за мной; у всякого искушения донос его провожатый. А внизу, под мостом, свои холодные и тяжелые воды катит река, она распухла, она обожралась водой, у нее плотоядное спокойствие удава, к которому его жертва сама залезает в глотку. Прими же всякое, стремящееся к Тебе!.. Самый лучший комментарий - приумножающий недоумение. Каждому надлежит в свое существование истребить хотя бы одного поэта или одного небожителя. Приветливость и любезность - псевдонимы благообразия. Мои мышцы и мое дыхание - инструменты моего отвращения. Вспыхивает. От горла до паха. Если бы броситься в реку, если бы не разбиться об воду!.. Господи, кому объяснить мне, что я того и добивался, чтобы меня лишили моей свободы выбора. Мысль - это только способ исступления. С нами Бог, за нами возраст. Наши страхи не доставляют нам заступничества перед судьбой. И шагу не дадут ступить мне, и руки станут отдирать от перил, и вода не примет меня в свое лоно. Получай же заслуженное, мир-ублюдок; никогда не сыскать тебе оправданий перетряхиванием твоих сокровищниц бреда и ощущений. Наизнанку. Взахлеб.
Дверь открываю и из машины выхожу. Воздух морозный вдыхаю и выдыхаю вдруг всю тоску, накопившуюся в глубине груди, я и не подозревал прежде, что ее так много во мне. Ярко вспыхивают фары заднего автомобиля и на мгновение ослепляют меня. Двери распахиваются, и из обоих автомобилей выходят все, в них сидящие, и застывают на своих местах, на меня глядя. Ursa Major. Всецело. Мы как семь звезд, как семь устриц, машины проезжают мимо нас, едва замедляя ход, и пар клубами малозаметными у каждого из нас возле рта. Я не ожидаю ничего для себя угрожающего и даже никаких упреков или обвинений, хотя в чертах всех этих мужчин на мосту решимость под маскою непроницаемости. Отяжелевши. Откуда-то сзади шагает к нам человек, и я не знаю, откуда он взялся. Никто не шевелится при его появлении, и шагает спокойно, а я смотрю на него, и фары по-прежнему слепят меня. Приближается, и отчего-то стягиваю шапочку с головы, словно в присутствии покойника, и, только когда он в десяти шагах от меня, догадываюсь вдруг, что это инженер Робинсон, сам инженер Робинсон, в груди холодеет немного - волнение или гордость, сам не пойму, - и оценивающе цепко рассматривает меня. Взгляд его почти осязателен; роста инженер невысокого, но сразу является ощущение его физического присутствия, и так, наверное, бывает везде, где появляется этот человек. Дубхе и Алиот; он и я. Несколько секунд мы оба молчим. Чувствую горло.
- Мне нравятся люди, - говорит усмехаясь одними глазами, с бильярдной взвешенностью интонаций голоса, - которые на фоне неизбежности бедствий изыскивают еще время и возможности ума, чтобы успеть усомниться в некоторых пресловутых ценностях морали.
- Я думаю, - говорю, - что вы несколько преувеличенно оцениваете меня.
- Мой мальчик, - возражает он, - слишком много молодых людей хотели бы оказаться на твоем месте. И, если мы сделали ставку на тебя, так это отнюдь не вследствие дефицита информированности.
- Я слышал, - говорю еще, - самые высочайшие оценки вашей деятельности от всех людей, с кем мне довелось говорить, и знакомых с вами не только понаслышке, подобно мне. - Крупица. Искра насмешливого ожидания. Зеркало предмет удивительный и страшный; оно нам заменяет чужие глаза. Ни тени самодовольства я не увидел на его лице, хотя мне, может быть, доставило бы удовольствие увидеть таковое. Потому что оно, наверное, сблизило бы его с миллионами смертных, в жизни которых такое место занимает их вполне простительное тщеславие. Он даже, кажется, сразу разгадал мой мгновенный маневр, коротко, но очень внимательно заглянувши мне прямо в глаза. Шероховатость.
- Нам теперь следует позаботиться о твоей душе!.. - говорит он. - Не трать силы на ловушки для других.
- Нет, почему же, - с хриплым смешком говорю я. - Я уверен, что вполне справлюсь с ролью ученого каплуна, если мне, конечно, все еще продолжают доверять. Это всего только временная слабость, я сожалею, что поддался ей...
