- Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять... Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.
- Ты кем работал там? - переменил разговор Трубников.
- Сперва на лесоповале, затем банщиком и под конец дорос до счетовода.
- Вот, будешь у нас бухгалтером.
- И буду, где наша не пропадала!
По актировкам,
врачей путевкам,
я покидаю лагеря...
- тихо и тоскливо запел Кочетков.
И вот, я покидаю
Мой обжитый край!..
Зрачки острых глаз Трубникова жестко сузились, он словно боится, что Кочетковым овладеет расслабленность.
Никогда, никогда не сольются
День и ночь в одну колею...
- запевает он твердым, почти злым голосом.
Никогда не умрет революция,
Не закончив работу свою.
Старая революционная песня доходит до сердца Кочеткова. Задумчиво улыбаясь, он тихо подпевает:
Не закончив работу свою...
- ...Помогать? Нет, не будем! - резко говорит Трубников.
Он сидит в своем кабинете за письменным столом. Напротив него Сердюков, председатель колхоза "Маяк", мужчина с буденовскими усами. За другим столом, стоящим под углом к первому, наклонился над картой полей Игнат Захарович, бывший слепец. Он что-то помечает на карте полей.
- Не по-партийному это, Егор Иванович! - вздыхает Сердюков и утирает большим клетчатым платком вспотевший лоб.
- А хозяйствовать, как у вас в "Маяке", - это по-партийному?
- Зашиваемся мы с сенокосом. А у нас обязательства... - тянет свою погудку Сердюков.
- Хочешь на чужом горбу в рай въехать? Не выйдет. Почему вы зашиваетесь?
- Людей не хватает.
- А куда же они делись?
- Разбрелись по белу свету, - поднял над картой голову Игнат Захарович. - Кому охота за одни палочки спину гнуть?
- Не за одни палочки, - поправляет своего бригадира Трубников. - У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.
- Полно зубы скалить! - не выдержал Сердюков. - Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства... - Он запутался в пустословии.
Трубников закончил за него:
- ...Может питаться святым духом.
- Так отказываешь?
- Нет, не отказываю.
Председатель "Маяка" задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.
- Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!
- Об этом и думать забудь, - холодно перебивает Трубников. - Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы "Маяку" с "Трудом" жить под одной крышей. И нам польза, и государству.
- Хитро придумал, Егор Иванович! - прищурился Сердюков. - Не можешь ты моей славы переварить.
- Какая там слава! - устало махнул рукой Трубников. - Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?
- Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше - стало быть, тебя и выберут.
- Ты дело говори: будет польза, если объединимся?
- Понял я тебя, - не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков. - Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.
- Ты мое горе не трожь, - сухо говорит Трубников. - А вот о разговоре нашем подумай...
- Дядя Егор! - В кабинет влетает Алешка Трубников. - Беда! - Он осекся, увидев, что Трубников не один.
- Давай, что там у вас? - И Трубников подал руку Сердюкову.
Но тот не торопился уходить, заинтересованный паническим сообщением Алешки.
- Нюрка Озеркова грозится все руководство перестрелять! - выпаливает Алешка.
- Что ж, мысль интересная, - так же хладнокровно говорит Трубников. - А за что?
- За Ваську!
- За какого Ваську? Ширяева, что ли?
Трубников поднялся из-за стола и вместе с Игнатом Захаровичем и Алешкой выходит из правления. Сердюков следует за ними.
- Да за бычка Ваську. Его на бойню хотели гнать, а она заперлась в телятнике, берданку отцову высунула. "Убью, говорит, всякого, кто подойдет". Бригадир сунулся, она как ахнет!
- Бычок этот без дыхания родился, - с улыбкой говорит Игнат Захарович, - она его выходила, ухаживала, как редкая мать за своим дитем
- Сильна дисциплина у вас в колхозе! - тоном превосходства замечает Сердюков.
Трубников долго, внимательно изучает взглядом Сердюкова
- Что уставился? Нешто на мне нарисовано?
- Да глупость.
- Вот те на! Опять ты умный выходишь, а я дурак?
- Конечно, надо бы понимать: любовь к делу выше дисциплины.
Они походят к телятнику и застают тут странную картину: из маленького окошка под стрехой торчит ствол берданки, а над ним горят два огромных, яростных девичьих глаза.
По-пластунски, укрываясь за кусточками, неровностями земли, к телятнику ползут длинновязый Коршиков, скотница Прасковья, толстомордый парень Миша Костырев.
Полюбовавшись этим зрелищем, Трубников крикнул:
- Отставить атаку!
"Ползуны" поднялись, отряхивая подолы и брюки, а Трубников направляется к телятнику.
Ствол ружья переместился, целя в грудь председателю.
- Не подходите, дядя Егор, стрелять буду!
- Хватит бузить, выходи.
- Не выйду!.. Не дам Ваську!.. - со слезами кричит девушка. - Я его из соски поила!.. Не подходите!..
- Да уймись ты! Не тронут своего Ваську. Я велю другую животину сдать.
Ствол опустился.
- Правда?.. Не обманете?.. - детским баском говорит Нюрка
- Слово!
- Тогда я его покамест к себе заберу.
- Валяй.
Дверь сарая распахивается, и с ружьем наперевес выходит Нюрка, стройная, тонкая девушка с загорелыми ногами и гордо поставленной головой. За ней трусит, как собачонка, рыжий бычок со звездочкой на плоском лбу.
- Что, взяли? - с вызовом бросает Нюрка своим преследователям и торжествующе палит в воздух, как: бы салютуя своей победе...
Никто и не заметил, как Коршиков оказался на земле. Поднявшись, он желтым пальцем погрозил Нюрке.
Ты эти ухватки брось - по руководству стрелять!
Трубников оборачивается, ищет кого-то взглядом.
- А где этот... герой? Поучился бы, как надо к колхозному делу относиться.
- А он понял, что убивства не будет, да и убег, - говорит Игнат Захарыч.
Подходят Коршиков и скотница Прасковья.
- Хорошая девушка, - говорит Трубников о Нюрке. - Вот бы ее сюда заведующей.
- Да, не мешало бы омолодить наш комсостав, - говорит Игнат Захарыч. У нас вон тридцать пять человек десятилетку окончили, а еще никто к месту не определен.
- Опять же - люди с образованием, не то что мы, - встряла Прасковья.
- Ну, не прибедняйся, старая. А вообще я и сам думал, что надо молодых выдвигать. Да вас, чертей, обижать не хотелось. Ждал, когда сами заговорите.
Старики улыбаются - им приятно такое отношение не склонного к чувствительности Трубникова.
- Вот и дело, - подводит итог Игнат Захарыч. - Построишь санаторию будем в хвойных ваннах плавать.
- И я буду плавать, - встревает Прасковья.
В это время подкатывает запыленный "Москвич" и круто тормозит.
- Егор Иваныч, принимайте гостя! - вылезая из машины, говорит Клягин. Московский корреспондент.
Трубников сразу мрачнеет.
- Вез бы его в "Маяк".
- У него тема тонкая, - простодушно говорит Клягин. - "Растет благосостояние колхозников".
- А-а! Тогда ему в "Маяке" и делать нечего! - усмехается Трубников.
Подходит корреспондент, дородный, солидный, не первой молодости, здоровается с Трубниковым, проницательно заглядывая ему в глаза
- Знакомьтесь, - говорит Клягин.
- Коробков.
- Трубников. Чем могу служить? Корреспондент тянется за блокнотом.
- Прежде всего, меня интересуют ваши, соцобязательства и цифры.
- Спрячьте книжечку, поживите у нас, познакомьтесь с хозяйством, с людьми, тогда поговорим.
- Задание оперативное, - значительно говорит корреспондент. - Материал должен быть в субботнем номере
- Так не пойдет... - начал было Трубников.
- Это задание оттуда... - И вместо положенного слова "сверху" корреспондент тычет пальцем в небеса.
- Понимаешь, Егор Иваныч... - И Клягин тоже указывает перстом вверх.
- Прасковья! - кричит Трубников. - Веди товарища в правление! - И, повернувшись к корреспонденту: - Там вся наша цифирь вывешена...
Гордая поручением Прасковья уводит корреспондента.
Вдоль межи, делящей льняной массив на два поля, идут Трубников и Клягин. В стороне их поджидает "Москвич". Поля резко отличаются одно от другого. На одном лен высок, густ и строен, на другом - низкоросл, редок, да к тому же поклонился земле. Оба поля не бедны сорняками, но на первом идет прополка, там трудятся с полсотни-женщин, на другом ничто не мешает пышному цветению сурепы.
- Убедительно? - спрашивает Трубников. - Или дальше пойдем?
Клягин рассеянно покусывает травинку.
- Никакой Америки ты мне не открыл, - говорит он нехотя.
- А я не Колумб, я хозяйственник, и повторяю: надо нам с "Маяком" объединиться.
- Едва ли тебя поддержат, - так же вяло и рассеянно говорит Клягин. Сердюков о районе думает, а ты, Егор Иваныч, только о своем колхозе. Когда в районе с планом туго, Сердюков все как есть отдает, а из тебя зернышка не вытянешь.
