души все горести и тяготы эпохи и просветлять нас, простых смертных, и давать нам утешение, и укреплять веру в свои силы и силы добра, справедливости…
А есть еще один "вид" поэтов… Это — неудачники. Сколько себя помню в Доме литераторов — столько и вижу их…
Впрочем, есть неудачники, так сказать, скрытые, вроде даже с виду вполне удачливые, при должностях, машинах и прочих атрибутах фартовости. Это так называемые "искусственные гении", те, которые при весьма посредственных способностях сумели взять страну Поэзию измором, поразительной усидчивостью и умением писать "в струю". Объединившись с себе подобными, эти успешники умудрились целую жизнь "цвести и пахнуть", много печататься, то и дело вояжировать за рубеж и т. п. Правда, проходит время и выясняется — нет такого поэта. А что же есть? Всего-навсего заурядный приспособленец…
Фарсово звучат многие обещания вчерашних его "друзей" на поминках:
— Это было явление! Это был такой-такой поэт!
Здесь же, особенно после нескольких рюмок, рекой текут обещания литначальства:
— Не забудем! Его творчество для нас священно… его стихи бессмертны… приходите обязательно… издадим полное собрание.
И сколько таких эмоциональных речей довелось мне выслушать! Итог? Очередная доверчивая вдова, искренне верящая в то, что муж ее и вправду большой, ценный для народа талант, со слезами умиления благодарит говоруна… А затем с удивлением обнаруживает, что тот вовсе забыл, о чем рёк на поминках, и теперь уже она ходит, добивается, сердится, раздражается не на шутку…
— Он же обещал! Он же знает, что мой усопший муж не чета нынешним поэтам! А они его из зависти не хотят пропагандировать и издавать! Это все интриги!
И никому, естественно, не хочется огорошить бедную, страдающую женщину чистосердечным признанием: "Да не надо, не надо приставать к людям! Все отлично понимают — те слова, на поминках, просто дежурные, а в действительности, увы, муж ваш был лишним человеком в поэзии… Она без него вполне обходится… Как и народ…"
Но есть еще одна категория "лишних" поэтов… Об этих мне хочется говорить без юмора. Хоть частенько они попадают в забавные ситуации и сами создают курьезы… Я о тех, кто, видимо, в молодости, что называется, "возомнил"… А судьба не захотела повернуться к ним добрым лицом… Ну хоть какую-то отраду дать… Нет же, она снабдила такого возомнившего безо всяких к тому оснований малыми способностями и непомерным честолюбием… Побившись, побившись за свое место под солнцем, человек ломался… Где-то в глубине души, видимо, осознав, что не своим путем шел, нет ему достойного места в стране Поэзии…
Но одно дело потаенно ото всех и в какой-то степени от себя лично сообразить, как и что… И совсем другое — примириться, заняться иным, пусть более будничным делом, но как раз по плечу… Трудно, очень трудно, почти невозможно для того, у кого слабый характер.
Мое наблюдение — большинство неудачников, в том числе и "лишних" поэтов, как раз слабы характером, мягки по натуре… Как-то потихоньку-полегоньку они свыкаются со своим незавидным положением, с тем, что их не торопятся печатать издательства, что над ними посмеиваются и приятели, и родные-близкие… Свыкаются, а обида внутри жжет. И хочется жаловаться, искать виновных в своей нескладной судьбе… И вот, едва открываются буфеты в Центральном Доме литераторов, — они тут как тут.
Но ведь и деньжат у них, как правило, кот наплакал. Собирают, занимают, если удастся, и вот уже пьяненькие то обнимаются, то колошматят друг дружку и непременно "выясняют отношения"… Смотреть на них горько. Слушать — печально. И знаменитое: "Вася, ты меня уважаешь?" звучит здесь, за их столиками, так же забавно, как и где-нибудь в подворотне, среди случайных собутыльников. И так же безысходно. Потому что смешного мало, если человеку, какой бы он ни был, как бы ни опустился, не хватает человеческого внимания, тепла, сочувствия…
"Лишние" поэты, увы, часто спиваются… И превращаются, бывает, из мягких, добрых, застенчивых — в злых, агрессивных…
Чем же живут? На чем зарабатывают? Где-то выступают изредка, пишут "закрытые" рецензии. Ну, а основной "заработок" — это бюллетень. Благодаря Литфонду каждый член Союза писателей имеет право болеть двести дней в году. Большинство писателей практически выполняют эту норму. Своего рода пособие по безработице эти деньги от Литфонда… И сие милосердие оправдано, как всякое милосердие. Другое дело — до чего же должна сломаться личность, если, конечно, данный поэт "на заре туманной юности" был личностью, чтобы опуститься до небытия в жизни, в поэзии и до этих подачек, полуприкрытых иностранным понятием "бюллетень"…
Сейчас, я заметил, пить стали больше… Сначала, как положено, обнимаются, хвалят друг друга:
— Сильные у тебя стихи! Сильные! Я читал, я понимаю.
— И у тебя класс. Ты еще свое возьмешь, ты им докажешь!
Потом следует песенная часть. Например: "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить…"
И — кто-то кому-то отчего-то не шибко понравился — в морду…
Тяжко глядеть на то, как такой несчастный, опустившийся человек еле бредет к выходу. В кармане — ни копейки… А ему надо через всю Москву добираться до дому.
Вообще обыватель как-то не готов поверить в то, что даже довольно известные российские писатели и поэты неимущи. Помню, умер едва ли не классик, а в доме всего девяносто четыре рубля. На все про все… Кто-то из семьи прежде всего побежал в Литфонд за пособием… хоронить не на что… Да, да, в наши дни…
А когда умирает поэт-неудачник, опустившийся, спившийся окончательно? Вот уж картина тяжкая… Приходишь в дом — голь перекатная, нищета, грязь, запустение… И жена поэта не знает, как себя вести… Вроде, плакать ей положено, а нет ни сил, ни желания, потому что рада она, рады дети, что вот… наконец-то…
И осуди их, попробуй кто! Сколько и чего им довелось вынести от несчастного, запойного служителя муз! И терялся он, а они его искали, и из милиции его выручали, и из вытрезвителя, и бил он дома последнюю посуду, утверждая в запойном бреду, что они только и делают, что измываются над ним, и пинал жену, и таскал за волосы детей, и… и… и пропивал последнее. Не жизнь с ним была, а мрак и ужас.
Умер поэт П. Хоронить не на что.
