про таких говорят: волосы, как соль с перцем, – когда седины больше, чем натуральных волос. А если он так долго жил, значит, где-то у него есть дом. Где-то живут его родственники, жена или дети. И он действительно выглядит очень опрятно. И в то же время в нем чувствуется какое-то напряжение, туристы держатся по-другому, вы понимаете, что я имею в виду? Возникает ощущение, что он никак не может расслабиться. Словно его что-то держит изнутри.
– Я понимаю. Несколько свидетелей, постояльцы отеля тоже отмечали, что Питер Бергманн сильно выделялся на фоне остальных. В летнее время в Слайго прибывают в основном серферы, любители водных видов спорта, велогонщики и пловцы. Конечно, есть и туристы, любители пеших маршрутов, но все эти люди имеют определенный внешний облик – спортивная одежда, снаряжение, рюкзаки. Но Питер Бергманн, напротив, отличался тем, что был одет строго, почти официально. Те, кто видел его, решили, что он мог приехать на конференцию, но никак не на отдых.
– Почему Слайго?
– Простите?
– Почему Питер Бергманн приехал в Слайго? Ведь он мог выбрать любой другой ирландский город, Дублин или Корк. Там гораздо больше возможностей для досуга. Для чего нужно было приезжать в город, который славится своими пешими маршрутами, скалами, океанскими волнами – в общем, природой, и не взять с собой даже пары спортивной обуви? Что-то привело его именно сюда, я это чувствую. Что-то, о чем я пока не знаю.
– Вы хотите найти причину?
– Мы не выбираем, где нам умереть, – задумчиво ответила Сьюзан. – Но мы выбираем, где нам быть. Питер Бергманн приехал сюда, а затем сел в автобус или пешком прошел семь километров до рыбацкой деревушки, в которой, кроме маленького пляжа и пары устричных ресторанчиков, ничего нет. Да еще и выселился из гостиницы перед этим. Что-то привело его сюда. Слайго был чем-то важен для него.
VIII
Сьюзан вышла из отеля, когда улицы подернулись вечерними огнями, и пошла вдоль Граттан-стрит. Сумерки – время пробуждения духов, если верить кельтской мифологии. С наступлением темноты стираются границы предметов и миров. Так себя чувствовала и Сьюзан – застрявшей между темной бездной внутренних тревог и внешней вселенной, полной бытовых задач, требующих ее физического присутствия, реальных действий. Ей нравилось быть в ночи, жить в ней. Пережить сумерки и остаться живым было сродни бессмертию.
Стеклянные витрины частных магазинчиков полыхали огнями, чтобы привлечь внимание к выцветшим за сезон сарафанам и льняным сорочкам, которые за лето так никому и не приглянулись. В глазах Сьюзан это было похоже на предсмертное цветение. Неукротимое желание урвать свое при жизни, пока холодная и равнодушная рука продавца не убрала тебя прочь, подальше от глаз привередливой публики. Есть растения, которые, при всей полноте ухода и заботы, не дадут при жизни ни одного цветка, а их листья будут вялыми и бледными, будто мертвыми. Но это обманчивое впечатление. Стоит забыть про них – перестать поливать либо поставить в темный и пыльный угол, тогда-то они и взрываются изнутри неукротимой жаждой жизни. Они начинают цвести, выбрасывая в воздух по несколько стрелок с множеством бутонов зараз. Словно в предсмертной агонии, эти цветы жаждут напоследок показать, на что они способны, остаться в памяти яркими соцветиями, не кануть в вечность.
Почему ее не напугало то, что она отключилась в ночь, когда умер Питер Бергманн? Она и своему психотерапевту об этом сказала лишь спустя время, да и то между прочим. Специалист была встревожена и пожурила Сьюзан за равнодушие к собственному здоровью, а затем стала черкать в своем блокнотике, придя в конце концов к выводу, что это еще один симптом, вполне укладывающийся в ее состояние. Потерянный родитель – ощущение нестабильности – потеря опоры – метафорическая связь, приведшая к потере опоры и в физическом мире: обмороки, дереализация, головные боли, апатия. Сьюзан удавалось думать об этом только лишь как о наборе симптомов. Словно она читала чужую медицинскую карту. Это и есть отрицание?
Она не заметила, как оказалась у дверей музыкального магазинчика The Record Room. Построенное в 1900 году, здание на удивление хорошо сохранилось, не считая того, что ушло со временем под землю как минимум на полметра. Верхние этажи, выкрашенные в матово-черный, поддерживались иссохшими деревянными балками. Они прогнулись под грузом лет, и было неясно, то ли дерево держит всю конструкцию, то ли конструкция осторожно громоздится, чтобы не повредить первый этаж.
Сьюзан еще помнила времена, когда пластинки здесь давали напрокат, а иногда владелец мог подарить парочку – за помощь в наведении порядка на полках. В иные дни продавцы выносили ко входу хрипящую колонку, и улица наполнялась незнакомой мелодией, преображаясь на новый лад. Она могла обрасти платанами, увитыми свисающим мхом, вокруг которых кружил рой божьих коровок, или превращалась в испанскую веранду, где на подносе остывали энсаймадас, или в парижскую подворотню, куда художник без гроша в кармане выносил картину на продажу. Но чаще слышались ирландские мотивы – словно горный клич, мелодичный и бунтующий, они раздвигали границы маленькой улицы, превращая ее в дикий край, чарующий и свободный.
Она всегда любила Слайго. Но только переехав из Россес-Пойнт сюда, в столицу графства, Сьюзан смогла по-настоящему стать частью этого места. Ей нравился и неспешный ритм города, и его живописные виды. Ей ложилось на душу то, как вольно раскинулся Слайго, не теснясь, но и не нарушая границ природы, в близости с которой он возник и разросся. То, как из века в век облик города почти не менялся, и постаревшие узкие улочки бережно хранили историю, нашептывая ее каждому, кто желал слушать. То, как река Гаравог, бегущая из озера Лох-Гилл, обители острова Иннисфри [5], словно богатая кислородом артерия, питала жителей Слайго духом ирландских открытий. Здесь находилось место всему, что радовало Сьюзан: умиротворение соседствовало с технологиями, а современность – с верностью традициям. Это место не было похоже ни на что другое… Здесь оживала сама мысль о том, что могут создать люди, когда ничто не отвлекает их от созерцания, от верности природе и самим себе. Переехать сюда было верным решением.
Сьюзан остановилась перед стеклянной витриной, доверху забитой старыми виниловыми пластинками, постерами и, как дань современности, сувенирами всех мастей. Она увидела даже несколько букинистических изданий Йейтса, Голдсмита и Беккета. Да, сейчас выбор стал богаче, но ощущение сокровищницы, волшебной лавки с чудесами, каждое из которых ты можешь взять и принести домой, давно позабыто. Так работает время – тут уж ничего не поделаешь: сначала оно дает тебе способность видеть одно лишь волшебство, а потом постепенно отбирает его у тебя, превращая в обыденность. Теперь это лишь
