ворот усадьбы заминдара. Во двор внесли и опустили на землю закрытый паланкин с развевающимися пурпурными занавесками; женщины, загодя пришедшие сюда, устроили ему торжественную встречу. Они совершали в его честь обряд арти, разбрасывали цветы и мелкие монеты, славили его радостными гимнами…
Рагху Рао был заворожен этим зрелищем. Сколько раз пытался он представить себе, какой будет долгожданная революция в его деревне! В воображении Рагху Рао она принимала самые различные формы: вихря, сметающего все на своем пути, могучей народной армии, леса штыков, обагренных кровью врага… Но он никогда не думал, что революция может предстать перед ним в виде застенчивой невесты в закрытом паланкине с задернутыми занавесками, что ее встретят гимнами и в ее честь будут совершать обряд арти, а на ружьях воинов-крестьян будут алеть знаки их касты.
И Рагху Рао понял, что все его прежние представления о революции были неверными. Революция в Индии будет индийской по форме. Она будет неразрывно связана с индийской культурой, с индийской цивилизацией, с индийскими обычаями; она придет, овеянная ароматами индийской родины, под звуки песен индийского народа. Она будет отличаться от революций, происходящих за пределами Индии. Своеобразная, особенная, она будет говорить с нами на нашем родном языке, и мы скажем:
— Да, эта революция — наша!
Размышления Рагху Рао прервал старейший крестьянин деревни Нарайян: он дал ему в руки джариб, которым до сих пор распоряжался только патвари.
— Ну, сынок, — сказал Нарайян, — приступай! Дели землю!
Приняв из его рук джариб, Рагху Рао обратился к крестьянам:
— В таком деле не обойтись без патвари. Где же он, где достославный Рама Пунтулу?
Раздался взрыв смеха. Из толпы послышался голос:
— Ведь он помещичий патвари. А среди них не найти тех, кто пошел бы с бедняками! Джариб в его руках работал на заминдара. Вместе с ним он и сбежал!
— А куда же девался деревенский жрец Шри Шиярам Шастри? — продолжал спрашивать Рагху Рао. — Можем ли мы справить сегодняшнее торжество без молений благочестивого старца?
Слушатели вновь разразились хохотом. За них ответил Нагешвар:
— Священнослужитель и приверженец лжи Шри Шиярам Шастри не преминул бы явиться сюда, если бы требовалось освятить власть заминдара. Но сегодня освящается власть крестьян!
В толпе раздались нетерпеливые голоса:
— Дели землю, Рагху Рао! Обойдемся без патвари и жреца! Хватит, заждались! Сотни лет ждали этого дня!
Рагху Рао поднял над головой джариб и сказал:
— Что ж, если так, бейте в барабаны, барабанщики! Трубите, трубачи! Началась новая жизнь для крестьян Срипурама!
Рагху Рао шел впереди. В такт его шагам мерно били барабаны. Радость людей была безгранична. Седобородые старцы плакали от счастья, Толпа запела хвалебный гимн. Сначала зазвенели высокие женские голоса, затем в общий хор вступили рокочущие басы мужчин — над полями Срипурама лилась многоголосая песня:
Сыны Андхры не знают
Ни трусости, ни малодушия.
Народ, для тебя наступил
День искуса, день испытанья.
Вставайте же, люди, смыкайте ряды!
Дорогу шествию Свободы!
Рагху Рао прижал ладони к влажным от слез глазам…
Если когда-нибудь он и был по-настоящему счастлив, то именно те пять дней — когда делили землю в Срипураме.
Не обходилось, конечно, без споров и недоразумений. Случалось, что крестьянин отказывался от надела, требуя другой приглянувшийся ему кусок земли. Иной раз ему хотелось получить больше, чем он был в состоянии обработать. Были и такие, кто пытался скрывать, что у них уже есть земля. Тогда на помощь приходили старики или члены панчаята, знавшие каждый клочок земли в своей деревне. В конце концов все споры разрешались мирно…
Тут Рагху Рао вспомнилось, сколько волнений он доставил тогда своему отцу. Он твердо решил, что нарежет ему землю в последнюю очередь, из того, что останется. Нельзя же иначе! Но Вирайя знать ничего не хотел. Он то и дело подбегал к Рагху Рао и, всхлипывая, как ребенок, нетерпеливо требовал свою долю. Рагху Рао молча улыбался и продолжал неторопливо и точно отмеривать участок за участком. Недоумевая, растерянный Вирайя жаловался крестьянам на равнодушие сына. К Рагху Рао подходили, уговаривали пожалеть отца, предлагали ему первому выбрать себе участок. Но Рагху Рао только улыбался. А когда Вирайя отчаялся и потерял всякую надежду на надел, ему дали наконец участок. Против воли Рагху Рао члены деревенского панчаята нарезали Вирайе столько земли, сколько он и не мечтал получить: на долю его самого, на долю Рагху Рао, будущей жены Рагху Рао и их будущих детей.
Вирайя выбежал на середину своего поля, поднял кусок жирной, красной земли, подбросил его высоко в воздух и закричал, приплясывая от радости:
— Моя земля! Моя!
Потом бросился к сыну, обнял его и заплакал.
На пятый день раздел был закончен, и землей стали владеть те, кто на ней трудился. Рагху Рао решил отдохнуть, побродить в окрестностях Срипурама. Близился вечер. Пальмовые рощи наполнились птичьим гомоном. Подхваченные порывом ветра, кружились в воздухе увядшие, сухие листья и с тихим шелестом ложились на траву. Рагху Рао шел не торопясь, погруженный в свои мысли. Деревня осталась позади. Казалось, ноги сами несли его к реке.
Догорали последние лучи заката, когда Рагху Рао очутился наконец на берегу Бхогавати. Нахлынули воспоминания. Чандри… Зеленые, озаренные любовью глаза, лукавая улыбка на губах, перевитые лентой волосы, бронзовые браслеты. Рагху Рао не мог бы точно сказать, в какую минуту она явилась ему, почему с таким волнением вглядывался он в ее черты, почему вдруг Чандри завладела всем его существом.
И Рагху Рао мысленно обратился к ней:
— Чандри! Где ты теперь? На берегу какой реки, у чьего шатра ты сидишь и кого поджидаешь? По-прежнему ли одна или встретила человека, который пришелся тебе по сердцу?
И вдруг Рагху Рао понял, что всю жизнь он будет ждать Чандри, никогда не удастся ему вытеснить из памяти ее образ. Неутоленную любовь всегда труднее забыть. Чувство Рагху Рао к Чандри нельзя было назвать возвышенной, необыкновенной, всепоглощающей страстью, ради которой идешь на смерть. Но разве не бывает так, что человек через всю свою жизнь проносит одну-единственную любовь; и где бы он ни был, что бы ни делал, за работой или на отдыхе, во сне или наяву, в шумной толпе или за тихой беседой — перед глазами его неотступно стоит все тот же знакомый образ. И не глядя он видит его, и не думая устремляет к нему свои помыслы. На смертном одре встает перед ним все тот же образ.
Если раньше Рагху Рао считал,
