снова им поверив.
Она помнила лицо матери – там, в этой комнатке. Оскорбленное. Как будто Рут обидела ее. Помнила отца, смущенного и напуганного, словно мечтающего любой ценой оттуда выбраться. «Мы не утверждаем, что ты врешь, детка, но ты же сама должна понимать, как это все выглядит?» – произнес чей-то голос, и Рут только через несколько минут поняла, что это голос ее матери. Конечно, она знала, что мать ненавидит ее, но настолько? Слова застряли у нее в горле, по щекам покатились слезы. «Он изнасиловал меня, мама!» Поглядев на полицейского, мать многозначительно вздохнула. «Увы, думаю, нам лучше поговорить с нашей дочерью дома. Мы можем приехать завтра? Она у нас немного мифоманка. Да еще наркоманка, как вы поняли. В комоде у нее одни стринги и противозачаточные таблетки, так что вряд ли это был первый мальчик! Небось расхотел с ней встречаться, и тогда она пожалела и придумала всю эту историю? Вы же знаете, девочки в ее возрасте вечно чудят!»
Мысли закружились водоворотом, Рут уже не контролировала свое сознание. В конце концов ее вырвало прямо на пол. Она помнила, что один из полицейских, молодой человек, верно почуявший неладное, положил прохладную ладонь ей на лоб, дал воды и прошептал: «Может, придешь завтра, когда тебе будет полегче, и попробуешь объяснить все еще раз? Слишком уж все запутано. Но может, нам удастся разобраться завтра, когда ты чуть… успокоишься?»
Рут не помнила, как выходила из отделения. И как ехала домой. Единственное, что она запомнила, это слова папы, когда они поворачивали на их улицу: «Ты только имей в виду, этот мальчик может обвинить тебя в клевете. То, что ты затеяла, опасно. Ты можешь испортить ему жизнь». Когда они вышли из машины, ее мама сделала то, что почти никогда не делала: взяла руку дочери, нежно и осторожно, почти как настоящая мать. «Пойдем, детка, пойдем домой, приготовим что-нибудь поесть. Помолимся Богу, чтобы указал тебе путь. Господь поможет нам. А потом мы обо всем забудем. Я считаю, что в выходные ты можешь снова пойти с нами в церковь. Тебе сразу станет легче».
В полицию Рут больше не ходила. Молодой полицейский в отделении ждал ее. Возможно, потом он клял себя, что ничего не сделал. А может, сумел это вытеснить. Такие, как он, просто пытаются делать свою работу. Все они говорят, что просто следуют закону. Только законы написаны не ради таких девочек, как Рут. Они написаны против них.
Шли недели. На людях Рут старалась быть как можно незаметнее. Оставаясь одна, она расцарапывала себе руки. Как ни странно, ее мать была с ней добрее, чем обычно, как будто любовь – это взятка: если дочь согласится не болтать про эти глупости, может, у них снова будет идеальная семья? Словно она когда-то у них была. Отец с ней почти не разговаривал, только как-то раз сказал: «Будем надеяться, полиция не станет звонить этому мальчику. Ведь он может подать на нас в суд. Как мы расплатимся?»
Будь у них родственники, Рут отправили бы к ним, как Беатрис, но родители порвали со всеми родными, когда подались в религию. Теперь они были заложниками друг друга. По ночам Родри продолжал присылать ей сообщения. Вскоре он стал писать о том, как уютно им было в их «домике», – так он теперь называл сарай в лесу, и Рут начала понимать, что он выдумал целую параллельную вселенную, где все, что случилось, было историей любви. Однажды вечером она увидела его на улице возле своего дома. В другой раз он проехал на мотоцикле мимо ее школы. Ей начали приходить сообщения с анонимных адресов в социальных сетях о том, что она «маленькая самодовольная шлюшка, которая возомнила о себе невесть что». Она знала, конечно, что это он, но как она могла это доказать? Кто бы ей поверил?
Через несколько месяцев по школе распространился слух о том, что Кевин сделал с Маей. Или, вернее, о том, что Мая сделала с Кевином. Рут услышала об этом в столовой, все обсуждали это. Маю Рут не знала, та была на несколько лет ее младше. Но после той вечеринки девочка заявила на Кевина в полицию, и Кевина из-за этого сняли с решающего хоккейного матча. Все просто взбесились.
Рут глаза поднять боялась – так ей было страшно, что кто-нибудь по ее виду догадается, что пережила она сама. Она столько раз прокручивала в голове обвинения во лжи, которые предъявляли ей полицейские и родители, что уже сама почти поверила, что они правы. Может, все не так страшно? Может, она сама виновата?
Ночью она читала комментарии в Сети про Маю. Что она шлюха. Что она все придумала. Что хорошо бы ее кто-нибудь прикончил.
Той весной Рут исполнялось восемнадцать, и она решила, что должна уехать отсюда куда подальше. И уехала.
Было субботнее утро. Мира уехала в офис, просто посидеть и посмотреть в окно, и чуть не до смерти перепугалась, когда из приемной ее вдруг окликнул голос Маи. Когда она выбежала, дочь раздраженно проворчала:
– Ну и хоромы, неужели поменьше офиса не нашлось? Да у вас тут можно рок-концерты устраивать!
Мира неуклюже бросилась Мае на шею, счастливая, что та именно сегодня огорошила ее и выставила идиоткой, но дочь только рассердилась на эти нежности, потому что чуть не выронила корзину для пикника. Ана привезла ее на машине, чтобы помочь доставить термос с кофе и круассаны от Петера, а главное, крошечные стаканчики для апельсинового сока. Мая сидела на полу, скрестив ноги, как в детстве, когда Мира соглашалась устроить пикник прямо дома, поскольку терзалась, что слишком много работает, а Мая прекрасно знала, как этим воспользоваться.
– После выходных поеду домой. Ну… то есть… обратно в школу, – сказала Мая, злясь на себя, что сказала «домой».
Но Мира понимающе улыбнулась:
– Тебе очень не хочется?
Мая жалобно кивнула – как можно позволить себе только при маме:
– Да. Чувство поганое. Я типа все мосты сожгла, когда уезжала. Но надо все-таки вернуться и сражаться дальше. Наверное, Беньи прав: когда я счастлива, мои песни хуже.
– Бедная ты моя, ужасно, что тебе приходится так тяжко, – прошептала Мира.
– Это нормально, мама. Так и должно быть – трудно, – улыбнувшись, ответила Мая.
– Знаю, знаю, но я… я хочу, чтобы ты всегда была счастлива!
– Не волнуйся.
– Я твоя мать, хочу и волнуюсь!
Мая улыбнулась – непонятно было, то ли она сейчас отпустит какую-нибудь шуточку, то ли расплачется.
– Мне
