А посты? Казалось бы, о каких там постах может идти речь здесь, когда вообще есть нечего, изо дня в день годами длится сплошной пост, а люди истощены до полусмерти? Но большинство верующих хотели и здесь соблюдать свои правила, - "а то грех перед Богом". Они хотели бы есть свою постную пищу, когда это полагается, но ведь в тюрьме ешь, что дают!
- Да в тюремной баланде в любой день хоть под микроскопом ищи, жиринки не увидишь! - уговаривали мы их.
- А все-таки по норме немного жиру полагается, может быть, сколько-нибудь и кладут в котел, - отвечали они.
Надзиратели это знали. И вот в пост нарочно начинают разливать баланду с тех камер, где сидят верующие. В полном термосе сверху, может, и плавает какое-нибудь пятнышко жира пусть оно попадет в миску того, кто постится, тогда и он есть не станет, и другим не достанется. И вообще, верующие, зная, что им наливают сверху, из полного термоса, опасаются есть, боятся согрешить. А надзиратели еще приказывают раздатчикам зачерпнуть и сверху и немного со дна, где погуще: эта миска все равно пропадет, а остальным достанется одна вода.
Когда наши верующие разгадали эту хитрость, они в свои постные дни стали вообще отказываться от вареного, сидели на одном хлебе и воде.
При таком голоде, как во Владимирке, не у всех хватает сил соблюдать посты и отказываться от пищи. Тогда надзиратели и начальство начинают их высмеивать:
- Все вы врете, что верующие, какой там у вас Бог, одно притворство!
А когда религиозник в тюрьме обращается к вра-чу, ему говорят:
- Вы зачем записываетесь? Вы запишитесь к своему Богу на прием, пусть он вас лечит...
* * *
Неожиданно для меня за год до владимирского срока меня отправили в лагерь. В то время, в начале 1963 года, из Владимирки стали отправлять многих зэков, тех, у которых оставалось ещё немного тюремного срока. Место, что ли, в тюрьме понадобилось для новых?
На Горьковской пересылке нас повели в баню. В бане, еще в раздевалке, перед моечной, сидел дежурный офицер и каждого осматривал: не накололся ли дорогою? С разрисованных он снимал копию - переписывал, что написано и где, на каком месте. Дошла очередь до Воркуты (он тоже ехал в лагерь). Ну, офицеру хватило работы на час! Воркута стоял перед офицером в синих трусах, поворачивался перед ним то грудью, то спиной. Когда опись была окончена, офицер спросил:
- Всё, что ли? Ничего не пропустил?
- Хрущева пропустил, - ответил Воркута.
- Хрущева? Где?
- Хрущева на х...
- Что ты сказал?! В карцер захотел?
- Вы спросили, где у меня наколот Хрущев, я вам правду ответил, что на х...
- Покажи!
Под хохот всех зэков Воркута спустил трусы и показал: на члене во всю длину крупными буквами "Хрущев".
- Правда, симпатично? - с невинным видом спрашивал Воркута, поглаживая своего Хрущева. - Только скучает один, бедняга. Фурцеву бы ему сюда для коллективного руководства.
Офицер, опустив голову, дополнял опись. [...]
Но вот пришло время открывать библиотеку, и тут спохватились, что там все стены заляпаны вырезками из журналов и газет, фотографиями и плакатами. Срочно надо что-то предпринять. И вот в штаб вызывают нескольких подонков, хорошо известных начальству, таких, про которых все знали, что их можно если не заставить, так купить.
Приглашают первого в кабинет к Свешникову - начальнику ПВЧ. (Зэк этот сам потом обо всем рассказывал во всех подробностях). Свешников достает из ящика стола несколько пачек индийского чая и выкладывает их перед зэком:
- Иди в читальный зал, ликвидируй любым способом все фотографии Хрущева - и этот чай твой.
Перед зэком-уголовником - чай. В лагере это целое состояние, за чай можно купить не одного. И Свешников и присутствующие здесь офицеры из КГБ и оперчасти знают это, они уверены в успехе. Они смотрят на зэка, зэк смотрит на чай. Конечно, он прикидывает, сколько здесь чаю, - сейчас согласится. Или еще поторгуется, тогда можно и прибавить. Зэк переводит взгляд с чая на офицеров, снова на чай. Наконец, говорит деловым тоном:
- За чай все можно. Но, знаешь, начальник - это Свешникову, - у тебя такая задница, любая баба позавидует. Откормился за наш счет. Дай я тебе разок... и за это принесу вдвое больше чая и в придачу все фотографии со всей зоны этого вашего верного ленинца.
Конечно, его тут же поволокли в карцер. Тащат, а он орет на всю зону всем встречным:
- Вот б..., сами целовали своего Хрущева в .... и в задницу, а мы теперь чтоб его рожи сдирали! Сами, педерасты, сдирайте! Мне за вашего Хруща, педерасты, семь лет добавили, политическим сделали! Вы меня теперь освобождайте! Так нет, опять за него в карцер сажаете!
