Ознакомительная версия.
Отец передает тебе большой привет, обещает написать на днях большое письмо. Сейчас занят дровами с утра до ночи... А ты передавай от нас привет и благодарность Володе.
Береги себя, будь осторожен во всем!
Мама".
Я сложил лист по старым сгибам, засунул обратно в конверт.
- Ну, что пишут? - тут же вопрос Володьки, точно он не "Мегаполис-экспресс" читал, а наблюдал все это время за мной.
- Привет тебе передают большой... В институт советуют поступать...
- У, эт правильно. Я тоже собираюсь.
- Ты? - Я удивился. - Куда?
- На экономический. При универе открыли коммерческое отделение. В районе двух тысяч баксов за год. - Володька отложил газету, в его голосе появилась мечтательность. - Пора серьезными делами начинать заниматься. Обстановка вроде устанавливается, не сравнить с тем, что еще года два назад было. Разборки насчет каждого киоска, каждой точки, которая и сотни тысяч за день не дает. Кого надо, уже завалили, или они сами исчезли, а кто валил - успокоился. Теперь и нам разворачиваться можно. У меня планов-то - во! - Он резанул себя ребром ладони по горлу. - А мозгов пока не хватает...
- Кстати, - перебил я, - правда, что деньги менять собираются?
- Да не то чтоб менять, просто нули уберут. Было, скажем, десять тысяч, а станет десять рублей, а лимон - тысячей. Удобней, конечно, - меньше путаницы с этими пустыми нулями...
Я пошел во двор покурить. Письмо от родителей все-таки разбередило душу... Обнаружил его сегодня утром в ящике, но сразу прочитать не получилось - в метро была страшная давка, начиная от моей "Лесной" и кончая "Садовой". Но вот прочитал - и перед глазами вместо офиса, Володьки, коробок с обувью - наш огород, по-осеннему одноцветно-коричневый, унылый, усталый после пяти месяцев буйства растений; вспомнились те дела, какие обычно становились важными в конце сентября и в октябре, - за этот короткий срок, между почти летом и зимой, нужно так много успеть. А родители сейчас без меня... отец в одиночку вон дрова пилит...
Хорошо посидеть в такое время на перевернутом дном вверх ведре где-нибудь на бывшей грядке, покурить в кулак, ежась от несильного, но пронизывающего холодом ветра... на пруд глядеть, на дальний посеревший березовый лесок. Листья уже опали, верхушки деревьев кажутся какими-то дымчато-воздушными, способными в любой момент раствориться, исчезнуть... Становится грустно и сладко, хочется навсегда остаться сидеть, смотреть, курить, тоже раствориться в окружающем, готовом к снегу, к месяцам мертвой зимы... И лишь что-нибудь внешнее заставляет шевелиться дальше - поздняя муха, ищущая теплую щель, или, еще лучше, устало гребущие по небу, покрикивающие прощально родным северным землям журавли... А здесь... Накрапывает третий день подряд дождь, однообразно долбят капли крышу полуразвалившегося Никольского двора, такой же полуразвалившийся, изржавевший грузовичок с чурками вместо колес, марку которого (может, "ЗИЛ", может, "ГАЗ") определить издалека уже невозможно... Вот уборщица в черном халате, согнувшись, подковыляла к мусоросборнику, опрокинула в него ведро с чем-то жидким - какими-нибудь помоями из кафе...
Но, слегка тоскуя по деревне, родителям, тому укладу, каким прожил почти пять лет, я, конечно, если б пришлось выбирать, не хотел туда возвращаться. Просто, наверное, необходимо было потосковать. Да и воспоминания рисовали те времена намного благостней, чем они были, и сама тоска была приятна, хотелось наслаждаться ею, разжигать в себе чуть не до слез, в глубине же души зная, что у меня теперь другая, новая, куда более интересная и настоящая жизнь...
Володька все чаще заговаривал о том, что пришло время переключаться на более серьезное дело. Планов своих пока не открывал, может, опасался рассказывать обо всем заранее, и удержаться, чтоб совсем ничего не говорить, тоже не мог. С недавних пор он стал бережливее, строже в документации, активнее метался по городу, обзванивал продавцов в других городах, предлагая новые партии товара, торопя с передачей наторгованных денег; в ближайшее время он собирался в Польшу, чтоб на месте осмотреть новые модели, разведать, что в мире расходится лучше, закупить приглянувшееся. Может, были у него и еще какие-то цели, о которых он не хотел распространяться...
Вообще, я заметил, он очень скрытен, точнее - до определенной черты мы были друзьями, почти те же пацаны-одноклассники, что и десяток лет назад, но за этой чертой начиналось пространство, на которое ни мне, ни, думаю, любому другому хода не было. Да и немудрено, если знать, сколько раз его кидали и подставляли, сколько раз он разорялся, как приходилось ему изворачиваться, чтоб выжить - выжить в прямом смысле слова.
Иногда, под настроение, он рассказывал мне о начале своего бизнесменского поприща, в девяносто втором - девяносто пятом годах... В конце девяносто третьего, например, когда за гроши можно было приватизировать целые предприятия, Володька, подзаработав на торговле турецкими джинсами, стал совладельцем деревообрабатывающего заводика в Вологодской области. Его партнером был сам директор заводика, мужик хоть и старой закалки, но вроде честный и деловой.
Закупили и стали устанавливать новое оборудование. Вместо простых обрезных досок планировали выпускать качественные пиломатериалы, которые тогда были в особенном дефиците - новорусские замки уже строились, а отделывать их было нечем; Финляндия на всех не успевала... Но очень быстро их обнаружили, и какие-то ребята на побитых "Жигулях" девятой модели принялись настоятельно предлагать продать акции. Володька и директор сперва лишь посмеивались, тем более что ребята установили смехотворную цену, которая не покрывала даже расходов, вложенных в новое оборудование. Попредлагав, ребята исчезли, а потом директор попал в больницу - встретили хулиганы на улице вечером и избили. Володьке в окно кинули гранату, правда, без запала (но, наверное, умышленно без запала - в виде профилактики). Эти намеки Володька понял и уже сам нашел ребят, для порядка поторговался, выцыганил сверх их цены процентов пять и забыл про свою попытку заняться лесом... Недавно он узнал случайно, что директор так и остался директором, живет, кажется, не бедно, завод работает хорошо, поставляет продукцию даже в Германию и Англию. И остается гадать - то ли директор действительно тогда был против предложения тех ребят и его избили, то ли все это заранее специально продумали, выждали, пока Володька раскошелится, привезет оборудование, а потом кинули.
После этой неудачи он вернулся к малоприбыльной торговле джинсами и одно время даже самолично стоял за прилавком на Чернореченском рынке. Там же, кстати, на рынке, он познакомился с челночницей, что возила из Эстонии польскую обувь в простых хозяйственных сумках по десять - пятнадцать пар; брали у нее неплохо. И это подтолкнуло Володьку заняться обувью, предварительно, конечно, найдя надежную "крышу" (он и до сих пор платил ей по семьсот долларов в месяц)... Обувной бизнес идет неплохо, но настоящего размаха и удовольствия, по словам Володьки, от этого нет.
Параллельно с легальными у него имелись полутайные точки продажи, торговцы работали по договоренности и в случае наездов говорили, что продают свое "вот прикупил по случаю двадцать пар, стою вторую неделю с ними, да не идет". В документах, как я заметил, непосредственно Торговый дом "Премьер" встречался очень редко, только когда фигурировали крупные партии товара, вместо него же в накладных частенько указывалось то "ИЧП Степанов" с соответствующей печатью, то ООО "Классик" (у Володьки откуда-то взялась печать и документы этой фирмы), и он хранил накладные на три этих предприятия в разных папках. Когда приходила фура из Польши, документы тоже были разные; и Володька, сам, наверное, устав от этих хитростей, частенько вздыхал, что если захотят проверить всерьез заморочек не оберешься. И добавлял неизменно: "Но иначе никак".
Впрочем, в последнее время он пребывал чаще в приподнятом настроении, и это вряд ли связывалось только со сменой сезона и, значит, улучшением торговли; почитав деловую газету вроде "Коммерсанта" или вернувшись со встречи с партнерами, заварив чаю покрепче, он бормотал довольно: "Кажется, устаканивается... да-а, устаканивается потихоньку..." Расспрашивать подробнее я не решался, да и попросту не хотел забивать свою голову лишним, - главное, что моя жизнь тоже устаканивалась.
Магазин Макса с не особенно благозвучным названием "Экзот" находился на площади возле Технологического института. Я попадал сюда редко, в основном вместе с Володькой, зато, попав, смотрел на товары во все глаза, словно бы оказывался в волшебной лавке. Да он таким и был, этот "Экзот", набитый супермодными безделушками, экстравагантной одеждой и обувью, подделками под индуистскую и африканскую древность.
Глаза действительно разбегались, я снова казался себе пятнадцатилетним подростком, желающим выделиться из общей массы, а здесь для этой цели было все, начиная от рэпперских балахонов и переводных татуировок и кончая папуасскими копьями и индейскими амулетами с ладонь величиной... Я часами, и не замечая этих часов, мог бродить взглядом по прилавкам и полкам, где выстроились рогатые мотоциклетные шлемы, разноцветные сапоги на двадцатисантиметровой подошве, лежали благовонные палочки, наборы для пирсинга (в уши такие-то и столько-то колечек, в соски такие-то, в нос такие-то...).
Ознакомительная версия.
