Закаталов, меж тем, повторил ей свою просьбу пожаловать к нему на бокал шампанского и ужин. Она попыталась было уклониться от этого приглашения. И в самом деле, ей очень неприятно было таскать свое «положение» в чужой дом, да еще как бы напоказ посторонним свидетелям, причем, конечно, она служила бы мишенью для их пытливых взглядов и темой их интимных перешептываний, скабрезных догадок и разных предположений насчет этой «странной свадьбы». Положим, никто и в глаза ничего не выскажет, даже, и виду не покажет, но все же… для самой-то себя, по отношению к другим, ужасно все это шероховато как-то будет, неловко, совестно, даже комично как-то. Поэтому, поблагодарив полицеймейстера за его любезное приглашение она стала было отговариваться усталостью и нездоровьем, прося уволить ее с отцом от этого церемониала, и выразила желание ехать из церкви прямо домой, в нумера купца Завьялова. Но Закаталов энергично воспротивился этому. — Как! Помилуйте! Там уже все приготовлено, жена ждет, ужин на столе, шампанское… Как угодно, конечно, настаивать не смею, — предупредительно продолжал он деликатным покорным тоном, в котором однако чувствовалась некоторая обиженность. — Но ведь подумайте, если вам желательно сегодня же получить отдельный вид на жительство, то как, же я устрою это без вашего батюшки и без вас? Извините, но один я не беру на себя уговорить графа… Тут необходимо именно ваше присутствие, чтобы вы сами лично переговорили с ним, а без вас невозможно, воля ваша. Мне и то дай Бог уломать его, чтобы он ко мне-то теперь поехал, — заартачится, пожалуй, не захочет.
Ольга сообразила все это и согласилась, что Закаталов прав. Если добывать сепаратный билет сейчас же, то надо ехать. А ждать, — чего же тут, в самом деле, ждать, в этом Кохма-Богословске? Лишних сплетен да пересудов, а может, и лишних сцен с графом? — Да Бог с ним и со всем! А лучше окончить все разом, сегодня же!.. А что если эта судьиха будет там, так что же!.. Какое ей дело до этой особы и ее мужа! — Ну, встретимся случайно и разойдемся, чтобы никогда потом не встречаться, и не знать друг друга, и не слышать, и позабыть даже, что существуют такие-то на свете. В сущности, не все ли равно?! — И Ольга дала свое согласие ехать в дом к Закаталовым.
Обрадованный этим, полицеймейстер сейчас же хлопотливо побежал приглашать всех остальных, не исключая и m-me Сычуговой, а затем подхватил под руку Каржоля, шепнув ему на ходу, что Ольга Орестовна желает дружески переговорить с ним о чем-то важном, и усадил его в сани, вместе с собой и Аполлоном Пупом, так что граф опять очутился как бы под конвоем этих двух своих «архангелов». Закаталов был очень рад и даже счастлив, — счастлив вдвойне: во-первых, тем, что так быстро удалось ему обработать все дело и повенчать графа, а во-вторых, тем, что сюрприз, приготовленный им для него в лице Сычугова и неудавшийся вначале, увенчался, благодаря неожиданному приезду судьихи, самым эффектным и полнейшим успехом, какого он и предполагать не мог бы. Он не сомневался, что после этого вся позолота графа и все его донжуанские шансы у судьихи провалились окончательно.
* * *
Три тройки, между тем быстро катили по первопутку из села Корзухина в город. Генералу тоже не хотелось ехать к Закаталову: он стеснялся не менее дочери присутствием посторонних лиц, его коробило как-то перед чужими и за нее, и за себя, и за всю эту скоропалительную свадьбу — право, лучше бы домой! — но Ольга убедила его, что эта жертва (даст Бог, последняя!) нужна ей ввиду необходимости добыть сегодня же сепаратный билет, чтобы завтра ничто уже не задерживало их отъезда, — куй железо пока горячо! — и генерал, по обыкновению, должен был подчиниться ее воле, тем более, что и сам сознавал на этот раз ее резонность.
В городе всех поезжан ожидал новый сюрприз, подготовленный, по распоряжению расторопного полицеймейстера, еще днем, а теперь лишь объявившийся во всем своем блеске. Весь полицеймейстерский дом был ярко иллюминован: по бокам ворот пылали плошки, на подоконниках снаружи горели стеклянные шкалики, крыльцо было унизано рядами цветных бумажных фонариков, а внутри двора, по самой середине, трещал целый костер, усердно поддерживаемый пожарными. Против дома стояла уже и глазела на иллюминацию целая толпа любопытных зевак из обывателей-мещан и фабричных, которые, по собственному своему почину, дружно орали «ура!» когда трое саней с поезжанами, одни за другими, лихо вкатили в полицеймейстерские ворота. Но и этим еще не кончилось. Едва «молодые» вступили в прихожую, как на встречу им грянул из залы «фестиваль-марш». Несколько местных евреев-музыкантов, «зарабатывавших» обыкновенно на «семейных вечерах» в «хозяйском» клубе, дружно, со всеусердием и во всю еврейскую прыть наяривали теперь общеизвестные звуки самого популярного у наших евреев «Константин-марша» на своих «виолях», «секундах», «флютках» и цимбалах. Даже тромбон откуда-то появился. И между ними, к удивлению Аполлона Пупа, торчал сам Мордка Олейник, еще к вечеру выпущенный из кутузки. Забыв оказанную ему «несшправедливость», он с истинным энтузиазмом гудел теперь намусленным слюною пальцем по туго натянутой шкуре бубна и не только выколачивал на ней всей пятерней барабанную дробь, но ухитрялся еще ударять и локтем, в подражание турецкому барабану.
Все эти сюрпризы, а в особенности последний, очень не понравились генералу, и не только генералу, но и Ольге, и офицерам, и более всех Каржолю. Генерал даже нахмурился и стал пофыркивать, находя, что все это вовсе некстати и просто бестактно со стороны Закаталова, который мог бы, кажись, сообразить, что свадьба вовсе не такого сорта, чтобы радоваться ее и праздновать. Нашел что праздновать, дурак! Думали кончить все тихо, в секрете, а тут вдруг — на-ко-тебе! — выходит скандал на весь город! Просто черт знает что!.. Закаталов, по мнению генерала, чересчур уже пересолил в своем усердии и — сколь ни крепился старик, однако же не выдержал и обратился к нему с просьбой — нельзя ли сейчас же прекратить все эти музыки и иллюминации, потому, сами согласитесь, радости тут никакой, а только лишний шум да чесанье языков по городу. Тот принялся всячески извиняться и с добродушным видом уверять генерала, что он никак не думал, чтобы это могло стеснять или не понравиться, — напротив, он это все от чистого сердца любя и желая угодить бывшему отцу-командиру, доставить дорогим гостям удовольствие, но если его превосходительству не угодно, то, конечно, все эти плошки и Мошки сейчас же будут спроважены к черту, чтоб и духом их тут не пахло, хотя отчего бы, в сущности, и не повеселиться, раз что все дело устроилось самым счастливым образом, к общему удовольствию?
Генерал так и принял, что Закаталов устроил все это хотя по недомыслию, но от чистого сердца. Зато Каржоль понял его выходку совсем иначе. Он хоть и не высказывался, но про себя знал очень хорошо, что шельмоватый полицеймейстер подстроил все эти штуки нарочно, с той целью, чтоб насолить ему еще больше, до конца, чтобы скандал его подневольной женитьбы с наибольшим треском и блеском распространился по всему городу и дальше… Пожалуй, еще в газетах, скотина эдакая, хватит, — с него станется!.. Недаром графу так не хотелось ехать к нему после венца, словно бы предчувствуя что- то скверное, но он склонился на его уговоры и убеждения, единственно в силу уверений, что сама-де Ольга Орестовна этого желает, так как она намерена переговорить с ним о чем-то очень важном и сама-де поручила Закаталову просить его. Не следовало бы соглашаться, но опять же и самому ему хотелось объясниться с Ольгой, оправдать себя, насколько возможно в её глазах, предложить ей известный modus vivendi, — словом, выйти как ни-на-есть из настоящего неопределенного и крайне фальшивого положения. Граф понимал, что со стороны Закаталова, все эти иллюминация и «фестиваль-марши» не более как грубое мщение ему за успех у судьихи, и он не ошибся: «гроссшкандал» действительно был устроен полицеймейстером именно ради его и именно с этой целью. Теперь же цель была достигнута, скандал произведен, а потому желание генерала, чтобы иллюминацию погасить и жидов отпустить, было исполнено немедленно. Вся работа жидовского оркестрика только и ограничилась одним «фестиваль маршем», — даже торжественный туш не удалось ему сыграть в честь «молодых», когда флюсовая дама встретила их с подносом, уставленным бокалами шампанского.
VII. СВАДЕБНЫЙ ПОДАРОК КАРЖОЛЮ
Каржоль отказался от бокала, но Закаталов до того пристал к нему с «усерднейшими» просьбами, что граф вынужден был чокнуться с ним и с Сычуговым, лишь бы только отвязались. Безучастный ко всему, что делается вокруг, он удалился в кабинет хозяина и сидел там один, с выражением тупой и скучающей покорности на утомленном лице, — дескать, что ж делать, надо пить чашу до конца, хуже, кажись, ничего уже не будет.
