промахи: выслушать нагоняй от раздраженного учителя, или остаться после урока, или на крайний случай получить «по мягкому месту». Когда надо встать и заправить постель, когда идти на завтрак, потом на общее собрание, потом на первый урок; заранее собрать все необходимое для пяти уроков, как следить за расписанием занятий или за разнообразными объявлениями и списками, в которых вполне могла оказаться и твоя фамилия; через каждые сорок пять минут переходить из одного класса в другой без задержек и не опаздывать на обед сразу после пятого урока; и следить, в какие дни проводятся спортивные состязания, где можно вешать и забирать свою сумку со школьной одеждой и когда отдавать ее в стирку; и когда надо возвращаться в класс после обеда в дни без спортивных мероприятий, и когда приходить в класс в субботу утром, и когда начиналась работа над внеклассным заданием и сколько времени тебе давалось на выполнение заданий по заучиванию или написанию текстов; и когда надо идти в душевую, и когда ложиться в кровать за пятнадцать минут до того, как в общежитии потушат свет, и когда бывают прачечные дни, и когда надо встать в очередь с ворохом грязной одежды и белья, который надо передать сестре-хозяйке: носки и нижнее белье в один день недели, рубашки, брюки и полотенца – в другой день; и когда верхнюю простыню на кровати надо перестелить вниз и для верхней простыни взять выстиранную, и когда надо идти на осмотр к врачу, который проверял то наличие вшей, то состояние ногтей и стрижку, у всех ли есть карманные деньги, и когда открыт школьный буфет.
Личные вещи полностью подчинялись времени, получая тираническую власть над своим владельцем. Вещи имели свойство беспричинно исчезать. Была масса вещей, которые ты либо терял, либо забывал принести в начале учебного дня: расписание уроков, учебник, вчерашнее внеклассное задание, задачник, вопросник, географические карты, исправную ручку, чернильницу, карандаш, транспортир, угольник, компас, логарифмическую линейку. Если всю эту мелочь хранить в пенале, то можно было потерять пенал – и попасть в еще большие неприятности. Уроки физкультуры были отдельной пугающей темой. Дважды в неделю надо было приносить с собой физкультурную форму и носить ее из класса в класс. Учитель физкультуры мистер Эванс, валлиец, был тот еще вредина, который наказывал за опоздания и за недостаточную физическую подготовку и при этом любил издеваться – физически и морально. На первом же занятии он запустил большой палец Роланду в ухо за то, что тот не смог сесть на регбийном поле в правильной позе, скрестив ноги. Корчась от боли, он пытался принять верное положение, перебирая ногами по траве. В Ливии только ливийцы сидели на земле, каменистой, горячей и твердой. В спортзале жертвами физрука становились упитанные, слабые и неловкие. После той первой стычки с физруком Роланд старался не попадаться ему на глаза.
Время, которое было безграничной сферой, в которой он свободно перемещался в любом направлении, в одночасье стало узкой тропинкой в одну-единственную сторону, по которой он ходил вместе с новыми друзьями от одного урока к другому, неделю за неделей, пока оно не стало непреложной реальностью. Мальчики, чьего присутствия он поначалу так страшился, оказались, как и он, обескураженными и дружелюбными. Ему нравились их теплые интонации кокни [17]. Они старались держаться вместе, кто-то плакал по ночам, кто-то мочился в кровать, и почти все отличались безудержным весельем. Никто ни над кем не подшучивал. После того как в общежитии тушили свет, они рассказывали друг другу страшные истории про привидения, или делились своими представлениями о мире, или хвастались своими отцами, причем, как он узнал позднее, часто несуществующими. Роланд слышал свой голос в темноте, который пытался – тщетно – в деталях воссоздать атмосферу эвакуации во время Суэцкого кризиса. Зато его рассказ про аварию на дороге имел успех. Он рассказал и про мотоциклиста, летящего навстречу верной смерти, и про ослепленную текущей со лба кровью женщину за рулем, про сирены «Скорой помощи», про приехавших полицейских и про окровавленные руки отца. В следующую ночь Роланд по просьбе всех снова воспроизвел свой рассказ. Так он приобрел некий статус – чего в его жизни никогда не было. Ему казалось, что он постепенно становится другим – тем, кого родители не узнают при встрече.
После обеда три раза в неделю все одноклассники Роланда обряжались в комбинезоны – это оказалось просто – и без присмотра преподавателей отправлялись играть в лес и на берег реки. Многое из того, о чем он читал в романах о Дженнингсе [18] и о чем мечтал, живя в засушливой Ливии, наконец воплотилось в жизнь. Было такое впечатление, как будто они получали наставления из редакции журнала «Бойз оун» [19]. Они строили шалаши, лазали по деревьям, делали луки и стрелы, рыли ничем не укрепленные траншеи под землей и на спор совершали опасные марш-броски ползком на животе. А в четыре часа пополудни они уже снова сидели в классе. Причем пальцы, сжимавшие ручки-самописки, могли быть все еще вымазаны черной илистой грязью или зелеными пятнами от мокрой травы. Если в расписании стоял двойной урок математики или истории, было тяжко сидеть со слипающимися глазами аж девяносто минут кряду. Но зато в пятницу, когда последним уроком был английский, учитель вызывал всеобщий восторг, громко читая своим резким гнусавым голосом очередную главу из ковбойского романа «Шейн» [20]. Это чтение продолжалось почти весь семестр.
Роланду потребовалось несколько недель, чтобы уяснить наконец, что большинство преподавателей пансиона совсем не свирепые и не злые. В своих черных одеяниях они только с виду казались такими. Большинство из них были вполне добродушными, а некоторые даже знали его имя, вернее фамилию. На характер многих оказала влияние их армейская служба во время войны. Хотя после окончания войны прошло уже целых четырнадцать лет – вся его жизнь плюс еще без малого четверть, – мировая война оставила в их жизнях неизгладимый след, оставаясь мрачной тенью, но и светлым пятном, источником доблести и смысла, тем же, чем для него была Ливия, вилла Джорджимпополи и ремонтные мастерские Гурджи на краю пустыни. Винтовка Ли-Энфилда 333, на спусковой крючок которой ему было позволено нажимать, принадлежала 7-й бронетанковой дивизии, больше известной по прозвищу «Крысы пустыни», и она, безусловно, убила немало немцев и итальянцев.
Здесь, в сельской глубинке графства Саффолк, и «Бернерс-холл», и принадлежавшая ему земля в 1939 году были реквизированы для нужд армии, а потом и флота. Оставшимися от них памятниками были разборные палатки казарм на опушке леса, сбегающего вниз по склону холма к речному берегу. Теперь в этих палатках проводили уроки латыни и математики. Совершив короткую прогулку по лесу, можно было выйти к бетонной дорожке, по которой к реке волокли или катили лодки. Неподалеку находилась деревянная пристань, выстроенная в годы войны военными инженерами. Отсюда 6 августа 1944 года группа подкрепления численностью в тысячу солдат на сорока десантных плотах отплыла по реке Оруэлл в далекий переход к берегам Нормандии участвовать в освобождении Европы. Война продолжала жить в невыцветших буквах, выведенных краской на кирпичной стене школьного лазарета – «Деконтам-центр». Она продолжала жить во многих классных аудиториях, где дисциплина не насаждалась, а воспринималась как нечто само собой разумеющееся бывшими военнослужащими, которые сами некогда получали приказы в битве за великое дело. Подчинение воспринималось как данность. И никто не роптал.
Ужасный секрет Роланда раскрылся через две недели. Новеньких учеников отправляли группами в лазарет, и там они стояли, раздетые до трусов, сгрудившись в приемной и дожидаясь, когда их вызовут. Он назвал свое имя грозной сестре Хэммонд. Про нее говорили, что «с ней не забалуешь». Не ответив, она приказала ему встать на весы. Потом измерила его и осмотрела на предмет недоразвитости суставы, кости, уши и даже его еще не опустившиеся яички. Наконец сестра Хэммонд надела ему на глаз повязку и, развернув за плечи, заставила встать у черты на полу и смотреть на настенную доску с рядами букв, постепенно уменьшавшихся в размерах. Сейчас его, стоявшего почти голым, разоблачат. Его сердце бешено колотилось. Если прищуриться, это не поможет, ведь его правый глаз видел ничуть не лучше, чем левый, так что, какие бы буквы он наугад ни называл, все будет неправильно. Он
