Open heart, open mind, – и щелкаешь пальцами, ты щелкаешь пальцами при каждом волнообразном движении плеч, – never know who you’ll find… Kissing stra… [4]
– Джей, бля!
Кто-то позади кричит скандально, и ты прерываешься.
– Я закончил! – Руку в воздух открытой ладонью кому-то куда-то позади – мол, все нормально, все в норме, не кипишуй. А глазами – в мои. Неотрывно. Опять серьезно. Словно не пел дурачком, едва попадая в ноты. – Понимаешь, Итан?
– Понимаю, – со стороны пытаюсь выглядеть совершенно не впечатленным. Делай, что хочешь: пой, танцуй, ползай. Я равнодушен и принципиален. Себе на пользу. И тебе тоже. – Только не хочу.
– Не хочешь что?
– Понимать.
Ты смотришь на меня как-то странно. Как будто что-то решаешь, анализируешь, складываешь сложные числа. Мы так с полминуты. Глаза в глаза. Зачем-то.
А потом я отворачиваюсь и тянусь к смартфону, снимаю блокировку, вспоминая о Норвегии. А в голове вопрос не о тринадцатом веке. Мне хочется знать об этом. О том, как выгляжу в твоих глазах. Скажешь?
Видно, что у меня пальцы отдельно от общей центрально-нервной? Что они, будь их воля, уже бы прикоснулись к твоим волосам, заправили рубашку так же идеально, как мою с утра, прошлись невесомо по ряду ресниц, ощутили щекотку. Видно по мне, что у меня пальцы вышли из строя, Чоннэ?
– Ты никогда не целовался?
Да что с тобой такое? Ты все системы мне сломаешь. Погубишь. Я истлею и буду пахнуть гарью. Вот сейчас пружины в животе. Что это? Гайки отлетают под напором давления. Утопишь, а не сожжешь?
– Это мой вопрос на сегодня, – объясняешь, когда я снова смотрю в твои бесстыжие глаза узурпатора.
– Нет.
Нет.
Нет.
Нет.
– Ни с кем?
– Предыдущего «нет» недостаточно?
Теперь я смотрю пытливо. Отведешь взгляд? Что ответишь? Ну, давай, человек, что у тебя по сценарию в таких скучных случаях? Я всегда помню, что ты жутко упрямый. Но иногда забываю, насколько непредсказуемый:
– Не целуйся.
Наверное, у меня приоткрываются губы, потому что я машинально хочу что-то сказать. Даже не подумав. Даже воздух набираю, это ведь как вызов, как аварийный отклик. Но ты перебиваешь даже мое молчание:
– До меня никого не целуй, – разжевываешь. – И после тоже. Хочешь на колени встану?
– Не хочу.
Мой ответ резкий. Быстрый. Надстрочный.
– Итан. – Прекрати звать меня по имени. Пожалуйста. – Я очень серьезно.
По-моему, ты не врешь.
По-моему, у тебя глаза сейчас меня выжгут. Все-таки это будет огонь. Не вода. Но я буду пытаться вынырнуть в любом случае. Отталкиваясь от напускного спокойствия и твердого ума:
– Значит, Колумб?
– Что? – Улыбаешься. Ведь звучит забавно.
– Ну, знаешь, мужчины, которых возбуждает факт того, что они будут первооткрывателями. С врожденным духом соперничества.
Ты расплываешься еще больше в этой откровенной улыбке. Потираешь нос и мельком смотришь по сторонам в попытке себя отвлечь и не рассмеяться больше.
– Ну, так к какой группе тебя отнести? – Мне нужно прервать эту смешливость.
– К ревнивым собственникам. – Улыбка теперь другая. Как у тех, кто улыбчивым только притворяется. – У тебя они под каким номером?
– Предпоследние.
– А кто в самом конце?
– Психопаты.
– Так себе соседство, но я безропотно смирюсь, – склоняешь голову и смотришь как будто исподлобья, – если ты ни с кем больше не будешь целоваться.
– Занятно. – Вообще нисколько, просто я дурею, и мне нужно защищаться. – Ты думаешь, я хочу, чтобы мои губы стали похожими на твои? Сколько чужой слюны на них побывало? Сколько зубов их кусало?
– Занятно, что ты осуждаешь меня за активность. – Правда занятно или ты имеешь в виду что-то другое? – В то время как мне и в голову не пришло судить тебя за патологическую пассивность.
Ох. Что-то другое, не такое уж и неожиданное. Какая прелесть, Чон Чоннэ. И какая жалость.
– Патологическую, – я же могу уточнить с крохотной тенью печали в уголках губ, – пассивность?
Ты мне ответишь? Нет. Прикрываешь глаза. Чертыхаешься.
– Итан, я не это им…
– Я только что дорисовал твой психологический портрет, Чон Чоннэ. – Слушай теперь меня. – Думаю, ты считаешь, будто отсутствие сексуального опыта и личной жизни индивида доказывает его несостоятельность как личности. – Тихо, не перебивай, не набирай воздух в легкие. – А если этот индивид скажет, что это его осознанный выбор или особенности самоопределения, и при этом будет по общим меркам не особо привлекательным, ты обязательно подумаешь, что его попросту никто не хочет, не клеит и не добивается, а значит, эта позиция – всего лишь прикрытие.
– Итан, я…
– …посредственный, заурядный и законсервированный представитель рода человеческого, с которым я точно не хочу связываться.
– Итан!
Вау. Ты только что повысил на меня голос. Это как хлопок ладонью о стол, которого не было. Сердишься. Я вижу это в глазах.
Вау.
– Стой! – Вскакиваешь вслед за мной, когда я забираю телефон с рюкзаком и направляюсь к выходу по проходу между столами. – Итан, остановись!
– Джей!
Все тот же голос возмущенно пытается до тебя дотянуться.
– Итан! – А ты не слышишь как будто. Только зовешь и следуешь за мной по пятам, спускаясь по лестнице. – Я ошибся, черт возьми! Я хотел сказать «врожденная», выбрал не то слово!
Мне так хочется рассмеяться.
– Хуже отговорки я не слышал.
Вместо этого забираю ярко-синее пальто из раздевалки и надеваю, стараясь не торопиться. Стараюсь. Выглядеть нисколько не задетым лично.
– Ты думаешь, мне легко с тобой разговаривать? – Вырастаешь передо мной у дверей.
– Как ты собрался будить меня поцелуями, если не способен вытерпеть обычный диалог?
Вот это ляпаю, не подумав. Просто задребезжал в голове наш первый разговор. Твой первый вопрос про мой день рождения. Твоя первая дерзость – наглая убежденность в том, как все будет.
Ты замолкаешь на секунды. Наверное, на моем лице написано, насколько неудачной я считаю свою же собственную реплику. Замечаю, как ты прижимаешь куртку к груди, придерживаешь рюкзак за лямку. Чувствую, как смотрит на нас охранник.
Включаюсь снова. Огибаю тебя, почти не задевая плечом.
– Мне трудно разговаривать с тобой в другом смысле, – говоришь мне уже в спину.
– Патологически трудно? – не удерживаю в себе язвительность, нажимаю на дверь, выпадаю в мороз и скупость января. Пахнет свежестью, сладкими духами и сигаретами.
На крыльце человек пять, курят трое. Один из них Юнин – в углу – по центру между серым камнем стен и чернотой отражающих дверей библиотеки. Пуховик у него тоже черный. Застегнут до предела.
Шум, который мы производим, заставляет всех смотреть. Поверх дыма и съедаемой бумаги. Все лица мне знакомы, я мог бы назвать имена и все, что успел о них увидеть
