и еще раз, под звуки последних тактов «Революционного этюда», стиснул правую руку Давида.
Он гордился и сыном, и собой, и историческим моментом, свидетелями которого они являются благодаря тому, что он сконструировал радиоаппарат и спроектировал антенну.
Даже если в этом трепетном пожатии и было что-то детское, профессор с этим мирился и охотно шел на это.
Жизнь вывихнула сустав, отделилась от реальности и продолжалась где-то там, в пространстве мечты и воображения, а там он даже в детстве бывал не часто. Будь иначе, нельзя было бы жить от боли и ужаса.
Отец и сын участвовали сейчас в событии, волнующем огромный мир.
Голос из радиоприемника объявил о начале матча в Страсбурге. Польской команде выпала честь, или несчастье, помериться силами в решающем бою – ведь проигравший выбывает из дальнейшей борьбы, – с внушающей ужас сборной Бразилии. А Бразилия подверглась унижению, нанесенному всей Латинской Америке президентом Международной футбольной федерации Жюлем Риме, который, вопреки ранее установленному правилу, принял решение провести чемпионат мира второй раз подряд в Европе. А бразильцы вместо того чтобы, – подобно первым чемпионам мира, – самой мощной в мире футбольной сборной Уругвая и сборной соседней Аргентины, – бойкотировать чемпионат, приехали с намерением защитить честь и достоинство своего континента.
Так сказал комментатор непререкаемым тоном верховного жреца, который, по крайней мере до сих пор, произносил только неопровержимые истины.
Отец стал серьезным и нахмурился.
Ему не понравилась такая осторожность и пессимизм. Он и думать не мог о поражении поляков. Точнее, при поражении не мог представить себе, что будет с ним и с Давидом.
Они отправились в путешествие, и он обещал сыну радиотрансляцию всех польских матчей на чемпионате мира. Добрались до места, к которому нет дороги, и все это только для того, или главным образом из-за того, что отец представлял себе, как именно здесь он узнает о победе Польши над Бразилией и о том, что она продолжит борьбу за честь стать чемпионом мира. И будь это так, то за две недели их славного наполеоновского похода и национального триумфа, несравнимого ни с чем в трагической и непредсказуемой истории польского народа, футбольная сборная облегчит отцу то, что он должен сделать со своим сыном.
Его идея была наивной, но из наивных идей обычно вырастают жизненно важные и окончательные решения. Люди так расстаются, а потом даже забывают друг друга. И все хорошо кончается. Томаш Мерошевски решил расстаться с сыном, но
так, чтобы его позже не мучила совесть. Несмотря на всю наивность, это был грандиозный план. Достойный чемпионата мира. Грандиознейший план в истории человечества.
Мальчик заволновался.
Бразильцы, думал он, борются против страшной несправедливости. А Польша борется против Бразилии. Справедлива ли польская борьба, спрашивал он себя. Но ответа на заданные таким образом вопросы нет и не может быть.
Мальчик знал это, но молчал, потому что ему казалось постыдным разговаривать о чем-то, что содержит вопросы, на которые не существует ответов. Стыдно говорить о чем-то, о чем ничего нельзя рассказать, так как ни на один из заданных и незаданных вопросов нет ответа. Стыдно говорить о том, что в борьбе между Польшей и Бразилией справедливо, а что нет, стыдно так же, как стыдно говорить о говне и о ссаках.
– Польша оказалась в страшном месте и в страшный момент! – кричал комментатор.
Все остальные будут играть обычные, не столь важные матчи, в которых не идет речь о достоинстве, о справедливости, об истории и о чести континентов. Все остальные будут играть в футбол, в то время как Польша будет сражаться за справедливость или против справедливости. Другие будут просто заняты спортом, а ей придется как на исповеди перед нашим добрым Господом Богом и футбольными болельщиками всей Латинской Америки рассказать о себе и своих намерениях…
От тяжести момента у Давида помутилось в голове. Это была, как говорила Роза, большая человеческая драма. Ему от этой драмы было тошно, но в то же время он ею наслаждался. Это было чувство взрослого человека. Наслаждаться своим мучением и беспокойством.
Он обо всем теперь думал по-другому, и ему казалось, что он вдруг разом понял и Шекспира, и Стефана Цвейга, и Иисуса Христа, и Наполеона, и всех тех солдат, настоящих, живых и оловянных, борцов за добро и борцов за зло, которые, не зная даже, за что борются, ибо судить о причинах и мотивах их борьбы будет история, падали мертвыми и ранеными на полях и равнинах Европы и на персидском ковре их краковской гостиной, где Ружа под руководством Давида расставляла армии и готовила к битве поле боя, а потом, перед самым ее началом, тихо отступала на кухню замесить тесто для кнедлей со сливами.
Как и всегда, когда он принимал решение о чем-то важном, Давид подумал – как это хорошо, что он такой, какой есть.
Его болезнь и уродливость тела – это Божье благословение и подтверждение особой задачи и миссии, которые на него возложены: он должен решить, чье право выше – бразильское или польское – и кому будет дано сегодня победить.
Польша, решил мальчик.
Потому что с какой стати бразильцам защищать свою честь перед поляками? Каким таким образом поляки их обесчестили?
Ведь могло бы случиться так, что Польша и не оказалась бы в Европе. Достаточно было по-другому нарисовать географические карты или по-другому распределить и закрасить синие и зелено-коричневые поверхности на глобусе.
Польша могла бы, как и Бразилия, оказаться в Южной Америке, и тогда Жюль Риме обесчестил бы ее. Этого человека он не знал, никогда не видел его фотографии, но представлял себе похожим на того злого старика из романа про Оливера Твиста, который заставлял детей просить милостыню.
Однажды кто-то случайно именно так нарисовал карты, думал Давид, а потом именно так раскрасил глобус темперой, и Польша оказалась в Европе. Бразильцам следовало бы знать это, и с их стороны непорядочно думать, что Польша находится в Европе по своей воле и тем самым оскорбляет их честь.
Как старый священник, который всю свою жизнь без веры читает одну и ту же литанию, комментатор перечислял игроков: «Бразилия: Бататайс, Машадо, Эркулес, Лопес, Леонидас, Мартим, Перасио, Ромеу, Зезе Прокопио, Домингос да Гия, Афонсиньо. Польша: Мадейски, Пец, Шерфке, Вилимовски, Водаж, Щепаняк, Дытко, Пентек, Гура, Ныц, Галецки».
Имена бразильцев звучали как имена героев античных мифов, которые ему, прежде чем он сам выучил все буквы, читала перед сном Ружа из какой-то старой и толстой отцовской книги. Обычные люди, поляки, среди которых мог оказаться и Мерошевски,
