остановился рядом с Бубу, и они крепко обнялись.
– Это наш последний сезон вместе, потом ты уйдешь в профессиональный хоккей, – сказал Бубу, чувствуя комок в горле.
– Ты каждый сезон так говоришь, – улыбнувшись, ответил Амат.
Но Бубу окажется прав. Остальные игроки уже собрались в раздевалке, Амат сел между Столичным и Зазубами, и, пока они переодевались, Амат спросил:
– Не хотите потренироваться завтра?
Они кивнули.
– А может, прямо сегодня, вечером? – предложил Столичный. – После матча вы заняты?
Так и порешили. На трибунах тысяча голосов как один скандировали: «НАС НЕ ПОСТАВИТЬ НА КОЛЕНИ! КТО ПЫТАЛСЯ – ОБОСРАЛСЯ!» Обе стоячие трибуны кричали одну кричалку, в волнение пришел весь лес. Лицо Зазубами было непроницаемо, но его колени безостановочно тряслись.
– Волнуешься? – спросил Столичный.
Зазубами пристыженно кивнул.
– И зря. Шайбы им все равно не видать, – ухмыльнулся Столичный так, словно уже заразился лесной гордыней.
«НАС НЕ ПОСТАВИТЬ НА КОЛЕНИ!» – орали люди на стоячих местах – политикам, власть имущим, всему свету.
– Я и забыл, что они так орут, – сказал Амат.
– В жизни такого не слыхал, – признался Столичный.
– Это ты еще на лед не вышел. Похоже на ураган, – ответил Амат.
– И что с этим делать, есть идея? – спросил Столичный.
И тогда всех удивил Зазубами – главным образом самого себя, когда вдруг улыбнулся и сказал:
– Победить.
Они засмеялись. В раздевалку, держа Алисию за руку, вошел Беньи. У нее были вопросы к игрокам.
Много, много вопросов.
* * *
Цаккель спустилась из своего кабинета, походила взад-вперед перед раздевалкой. Она нервничала, такое с ней нечасто случалось, и поэтому выкурила куда больше сигар, чем обычно. Вахтер ругнулся и пошел открыть дверь запасного выхода, чтобы не сработала пожарная сигнализация. Закрыть ее он забыл.
* * *
Отец Аны сидел перед дочерью. Он был трезв. Ана звонила его товарищам по охоте, и те сказали, что вчера он не выпил ни капли, так как помнил, что сегодня идет с дочерью на матч. «Будем надеяться, перед следующей охотой он все-таки хлопнет стаканчик-другой, – проворчали они, – потому что, когда он трезвый, он лучший охотник в Бьорнстаде, а это нечестно по отношению к нам». Ана наклонилась и спросила его:
– Ты на машине приехал?
Он кивнул, но горячо заверил ее:
– Да, но я не пил! Клянусь!
Он так боялся подвести ее, так боялся ее опозорить. Но Ана улыбнулась, и тогда он тоже улыбнулся, улыбкой, которая предназначалась только ей. А потом Ана спросила задумчиво:
– Папа. Ты ружье, случайно, в машине не оставил?
Он вытаращил глаза:
– Я не… я не был пьян… я просто спешил!
Ана устало покачала головой:
– А машину хотя бы запер?
Он встал и тут же пошел по рядам к выходу, чтобы поскорее закрыть ее. Ана окликнула его. Когда он обернулся, готовый выслушать очередной выговор, Ана крикнула на всю трибуну:
– Я люблю тебя, папа!
Он не идеален. Но он ее отец. И она никогда не будет его стыдиться.
Матч вот-вот начнется, но он так и не будет сыгран. Вместо матча начнется все то, в чем мы никогда не перестанем раскаиваться. Каждый человек, присутствовавший тогда в ледовом дворце, до конца жизни будет прокручивать в голове те минуты и спрашивать себя: «Мог ли я что-то сделать? Хоть что-нибудь – крошечное, микроскопическое, хоть как-то повлиять на то, что случилось? Мог ли я его остановить?»
Мы вступали в ночь, когда каждому из нас предстояло усомниться в том, что мы делали, в том, кто мы есть и что за общество мы построили. Ибо что все это такое? Всего лишь сумма принятых нами решений. Результат наших действий. По силам ли нам пожать посеянное?
Этот хоккейный матч так и не будет сыгран, и многим из нас будет казаться, будто мы навсегда остались в этом ледовом дворце. Мы навечно погрязнем в этом кошмаре. Мы – любители рассказывать истории, – прибегаем к сказкам, чтобы соединить вместе события своей жизни, чтобы объяснить, за что мы бились, чтобы оправдаться за то, что нагородили. Но сказки обнажают как лучшие наши стороны, так и худшие – и сможет ли одно хоть когда-нибудь перевесить другое? Наши триумфы – затмевают ли они наши ошибки? За что мы в ответе? В чем виноваты? Сможем ли мы завтра взглянуть на себя в зеркало? А друг другу в глаза?
Нет.
После того, что случилось, – не сможем.
Лев сидел на веранде своего домика у хедской автосвалки. Черно-белая собака лежала возле его ног. Вечер выдался холодный, воздух был свежий, грудь теснило от одиночества. Лев мастерски скрывал это от ребят, которые на него работали, в противном случае он не смог бы их контролировать. Его всегда поражали взрослые мужчины, демонстрирующие страх, – это была неслыханная привилегия, позволительная разве что домашнему кролику, который сроду не видел ни одного хищника. Там, откуда Лев был родом, страх не выказывают, даже если от него рвется сердце. Поэтому он и выбрал Хед. Он много где пожил, но решил обосноваться в этом лесу, потому что местные жители тоже научились выживать и были не менее опасны, чем он сам. Тут он, пожалуй, не будет так уж выделяться, как там, откуда его прогнали, – быть может, тут ему позволят тихо жить своей жизнью. Что-то построить.
Он агрессивен, но если спросить почему, он скажет: потому, что он ненавидит насилие. Пистолет он носит для того, чтобы никого не убить. Лучше отпугнуть человека, чем подпустить слишком близко. Это помогло ему выжить, но в то же время сделало одиноким. Он нечасто позволял себе прислушиваться к чувствам, но эта Адри, которая приходила сюда и выторговала у него «Шкуру», что-то взбаламутила в нем, вышибла какую-то дверь у него в груди. Она напомнила ему племянниц. Ради них-то он и вкалывал. Ради их детей. Своих у него не было, почти вся его семья погибла в войне, которую остальной мир и войной-то не называл. Он видел, как хорошие люди оказывались способны на великое зло и как плохие люди несли в себе свет. Так было везде: куда ни посмотри, все любят слишком сильно, ненавидят слишком прямолинейно, прощают слишком редко. Но большинство людей хотят того же, чего и он: жить в мире, слышать, как ближе к ночи стихает биение сердца, и немного зарабатывать, чтобы содержать тех, кого любишь.
Он выстроил свой бизнес вокруг автосвалки, чтобы посылать деньги племянницам и их детям. Однажды он, возможно, построит большой
